Но существовали ли эти чудовища в действительности?” (Борьба века. М., 1896. С. 11-12)
Старый строй отрицался не из-за недостатков или жестокости, а во имя мечты о новом будущем строе, что доказала последующая история. Как только революция не смогла дать этого несбыточного будущего, сразу же строй, данный революцией, был атакован еще более радикальными реформаторами. На протяжении многих поколений новые демократические идеологи открывали каждый свой “совершенный” строй для всех времен и народов. Все они искали гармонии, которой не было в душах, надеясь найти ее во внешних условиях. Следовали бесконечные смены одних социальных утопистов другими. Революционность бытоулучшителей носила и носит характер болезненной перманентности.
Источник этой духовной болезни, говорил Лев Тихомиров, крылся в идее автономности личности, результатом которой был бунт против Творца. Об этом он много и интересно рассуждает в книге “Религиозно-философские основы истории”, изданной в нашей серии.
“Новая эра” отказалась от старых христианских “предрассудков”: от веры в Бога, от монархического государства, от сословного общества и т. д. Однако, по Льву Тихомирову, душа человеческая оставалась хоть и искаженной, но все же душой христианской, то есть воспитанной христианскими идеалами. Люди не могли окончательно отрешиться от христианской нравственности, стремившейся к своей реализации в общественной и государственной жизни.
Вся кажущаяся оригинальность демократического движения XVIII века состояла в попытке слить идеалы христианства с материалистическим пониманием жизни. Либеральная демократия отбросила веру в Бога, но попыталась оставить христианские нравственные понятия. Это было ошибкой. Оставляя лишь высокие христианские нравственные идеалы — без веры в Личного Бога, без духовной жизни и без упования на спасение в загробной жизни, человек оставался со своими нереальными требованиями перед крайне органиченными возможностями материального мира.
Социальная религиозность явственно ощутима и в идее счастливого “будущего строя”, выросшего из той же психологии заблуждающегося религиозного чувства, что и древнейшая ересь хилиазм. То, что древний хилиазм стоял на религиозной почве, а новый ее покидает, еще не означает принципиальной разницы между ними. Психология религиозного хилиазма усваивалась, утверждал Л. А. Тихомиров, еще со времен учебы, из которой выносилось убеждение, что мир устроен плохо и требует переделки. Люди с подобной психологией убеждены, что в мире противостоят “с одной стороны — суеверие, мрак, деспотизм, бедствия, с другой — наука, разум, свобода и земной рай”.
Такое религиозное представление об абсолютном есть достояние иного мира, а не земной действительности. В земном мире нет абсолютного, безусловного, все состоит из оттенков. Перенесение “религиозных понятий, — писал Лев Тихомиров, — в область материальных социальных отношений приводит к революции вечной, бесконечной, потому что всякое общество, как бы его ни переделывать, будет столь же мало представлять абсолютное начало, как и общества современные или прошлых веков” (Начала и концы. Либералы и террористы. М., 1890).
Религиозное чувство не терпит компромисса в вопросах веры. Такое же религиозное чувство выработалось и у нового революционного хилиазма, не терпящего никаких уступок, когда речь шла о его социальной вере. Лев Тихомиров был глубоко убежден, что при всей разрушительности революционных “преобразований” социальный мистицизм, практикуемый революционным демократизмом, не может в действительности упразднить основы, существующие в обществах во все времена и у любых народов. Более того, Л. А. Тихомиров считает принципиально невозможным создание чего-то нового, никогда не бывшего на службе в человеческом обществе. Он утверждал, что растрачивание сил на утопические эксперименты отвлекает человека от реального усовершенствования общества.
Идеология и практика либеральной демократии
Сравнивая фактические основы либеральной демократии с тем, что декларировалось при ее возникновении, Л. А. Тихомиров видел практически полную их несоответственность. Практика, как правило, оказывалась абсолютно противоположна теории.
Так, один из столпов политической философии демократии Руссо учил, что зачастую разница между “волей всех” (волей большинства) и “общей волей” (общей волей всего народа) огромна, считая совершенным правление, основанное на общей воле. Призывая к уничтожению в государстве всех частных обществ и партий, Руссо требовал от гражданина выражать только его личное мнение.
Обычно самих демократов не устраивают ни волеизъявления граждан страны, ни представительные учреждения, и они не стесняются руководить и направлять (создавать) волю своего самодержавного народа-суверена. Полученная таким способом “народная воля” становится истинной, имея за собой силу большинства избирателей. Народ при этом выступает лишь как множество отдельных обывателей, проживающих на территории государства, а не как единая нация. Дух нации, ее лицо, формировавшееся веками, не принимается во внимание. Такой взгляд на нацию освобождает власть от всякой ответственности. Народная воля как верховная власть в государстве призвана решать все вопросы управления. Практика же показывает, что выявить эту волю невозможно, так как обыватели в подавляющем большинстве ничего не смыслят в управлении государством. Здесь имеет значение только воля правящего слоя, специализирующегося на вопросах управления государством. Всеобщая народная воля определенно проявляется лишь в редких случаях, когда решение лежит на поверхности:
“война до победы”, “долой узурпатора”, “мир во что бы то ни стало” и т. п. Но эти проявления народной воли настолько ясны и очевидны, что не требуют никакого голосования.
Заменяя общее мнение мнением большинства, демократия заставляет население говорить только “да” или “нет”. Этот принцип механически выводит страну из состояния бесконечного поиска народной волн. Далее встает вопрос: как же заставить народ голосовать? “Поклонники демократического строя, — писал Николай Черняев, — ссылаются на древнегреческие демократии; но они всецело держались на рабстве и не могут быть названы чистыми демократиями. Гражданину, который имел возможность с утра до вечера слушать философов и ораторов и посвящать труду лишь немногие часы, можно было ориентироваться среди кипевших вокруг форума политических споров. Несмотря на то история древней Аттики представляет ряд эпизодов, свидетельствующих о непостоянстве и легкомыслии толпы. Чего же ждать от новейших демократий, граждане которых, поглощенные заботами о хлебе насущном, не могут уделять государственным делам и сотой доли того внимания, которое уделяли ему афиняне!” (Необходимость самодержавия для России. Харьков, 1901. С. 57)
Увидев бесполезность своего “волеизъявления”, подавляющее большинство народа вообще перестало бы голосовать, если бы либеральный демократизм настаивал на требовании прямой подачи голосов по всем вопросам. Сознавая это, либералы идут на дальнейшее искажение теории, дополняя демократические учреждения представительством и партиями. Эти учреждения и являются местом возникновения нового правящего сословия — политиканов. Политиканы нужны для организации “народной воли”, а также для того, чтобы чисто социальные проблемы связывать с политикой, возбуждая своей пропагандой население. Парламент, состоящий из партийных фракций, являет собой вариант замены сословного строя монархического государства, разрушенного революцией. И в этих условиях уже никакая сила не может удержать социальные группы от объединения в партии. Деятельность государства везде и всюду ограничивается, что является главной идеей либеральной демократии.
Таким образом, мы имеем дело уже не с народоправством, а с парламентаризмом и господством партий. Господство партий проявляется прежде всего во внушении народу своей частной воли, своего мнения. Партии пытаются поймать избирателей на слове, окончательно подавив их собственную волю партийной агитацией. После выборов народ вообще исчезает с политической арены, его уже не ублажают, а игнорируют. Теперь главное — это соотношение сил, дающих возможность формировать правительство. Партии становятся властными суверенами, а народ продолжает быть безгласным и безвластным до нового “Юрьева дня” подачи бюллетеней. “Нет ни одной формы правления, — говорил Лев Тихомиров, резюмируя свой взгляд на демократию, — в которой воздействие народных желаний на текущие дела было бы так безнадежно пресечено, как в этом создании теории, пытавшейся все построить на народной воле” (Демократия либеральная и социальная. М., 1896. С. 44-45).
До появления нового строя история знала общества, состоящие из различных слоев, каждый из которых специализировался на важном для всего общества деле. Слои эти, в зависимости от своего служения обществу, получали от последнего права для исполнения перед ним своих обязанностей. Сословия, корпорации вели к расслоению общества, создавали ситуацию социального неравенства, признаваемого нормой общественной жизни. Такое неравенство признавалось даже теми, кто считал себя обделенным привилегиями. Новое же общество, по идее, в него заложенной, должно было быть основано на свободе и равенстве, иными словами — на всеобщей одинаковости.
