Филип Янси - Отголоски иного мира

Необразованные «первобытные» люди интуитивно чувствуют, что буйволы и попугаи, орангутанги и жирафы — это далеко не все существующее. За зримым миром скрывается нечто таинственное, сакральное. Они, не знающие технологической цивилизации, даже начинают поклоняться природе. Напротив, те, кто сводит сущее к материи, могут и вовсе лишиться способности радоваться, удивляться и восхищаться.

Однажды в Финляндии я стоял в поле и, дрожа от холода, смотрел на северное сияние. По темному небосводу расходились гигантские арки изумрудного переливающегося света. Зеленый свет сгущался, соединялся в единый поток, потом разрывался на островки, пульсировал и вновь сливался в цельный узор. Арки парили в небесах, заслоняя звезды и не подчиняясь силе тяжести. Меня поразило, что столь великое и грандиозное чудо совершается в полной тишине. Его не сопровождали ни рокот вулкана, ни даже раскаты грома. Я подумал: как должны были удивляться ему древние скандинавы, которые ничего не ведали ни о магнитном поле, ни о солнечных пятнах, солнечном ветре и ионных бурях.

Библейские псалмы наполнены радостью о тварном мире, появившемся по воле Личности. Мир — шедевр великого Художника. Но можно ли увидеть красоту мира, если считать его случайным сочетанием нанокусочков материи, а наши органы чувств – чисто случайной комбинацией молекул?

Я много лет выписываю журналы, которые предназначены для членов клуба «Сьерра» Общества охраны диких мест и Национального общества Одубона. Чтение невеселое: в основном рассказы о том, как мы отравляем воду и воздух, варварски обращаемся с пустынями и обрекаем на вымирание целые виды животных и растений. Поразительно, однако, сколь часто авторы, взывая к срочным мерам, используют слова «священный», «сакральный», «бессмертный». Говоря о сохранении участка в верховьях Миссури, один защитник природы заявил: «Мы должны сохранить его для потомков. Было бы кощунством не сделать этого».

Клуб «Сьерра» был основан Джоном Муиром, чудаковатым натуралистом, который разработал богословие природы. В ней он видел действие руки Божьей. Гуляя по Кумберлендским лесам на юго–востоке США, Муир записал:

«Ах, эти лесные сады Отца нашего! Какое совершенство, какая божественная архитектура! Какая простота и вместе с тем таинственная сложность деталей! Кто прочтет летопись этих лесных страниц? Кто внемлет учению братьев–родников, радостно поющих в долинах, и всех обитающих здесь блаженных тварей, окруженных нежной заботой Отца?

Впоследствии большая часть руководителей клуба «Сьерра» отказались от богословских основ учения Муира. Но подобно тому, как основатели Соединенных Штатов апеллировали к «неотъемлемым правам», которыми людей «наделил Творец», защитники окружающей среды ищут трансцендентной Высшей Власти, которая бы санкционировала наше почтение к Творению. Но все–таки они пользуются словом «сакральный» как метафорой, хотя само понятие сакральности они утеряли и даже отказались от библейской концепции попечения человека о природе. Но какой ценностью обладают дартеры–моллюскоеды или леса из калифорнийского Мамонтова дерева, если не Господь их сотворил?

Вацлав Гавел, бывший президент Чехии, который успел пожить и при коммунистическом богоборчестве, сформулировал проблему следующим образом:

«Я убежден, что с утратой Бога человек утратил и абсолютную, универсальную систему координат, с которой мог постоянно соотносить все — а прежде всего себя. И вот мир и личность человека стали постепенно распадаться на отдельные разрозненные фрагменты, пытающиеся прилепиться к разномастным и сугубо относительным системам координат».

Гавел говорит о страшных последствиях безбожия: «Я вырос в стране, где умирали леса, где реки были похожи на сточные канавы, где жителям некоторых местностей советовали не открывать окна». Корни этого бедствия он возводил к «гордыне людей новой эпохи, которые возомнили себя владыками природы и всего мира». У таких людей не было метафизического якоря, «то есть смиренного уважения ко всякой твари и чувства ответственности перед ней. Если бы родители верили в Бога, их детям не пришлось бы ходить в школу в марлевых повязках, и их глаза не гноились бы».

Мы живем в страшное время. Повсюду острейшие проблемы — не только экология, но и терроризм, войны, сексуальная распущенность, нищета. Мы пытаемся размыть, затуманить определения жизни и смерти. Обществу насущно необходимо вновь обрести нравственные границы, или, как выразился Гавел, «систему координат». Нам нужно понимать, какое место мы занимаем в мироздании, каковы наши обязанности перед ближними и перед Землей. Можно ли ответить на эти вопросы без Бога?

Современная литература славит бунтаря, который живет в бессмысленном мире, но не сдается. Эволюционная философия уверяет, что человек разумный, Homo Sapiens, — такой же вид, как и все прочие. Им движет программа «эгоистичного гена». Но что если в обеих этих концепциях упущено самое большое, главное, судьбоносное? Что если их авторы проглядели нечто очень важное, как туземцы Огненной Земли не заметили проплывавших мимо них кораблей Магеллана?

Однажды мы с женой были в Тасмании. Это скалистый остров к югу от Австралии. Хозяин овечьего ранчо построил в поле коттедж для гостей, где мы и остановились. За дополнительную плату на ранчо можно было не только завтракать, но и обедать. Понимая, что такой свежей баранины нам нигде больше отведать не удасться, мы согласились.

Как–то за обедом я задал хозяину вопрос о странных пятнах, которые мы приметили на попах у овец: оранжевых, красных, синих и зеленых. «А, пятна! — хозяин хихикнул. — Так легче следить за случкой. Я вешаю каждому барану на стратегическое место коробочку с краской. Исполнив свой долг, он оставляет на овце отметину. Так я знаю, что, скажем, овечки с оранжевыми пятнами были обслужены двадцать первого числа. Беременность у овец протекает очень предсказуемо, и я всегда могу рассчитать дату родов. Я всегда знаю, когда у какой овечки подходит срок. Отвожу ее в отдельное стойло и уделяю ей особое внимание».

В последующие несколько минут я узнал о размножении овец много нового. Оказывается, оптимальное время для спаривания длится всего каких–то шесть часов, но бараны тонко чувствуют момент и безошибочно угадывают, к какой овце подойти. У нашего хозяина на четыре тысячи овец было всего лишь десять баранов. Соответственно, на протяжении нескольких недель бараны работали до седьмого пота: труд, труд и труд, и никакой романтики. Когда я увидел тощего и замученного после случки барана, он выглядел не жильцом на этом свете. То ли дело красота и привлекательность человеческого секса. Кстати, зоологи говорят, что лишь немногие виды — люди, дельфины, некоторые приматы, да еще коты — занимаются сексом ради удовольствия.

На следующее утро, совершая пробежку по полю, я попытался взглянуть на жизнь глазами овцы. Девяносто процентов времени бодрствования овцы, склонив голову, бродят в поисках сочной зеленой травы. Возле них все время крутится надоедливая, постоянно гавкающая собака и, чтобы ее умиротворить, приходится идти в направлении, нужном этой псине. Ах! Оказывается, там, куда гонит псина, и трава получше! Но иногда налетает непогода, и тогда надо сбиваться в кучу и ждать, пока ненастье пройдет.

Раз в год среди овечек появляется баран и переходит от самки к самке, оставляя странные цветные отметины. Потом у овцы набухает брюхо, и на свет появляются ягнята. Все внимание матери переключается на маленькие игривые создания: они крепнут, резвятся на траве. Время от времени братья и сестры пропадают. Их уносят либо страшный тасманский дьявол — этот сумчатый хищник в природе куда опаснее, чем в мультфильмах! — либо существа двуногие. Те же самые двуногие иногда загоняют их в стойла и стригут, после чего овцам становится холодно и неловко.

Потом мне пришло в голову, что овечки (в той мере, в какой они вообще способны думать) могут полагать, что они — хозяйки собственной судьбы. В конце концов, они жуют, гуляют и занимаются своими делами, а все прочие — собаки, хищники, бараны и люди — вмешиваются в их жизнь лишь изредка. Овцы и не догадываются, что весь сценарий их жизни, от рождения до смерти, расписан хозяевами ранчо.