«Инославные» впечатления
Мне все более кажется,
что наши декоративные, пышные богослужения
должны кончиться, уже кончились внутренне.
Они искусственны, не нужны,
они не питают более жаждущих душ
и должны замениться иными, более активными
и более теплыми видами религиозного общения.
Свящ. А. Ельчанинов. Отрывки из дневника
Сопровождая лютеранского пастора в Ленинграде, я посетил с ним молитвенное собрание наших так называемых «баптистов». Когда я сказал, что это и есть наш русский протестантизм, пастор был явно огорчен, даже обижен: в «баптистах» он увидел карикатуру на свое лютеранство.
Говоря о «баптистах», следует прежде всего воздать должное их практическому служению. Со стороны нашей «православной» инертности мы особенно ценим эту их духовную активность, постоянное стремление исправить жизнь, проявить свою веру в повседневном поведении. И как ни парадоксально это звучит, нам должно поучиться церковности у этих сектантов. Ибо у них и сегодня есть христианская община, духовная и всякая другая взаимопомощь, приходское братство... Явления, которые давно уже у нас отсутствуют.
При нашей искренней симпатии к «баптистам» тем более примечательно то непреодолимое отвращение, которое внушает нам, «церковникам», их установившаяся уже литургическая обрядность. Казалось бы, в наших особых условиях — какое выгодное у них положение: простота собраний, всем понятный язык... Но эта внешняя как будто свобода проповеди и молитвы загнана у них в начетнические и ханжеские штампы, из которых они не могут, да и не хотят выйти. Церковные традиции они отвергли, а сами оказались в плену у традиций провинциальной «штунды» XIX века. Осуждая наше почитание икон и креста, видя в этом языческое идолослужение, они сами проникнуты совершенно идолопоклонническим отношением к ветхозаветной Библии. Проповедь занимает у них место, которого они не в силах заполнить, для этого надо было бы в каждой общине иметь несколько выдающихся ораторов. Таких ораторов у них нет, и даже в Москве их проповедь производит удручающее впечатление. По радио проповедь «баптиста» можно отличить прямо со второй-третьей фразы, так она банально-специфична... Если бы кто-то из них предложил исполнять в собрании какой-либо церковный древне-христианский гимн, например, «Свете тихий» или Великое славословие, — это встретило бы резкий отпор: ведь этого нет в «Гуслях»! Так называется у них свой непреложный устав — сборник иностранных, только иностранных песнопений. Некоторые из них в оригинале, может быть, и хороши, но переводы все крайне плохи, иногда просто неграмотны. А в напевах — какая-то выдающаяся бесцветность, прямо удивительная бездарность. Молитва у «баптистов» бывает либо пресвитерская, скомпонованная из стандартных фраз, либо экзальтированная, импровизированная кем-либо из народа, начинающаяся обыкновенно словами «дорогой Господь»... Слушать это невыносимо. Если бы в городе совсем не было никакого храма, ни нашего, ни католического, — то и тогда я не смог бы посещать молитвенных собраний «баптистов».
Оставляя в стороне вопросы о таинствах, о почитании икон, о молитвах за умерших, — мы имеем у русских «баптистов» исторический опыт литургического обновления. Его разительная неудача объясняется отсутствием у исполнителей церковной и общей культуры. Не знаю, как иностранные, а наши русские «баптисты» представляют собой контингент христиан какого-то специфически сниженного и суженного духовного склада. Один выдающийся современник передавал мне свое впечатление, что когда войдешь к ним на собрание, то чувствуешь себя под каким-то уж очень низким потолком... В Москве был случай, когда одна женщина после долгих колебаний по моему совету решилась — попросила братьев «баптистов» посетить ее больного алкоголика сына. «Баптисты» согласились, но поставили непременное условие: убрать иконы! Оказалось, таким образом, что это — законники, похожие на современников Христа. Вот такое же несвободное и некультурное отношение у них к своему обряду молитвенных собраний. Кто-то сказал, что если бы апостол Павел появился сегодня среди нас, то нашел бы, что молитвенные собрания «баптистов» по внешности наиболее близки первоначальному христианству. Это верно; но столь же верно и то, что, побывав на таком собрании, апостол бы вышел оттуда в величайшем негодовании.
«...Мне по моему бедному разумению кажется, что «соединение церквей» должно совершиться сначала в просвещенном церковном сознании всех. Мы уже достаточно просветились — понимаем, что разнообразие обрядов не разделяет, а украшает Церковь. С волнением я вхожу в католический храм; я вижу здесь Христа Спасителя, Матерь Божию и святых, Евхаристию — единое, родное христианство, с чертами древности, даже более глубокой, чем у нас (например, открытый алтарь). Мне очень не нравится на собраниях русских протестантов, всяких «баптистов» и прочих; но и там — Христос, о Нем они говорят, Ему они молятся и это наши люди, которых не сумела удовлетворить традиционная русская церковность». Из письма, 1962
Можно предвидеть интерес русских христиан к католическому церковному Богослужению. Ведь это — традиция, выходящая из общего с нами Источника. Куда же пришла она после двух тысяч лет своего «соседнего» с нами литургического развития? Сегодня можно сделать чрезвычайно полезные сравнения.
Мы входим в католический храм. По внутреннему устройству он близок к древнехристианской базилике: алтарь открыт... Наш иконостас — плод позднейшего творчества, для нас священного и родного, но очень спорного на будущее. Зачем, какой смысл так загораживать алтарь от верующих? Вместо благоговейных очей народа на святыню «смотрит» задняя, неряшливая сторона, «спина» иконостаса. Священник у нас скоро привыкает к этому анти-церковному своему одиночеству за иконостасом и, не чувствуя на себе ревнивого к святыне взора молящихся, в некотором смысле опускается: вразвалку стоит, присаживается, разговаривает, сморкается, почесывается, зевает, смотрит на часы... Все эти действия немыслимы у католического священника пред открытым престолом. Можно сказать, что на нашем иконостасе совершился отрицательный исторический опыт: желая показать благоговение к алтарю, повысили древнюю алтарную преграду, превратили ее в глухую стену, которой заслонили святилище от церковного народа, — и получили результат обратный... Что касается иконостаса с внешней его стороны, то о вкусах не спорят; во всяком случае впечатление от иконостаса не стало бы менее внушительным, если бы он был расположен не впереди, а позади престола. Закрыть же алтарь, когда это нужно, можно по древнему Восточному чину завесой. В этом древнем католическом алтаре мы не видим галош, пальто, шапок, зонтов, умывальников, зеркала, мыла, одеколона, плевательницы, щетки и прочих отнюдь не литургических предметов, которые обязательно присутствуют у наших престолов. В древности и у нас этого не было, но иконостас, закрывший алтарь от народа, можно сказать, соблазнил нас в этом отношении: наш алтарь представляет теперь почти кощунственное сочетание с вестибюлем, и к этому по необходимости привыкают даже и очень благоговейные священники. Надо же им переодеться, даже и переобуться (не служить же в валенках или в босоножках), умыться, причесаться, провериться в зеркале, поговорить о делах, даже закусить при дежурствах, до недавнего времени, даже и посчитать деньги... Все это делается у нас у престола, во «святая святых». С этим никак нельзя примириться, совершенно необходимо отделить от алтаря внеслужебное пребывание нашего духовенства. Во многих местах это можно сделать уже сегодня. Служба в костеле еще не началась, ожидающий народ (как и у нас — женский народ!) поет из своих молитвенников гимны на родном языке. Но вот звонит колокол, звучит орган — и из ризницы выходит в сопровождении служителей облаченный священник. Под пение антифонов из Псалма 50 он идет по храму и окропляет народ освященной водою. Не имеет ли это какого-то сродства с нашим приходским обычаем совершать Водоосвящение перед литургией в храмовый праздник? Нужно быть ученым специалистом, историком-литургистом, чтобы разбираться в подобных отдаленных сравнениях. Я же могу только в самых общих чертах сделать сопоставление нашего и католического обрядов в самом главном — в Божественной литургии. Снова звонит колокол, звучит орган. На этот раз священник шествует из ризницы, неся в руках принадлежности Евхаристии. Стоя у ступеней престола, он читает входной псалом и исповедание грехов. Это соответствует покаянным входным молитвам наших священнослужителей. Поется «входное», изменяемое, как и у нас, по праздникам. Священник поднимается к престолу и читает молитву Входа. У католиков Вход совпадает с началом литургии, у них нет нашей ложной проблемы Малого входа, о которой шла речь выше в заметке 32.