У древних, пребывавших в джахилийе, арабов Йерталт , Йерра (Аарра), зу-Йера (Душара, зу-Шара), то есть «владетель Йеры», Земли, был богом плодородия и растительности, света и солнца. Космическое божество, творец и устроитель мировой гармонии и вселенского порядка, владыка мира, громовержец, он был рожден от девы-камня, и ему поклонялись в образе черного четырехугольного необработанного камня, которому приносили жертвы. Почему черного? Возможно, потому что для поклонения его помещали в костер, и он был закопчен!
И знаешь ли ты, что Бет-эль, слово, которое греки исказили в Вифлеем, и которое переводят обычно как «Дом Бога», на самом деле значит «Камень Бога», тот камень, который отвергли строители, но который стал главою угла?..
– Учитель, ты часто говорил о племени нартов. Кто они такие?
– Сейчас они живут в горах Кавказа, а называют себя так по земле своих предков, священной стране Нарте, в которой легко угадать Арту, – и даже Арья-Варту персов-зороастрийцев; mard, между прочим, у персов значит «мужчина».
Русы тоже знают эту землю, Арсу, Йерсу, Росу; они очень большое значение придают росе, покрывающей землю, считая, что в этот момент она буквально должна именоваться Йер-Су, Мать-Сыра-Земля; женские божества родников, озер и рек они именуют росалками. У греков, между прочим, богиня росы до сих пор именуется Герса (Йерса). Священную для них землю русы именуют Йерий, Ирий, Рай, подчеркивая, что она окружена водой. Видимо, с тех пор, как свр, савиры, северяне, которые теперь именуются русами, ушли из кавказского междуморья за Танаис, Дон, называемый ими Дунай, вода, за которой они помещают Ирий, обязательно представляется им текущей. Они еще называют себя смерты , что значит – «те, кто умирает, уходит в землю». Но наши мудрецы держали в руках их летопись, написанную полторы сотни лет назад , и там сказано: «нарци [нарты], еже есть словене». Словенами, то есть «говорящими понятно», в отличие от немцев, чью речь понять невозможно, они и теперь зовут себя.
А у монголов Арта называется Орда, что значит – закон, порядок...
...Я не пропущу тебя через себя, – говорит порог, – пока ты не скажешь мне моего имени. ... Я не открою тебе, – говорит замок двери, – пока ты не скажешь мне моего имени...
Египетская «Книга мертвых», гл. 127
...Над кузницей сияли крупные и чистые осенние звезды. Терпко пахло прелым листом и грибной свежестью. Здесь Абдаллаху была известна каждая пядь, и все же он подходил к кузнице с неожиданным трепетом, вспоминая шестую книгу Энеиды:
«Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной,
Каменной, озером черными сумраком леса хранимой» .
Обряд он знал наизусть и пребывал в состоянии полной ритуальной чистоты. Но обряд предусматривал контрольные испытания, и Абдаллах не знал, в чем они будут состоять.
...Их было семеро, все – знакомые кузнецы, но лишь об одном, об Али, он знал доселе как о члене братства... С бритыми головами, окладистыми и кудреватыми бородами, в ночной темноте, освещенной лишь горном, они выглядели необычно, таинственно и даже пугающе. Элементом внешней символики бекташи были два цвета, пурпурный и золотой; ленточки этих цветов, в знак торжественности момента, украшали чалмы всех семерых.
...В кузницу ему войти не дали. Двое – Мустафа и Карим, Абдаллах хорошо знал их обоих – уперли ему в грудь острия обнаженных сабель:
– Во имя Аллаха, откуда ты, кузнец дуба?
– Из леса, – голос Абдаллаха сорвался. Он знал, что так и будет, выучил ритуальные тексты, но все выглядело так всерьез, что он почти испугался.
– Кто отец твой?
– Подними глаза к небу.
– Где мать твоя?
– Опусти глаза на землю.
– Кто ты сам?
– Ищущий...
– Чего ищешь ты?
– Света...
– Свет рождается из мрака: нет ему другого пути. Солнце меркнет и уходит в ночь; зерно падает в черную холодную землю. Готов ли ты пройти путь Солнца и зерна, путь холода, скорби и отчаяния?
– Готов, если вы поведете меня!
Мустафа и Карим отступили, отвели сабли от его груди. Абдаллах, как ему было объяснено заранее, засучил шальвары, и Мустафа с Каримом нанесли ему небольшие надрезы на кожу у колен, тут же повязав кровоточащие ранки пурпурными бантами, ленты которых достигали пола . Это должно было символизировать льющуюся из перерубленных колен кровь. Затем они повели его к горну, вокруг которого стояли остальные пятеро. Здесь к ибн Инджилю обратился Али:
– Чтоб пройти путем Солнца и зерна, ты должен быть откован из стали – и нет иного пути к этому, как раскалить тебя в горне и бросить на наковальню, под молот. В залог искренности своих слов, положи свою руку сюда...
Абдаллах чуть не ахнул: на краю горна стоял длинный керамический тигель. В нем – в моче рыжеволосого мальчика или козленка, которого три дня кормили только папоротником, – закаляли готовые клинки. Но сейчас он был полон расплавленным металлом: Али, явно специально, с усилием стронул тигель с места, и свинцовая поверхность металла тяжело колыхнулась. Она еще подрагивала, качая багровые блики, когда Али простер над тиглем руку, высыпал порошок анаши – и по поверхности металла побежали крохотные искорки, от желтоватых крупинок потянуло голубоватым дымком со знакомым маслянистым запахом...
– Ну! Что ж ты медлишь!
Окрик Али, которому Абдаллах привык верить, как себе, произвел обычное действие: он, простившись в душе со своей рукой, ткнул ее, растопырив почему-то пальцы, вперед, в расплавленный металл...
Одобрительный гул встретил это его движение – видно, не часто приходилось бекташи видеть такую отчаянную решимость! Лишь затем, уяснив себе это, Абдаллах ошеломленно понял, что рука его, похоже, целым-целехонька... Он вытащил ее из тяжелого горячего металла , недоуменно поднес к лицу: действительно, все на месте, ни обугленных лоскутьев кожи, ни ожоговых волдырей... Мустафа мгновенно обвязал ему руку полоской златотканной парчи.
– Далее над горном тебя заменит твой барашек, – раздался знакомый голос (барашка Абдаллах привел еще днем, и он уже был освежеван), – но другую руку на наковальню, под молот, ты должен положить сам...
Али взял в руки большую деревянную киянку, которой правили латы и окончательно формовали кольца уже связанных кольчуг. Дубовая, она была, пожалуй, потяжелее иной кувалды. Он с чудовищной силой грохнул ею о наковальню, поставил к ноге, придерживая левой рукой, а правой повелительно указал, куда положить руку...
Это испытание было для Абдаллаха, еще не оправившегося от изумления, не менее неожиданным, но все же показалось ему значительно более легким: если в первом случае можно было подозревать какой-то подвох, расчет на сообразительность, и сожженная рука вполне могла быть отнесена на счет дури самого посвящаемого, то здесь все было ясно. Если Али раздробит ему руку – это будет целиком на его совести! Но здесь явно что-то тоже предусмотрено, и рука, конечно же, останется целой. Так что оценивается лишь готовность и умение повиноваться. Вот почему рука Абдаллаха лежала на наковальне, пока эти мысли еще мелькали в его голове. Впрочем, он понимал, что не так-то просто удержать на месте руку, на которую с чудовищной скоростью падает тяжеленный молот, и потому придержал левую руку правой...
– Если хочешь – закрой глаза!
Абдаллах отрицательно мотнул головой.
Молот в руках Али едва ли не со свистом рассек воздух и без малейшей заминки обрушился на наковальню, руку, лежащую на ней... У Абдаллаха все похолодело и сжалось не только в груди, но и, казалось, в голове... Он, разумеется, вздрогнул и дернулся, но у него хватило сил не отдернуть руку, и новый, еще более радостный и раскованный гул восторженного одобрения отметил этот факт! Абдаллах же, как и в первый раз, недоуменно глядел на свою руку, мясо которой должно было быть расплющено в кровавую лепешку , а кости – растрощены в осколки... Она между тем была целым-целехонька, лишь вся покрылась гусиной кожей, – и вот, на его глазах, ее тоже украсили златотканным бантом.
– Ты прошел испытания, – возгласил Али. – Тебе осталось лишь принести клятву верности Братству...
– Клянусь Аллахом... – начал Абдаллах... В горле запершило, он закашлялся, и кто-то из кузнецов мгновенно протянул ему турий рог кумыса...
– Клянусь Аллахом никогда и никому не открывать без повеления братьев тайны знаков, прикосновений, слов учения и обычаев Братства, – ни тех, которые мне теперь известны, ни тех, которые могут быть мне вверены или станут известными впоследствии. Клянусь ни в чем не изменять Братству ни словом, ни каламом, ни телодвижением, ни мечом, ни умыслом, ни взглядом. Клянусь являться по первому зову братьев и выполнять их повеления, как свои собственные желания, со всем тщанием и прилежанием, заботой и умением, ловкостью и осмотрительностью, какие только дарованы мне Аллахом, даже если смысл повелений оставлен для меня тайной. Если достичь поставленной цели невозможно, не отдав своей жизни, клянусь безоговорочно отдать ее во имя Братства. Клянусь никогда не оставлять в беде никого из братьев и являться им на помощь по первому их зову...
