Истинная трансцендентность соединяет мужское и женское таким образом, что их элементы преобразуются. Прекращается дробление на "самок" и "самцов", на "я" и "не-я". Весь парадокс человеческого предназначения состоит в том, чтобы стать самим собой, становясь другим: человек становится богом по Благодати, внешнее уже больше не отличается от внутреннего.
Единственный критерий восприятия Благодати — это смирение и любовь (раба Господня и друг Жениха), лучистое созвездие "совершенной Голубицы", из которого никто не исключен. Быть самим собой в этом будущем порядке вещей, который уже начинается, — это значит полагать себя как другой или другая, и — в предельной трансцендентности — привлекать весь материальный план мира к Божественному Другому. Пресвятая Дева и св. Иоанн Креститель свидетельствуют об этом, они осуществляют эту трансцендентность друг через друга и образуют человеческую полноту во Христе. Служба св. Иоанну Предтече это объясняет: "Через узы молитвенного общения вы составляете одно. Матерь Царя всех и божественный Предтеча, молитесь вместе"[272].
ГЛАВА I СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ...
Бог в Библии говорит о Себе, что Он Сущий: "Я Тот, Который есть; Я есмь Я; Я есмь Я сам" (ср. Исх.3.14). Никак нельзя превратить Бога в объект, нельзя обладать идеей Бога, нельзя открыть Бога, ибо нельзя прийти к Богу иначе, как только участвуя в Нем, и это означает, что Бог открывает Себя за пределами Своей трансцендентности и открывает Себя как Святой: "Свят, свят, свят... Святый Боже, Святый Крепкий, Снятый Бессмертный..." Трулльский собор[273] предписывает петь Трисвятое во время стихийных бедствий; его также поют при погребении: одно лишь призвание Святости Божьей умиротворяет стихии и даже побеждает хаос смерти. Бог есть Сущий Святой sui generis, sui juris[особого рода, не подчиняющийся никакой власти, кроме своей собственной] и Он есть Совершенно Другой: "Мои мысли — не ваши мысли..." (Ис.55.8). Видя пропасть, которая его отделяет от Бога, человек ощущает трепет перед "нуминозным"[274].
Святые отцы пытались определить происхождение слова Бог. Одни выводят его из глагола tithemi (располагать); другие — из слова theo (бежать, источник движения); преп. Иоанн Дамаскин, св. Григорий Богослов — из глагола aithein(гореть): Бог сжигает всякую нечистоту. Дж. Престидж в своей книге "God in the Patristic Thought" (Бог в святоотеческой мысли) видит синтез святоотеческой мысли о Боге в понятии Святой[275], в понятии чистоты, вызывающей трепет; Бог есть mysterium tremendum; очищающий огонь неопалимой купины, низведенный на землю: "...сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, свято" (Ис.Нав.5.15). "Ибо Господь, Бог твой, есть огнь поядающий" (Втор.4.24 ср. Исх.24.17). "Огонь пришел Я низвесть на землю" (Лк. 12.49). Quijuxta me est, juxta ignem esl — "тот, кто возле Меня, находится возле огня"[276]. Стояние лицом к лицу оказывается опасным, и человек может лишь воскликнуть: "...Выйди от меня. Господи! потому что я человек грешный" (Лк.5.8); "...я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой" (Лк.7.6). В повелении, которое Бог дает человеку, чтобы он был свят, страшно то, что речь идет не о нравственном, но об онтологическом соответствии, и для этой цели "Дух Святой был дан первому человеку вместе с жизнью"5. Святой требует святости: "...будьте святы, ибо Я свят" (Лев. 11.44). Здесь — вся драма Ветхого Завета. Провозглашение закона есть немедленное признание своей собственной полной немощи. Закон вскрывает грех, но закон не имеет власти ни прощать грехи, ни творить суд, ни заставить расслабленного ходить. Закон с жестокой объективностью описывает подлинное положение грешника и измеряет с помощью своей математической шкалы глубину той пропасти, куда тот ниспал. Без закона человек пребывает в незнании о своей смерти; при наличии закона он осуждается публично — на виду у всех, "в позор для ангелов" (ср. Кол,2.15) — и в своем собственном сознании. Но если после введения закона нельзя сохранить жизнь, оставаясь под законом, то это значит, что сам закон требует своего собственного преодоления, нуждается в том, чтобы быть взорванным через Того, Кто выше закона. Закон исторгает de profundis (из глубины) крик, вопль отчаяния, абсолютное, властное требование: "О, если бы Ты расторг небеса и сошел!" (Ис.64.1). Это — требование пришествия Спасителя, Утешителя, Святого. Исполнение закона возможно лишь в новозаветных онтологических условиях, потому что его праведность — наконец, достижимая — является здесь лишь симптоматическим выражением внутренней святости, ставшей имманентной: ее сообщает людям Дух Святой. Эта святость раскрывает Десять заповедей Ветхого Завета через Заповеди Блаженства и молит Духа Святого: "Очисти ны от всякия скверны; прииди и вселися в ны". Никакое естественное совершенство не могло добавить человеку хотя бы "локоть", чтобы вывести его за природные пределы этого мира: "Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?" (Мф.6.27). Человек непрестанно ощущал свои собственные пределы, чувствовал свою существенную относительность— по сравнению с Другим и свое полное бессилие. Вместе с тем человек носил в себе тайное предчувствие, что он не абсолютно чужой для Того, Кто встречается ему на жизненном пути. Но этот Некто не имеет человеческого имени потому именно, что не существует никакой общей измерительной шкалы; к Нему можно приблизиться лишь per viam negalionis(путем отрицаний). Он — Святой, Неизреченный, Сокровенный (Abscon-ditus). Вот почему до Воплощения всякое изображение Бога было запрещено. Языческие идолы были преждевременными, незрелыми знаками, боги мифологии — слегка видоизмененными человекообразными существами, и это тоже не добавляло ни одного локтя в сторону истинной трансцендентности. Бог выбрал самую адекватную форму и назвал Себя Сыном Человеческим. VII Вселенский собор[277] провозгласил человеческий образ, человеческий лик зеркалом Бога. Идолы говорили о Боге по образу человека, Воплощение говорит о человеке по образу Бога. Человечество Бога уже не является антропоморфизмом. Христос есть человеческий Образ Святого до такой степени, что "идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего" (Ин.14.30). И с этих пор заповеди "будьте святы, ибо Я свят" (Лев.11.44) и "будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф.5.48) уже не являются невозможными. Лествица Иаков-ля стоит на земле, и по ней нисходят "не только ангелы, но и Господь ангелов" (Николай Кавасила). Христос — самое волнующее Откровение Святости Божьей в человечестве, Он есть сама Тайна Божественной Жизни, явленная в качестве архетипа Божественной икономии — домостроительства спасения человека[278]. Согласно святым отцам, в Адаме человек был лишь "предображен" в ожидании Воплощения; даже до грехопадения он был лишь незаконченным, первым образом своей собственной истины. Воплощение трансцендирует незаконченное, и Архетип святости являет эту святость как истину человеческой природы. Это понимание указывает на основание святоотеческого учения о Духе Святом — пневматологии. Дух Святой, panagion (Всесвятый), есть качество Святости Божьей, Он — ипостазированная Святость. В момент Богоявления Он нисходит на человеческую природу Христа, завершает ее и исполняет. Также и в таинствах Дух Святой нисходит на человека, совершая его целостное посвящение, помазует и освящает его, делает духоносным и тем самым способным принять ваяние по образу Архетипа-Христа и стать христоносным: "...будем подобны Ему" (1Ин.3.2)-то есть святы.
"Я благодарю Тебя за то, что Ты, Бог, царствующий над всеми, стал непреложно, неизменно единый дух со мною... Он пришел внезапно; соединился со мною неизреченно и без смешения со мною стал одно со мною"; "Он сделает все твое тело нетленным и, по благодати, сделает тебя Богом, подобным Первоначальному Началу"; "он имел всего Христа и был сам, как Христос"[279], — говорит преп. Симеон Новый Богослов; Ощутимо — неизреченное. Речь идет не о том, чтобы заслужить оправдание или даром получить прощение; человеческая святость есть вхождение в Святость Божью[280]. Безусловно, человек спасается только Благодатью и верой, но в православном контексте эти термины имеют звучание, отличное от того, которое им придают представители Реформации; "Если бы Бог смотрел на заслуги, тогда никто бы не вошел в Царство Божие" (преп. Марк Подвижник)[281]. Это исключает всякое юридическое понимание спасения. Бог "может все, кроме того, чтобы заставить человека Его любить"; и православная душа не столько устремлена к "спасению", сколько к тому, чтобы дать Богу ответ, который Он ожидает от человека, а именно — "да будет" Пресвятой Девы. В сердцевине великой драмы Агнца, закланного от создания мира (Откр.13.8; 1 Пет. 1.19-20), не взаимодействие Благодати и греха, а взаимодействие Благодати и Святости[282]. Если что-то нужно спасать в этом мире, то не человека - "грешника" в первую очередь, но Святость Божью, то есть Святость Бога в человеке, которая выводит этого последнего из круга только человеческого. Человек движется не к примирению, а к освобождению, к исцелению от раны, нанесенной подобию Божьему в нем.
