Одновременно мы видели, как целый ряд неблагоприятных исторических условий задерживал развитие русской образованности, но с ростом и укреплением могущества Русского государства стало крепнуть и развиваться и его просвещение, а в XIX столетии у нас начала созидаться и мощная культура, в чем великая заслуга этого века. И, хотя эта культура выросла уже после Петровских реформ в полной зависимости от Запада, но должно было наступить то время умственной зрелости, когда мы в лице наших лучших мыслителей могли освободиться от подражательности и, наконец, осознать свои национальные силы, а также исторические цели и задачи России и выйти на самобытный путь. Этому раскрытию самосознания способствовал и тот духовный огонь, который несли нам святые наши с древних времен и который разгорелся ярким пламенем в эпоху духовного возрождения в начале XIX столетия, ибо то живительное начало, которое заключено в святоотеческом предании, в соприкосновении с любой областью мысли или деятельности сообщает им творческую энергию, дает жизнь всему.
Это возрождение имело всю полноту и цельность духовной жизни времен преп. Сергия и Кирилла Белозерского, а также сочетание отшельнического подвига внутреннего делания и служения миру, то сочетание, которое уже было значительно ослаблено в эпоху споров о нестяжательности Нила Сорского и Иосифа Волоцкого (См. "Характеристику XV века"). Особенной выразительницей этого возрождения была Оптина Пустынь. Как на вершине горы сходятся все пути, ведущие туда, так и в Оптиной — этой духовной вершине, сошлись и высший духовный подвиг внутреннего делания, венчаемый изобилием благодатных даров, стяжанием Духа Святого, и служение миру во всей полноте, как его духовных, так и житейских нужд. К старцам в Оптину шли за утешением, исцелением, за советом, руководством, указанием. К ним шли те, кто запутался в своих житейских обстоятельствах, или в философских исканиях; туда стремился, как "олень на источники вод" и тот, кто жаждал высшей правды. В этом источнике "живой воды" всякий утолял свою жажду. Выдающиеся мыслители эпохи, философы, писатели побывали там: Гоголь, братья Киреевские, Толстые Лев и Алексей, Достоевский, Соловьев, Леонтьев... всех не перечесть. Но ближе из них всех подошел к Оптиной Иван Васильевич Киреевский. Вначале равнодушный к вере, он пришел к Богу, благодаря жене – духовной дочери преп. Серафима и архим. Филарета Новоспасского. Впоследствии, став преданнейшим духовным сыном старца Макария Оптинского, Киреевский сделался его главным сотрудником по изданию святоотеческих творений. Дело это было событием первостепенной важности, и вот почему: в силу Духов. Регламента Петра I и указами 1787 и 1808 гг. печатание книг духовного содержания предоставлено было на усмотрение св. Синода, а согласно цензурному уставу 1804 г. они могли печататься только в духовных типографиях. Всего лишь одна аскетическая книга "Добротолюбие" была напечатана в 1793 г. по распоряжению св. Синода'. Издавались же только Богослужебные книги. Таким образом, читатель был лишен духовной литературы. Напр., Исаака Сирина можно было достать лишь в рукописи или в заграничном издании Паисия Величковского и тоже, как редкость. Тогда как светская печать породила большое количество переводных произведений западного лжемистического направления, и многие из них, печатавшиеся с дозволения гражданской цензуры, были прямо враждебны Православию. При таком положении вещей начало издательства святоотеческих творений было делом, имеющим историческое значение. Совершилось оно только благодаря покровительству мудрого митрополита Филарета Московского. Эта работа объединила вокруг себя духовно устремленные интеллектуальные силы. В ней участвовали профессора: Шевырев, Погодин, Максимович, писатель Н.В.Гоголь, братья Киреевские, издатель "Маяка" Бурачек, Аскоченский, Норов, А.Н.Муравьев, и впоследствии Л.Кавелин (архим. Леонид), Карл Зедергольм (о.Климент) и Т.И.Филлипов. Но центром этого дела была Оптина Пустынь, душою же всего и инициатором и возглавителем был старец Макарий при ближайшем участии И.В. Киреевского, который служил и знанием греческого, и философских терминов. Он и жена держали корректуру, причем издания делались большею частью на их средства.
Таким образом, Иван Васильевич знал святоотеческое учение в совершенстве, знал в совершенстве он и Запад, и его культуру, получив высшее философское образование в Германии.
В его лице встретилась западная философская традиция с традицией восточной Церкви. Чем же разрешилась встреча этих двух враждебных начал?
В Оптиной Киреевский видел претворение в жизнь мудрости святоотеческой. Будучи философом, он почувствовал, что и высшее познание истины связано с целостностью духа, с восстановленной гармонией всех духовных сил человека. Но это восстановление достигается внутренним подвигом, духовным деланием. И.Киреевский в своих философских исследованиях, а именно в учении о познании (гносеология) указал на внутреннюю зависимость (функциональную связь), познавательных способностей человека от духовного подвига, претворяющего естественное, низшее состояние умственных сил человека в духовный высший разум, связал философию с аскетикой.
Будучи выучеником Запада, зная его в совершенстве, он сурово критикует его культуру. Запад зашел в духовный тупик. Духовная болезнь западной культуры — это "торжество рационализма". В этом ее сущность, как свидетельствует проф. прот. В. Зеньковский: "Обвинение в рационализме всего Запада возникло (еще) в XVIII в. на Западе же, как во Франции, так и в Германии". Киреевский об этой болезни Запада говорит подробно: "Европейское просвещение достигло ныне полного развития, но результатом этой полноты было почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды. Самое торжество европейского ума обнаружило односторонность коренных его стремлений. Жизнь была лишена своего существенного смысла". "Многовековой холодный анализ разрушил все те основы, на которых стояло европейское просвещение от самого начала своего развития, так что его собственные коренные начала, из которых оно выросло (т.е. христианство), сделались для него посторонними и чужими, а прямой его собственностью оказался этот самый, разрушивший его анализ, этот самодвижущийся нож разума, этот силлогизм не признающий ничего, кроме себя и личного опыта, этот самовластный рассудок, эта логическая деятельность, отрешенная от всех познавательных сил человека" (II, 232). Но "Запад, как и Восток, изначала жил верой, но произошло повреждение в самой вере, когда Рим поставил силлогизмы выше сознания всего христианства" (II, 285). Киреевский показал, что из этого повреждения "развилась сперва схоластическая философия вне веры, потом реформация в вере и, наконец, философия вне веры" (II, 284). Западная Церковь подменила внутренний авторитет истины внешним авторитетом иерархии (когда самовольно, без согласия с Востоком изменила Символ веры), что "привело... к рационализму, т.е. торжеству автономного разума", повлекшему неизбежно распад духовной цельности. Раздвоение и рассудочность — последнее выражение западной культуры".
Запад просмотрел восточную мудрость. Его ученые до тонкости изучили все философии с древнейших времен: египетскую, персидскую, китайскую, индусскую и т.д. Но мистика православного Востока для них была закрыта. Мы же унаследовали от Византии сокровища этой духовной мудрости, заключенной в творениях св. отцов. И наша историческая задача была построить на богатом византийском наследии новую духовную культуру, которая бы оплодотворила весь мир. Киреевский поставил проблему во всей ее полноте. Он указывает, что русская философия должна строиться на "глубоком, живом и чистом любомудрии Святых Отцов, представляющих зародыши высшего философского начала" (II, 332). "Путь русской философии лежит не в отрицании западной мысли, а в восполнении ее тем, что раскрывается в высшем знании, где достигается вновь цельность духа, утерянная в грехопадении, но восстановленная в христианстве, а затем ущербленная в западном христианстве торжеством логического мышления".
Антропология и гносеология философии И.В. Киреевского
(Это учение должно быть рассматриваемо в связи с аскетикой (см. Вводную главу), как имеющее непосредственное отношение к ней, связывающее ее с философией и утверждающее вековечное значение аскетического подвига).
В своем учении о душе Киреевский указывает на ее иерархический строй. В основу учения он кладет "исконный христианский антропологический дуализм, различение "внешнего" и "внутреннего" человека. Он различает, выражаясь современными психологическими терминами, "эмпирическую сферу души" с ее многочисленными функциями от ее глубинной сферы, лежащей ниже порога сознания, центральное средоточие которой можно назвать "глубинным Я". Это те силы духа, которые отодвинуты внутрь человека (за порог сознания) грехом, и благодаря чему нарушена та исконная цельность, в которой таится корень индивидуальности и ее своеобразие. Эти силы, этот внутренний человек, закрыт от сознания властью греха. Преодолением греха и "собиранием" сил души надо стремиться связать эмпирическую сферу с глубинным центром, этим "внутренним средоточием", подчиняя ему эту сферу. "Главный характер верующего мышления, — говорит Киреевский в этом замечательном отрывке, — заключается в стремлении собрать все силы души в одну силу, надо отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объем ума сливаются в одно живое единство и, таким образом, восстанавливается существенная личность человека в ее первозданной неделимости" (II, 337). В этой восстановленной цельности сил иерархический примат принадлежит моральной сфере, от здоровья которой зависит здоровье всех других сторон, или свойств души.
