На рубеже I–II вв. появились докеты (от греческого слова «казаться»), которые понимали смерть Иисуса на Кресте как своего рода античную драму, как историю страдания героя, напоминающего одного из античных богов. Бог страдать не может, он бесстрастен, поэтому, по их версии, в последний момент Иисуса на кресте заменили двойником, роль которого выполнил Симон Киринеянин. С точки зрения докетов, распятие Иисуса — своего рода мистерия, священное действо, устроенное Богом специально для людей, в духе религий поздней античности. Вот почему в Евангелии от Иоанна вообще исключена тема Симона Киринеянина — чтобы подчеркнуть человеческий, а не мистериальный характер голгофской драмы.
Евангелие от Иоанна показывает (не просто рассказывает, но именно показывает читателю), что Иисус Сам умирает на Кресте. Мы видим Его мертвое тело с раной на боку, из которого вытекают кровь и вода. Здесь нет никакой мистерии, никакого ритуала или религиозной драмы — это прежде всего просто человеческие страдания и просто смерть. Это тоже очень важный момент, отражающий не просто какой-то «механизм» действия Бога среди людей, но по-настоящему страшное событие. Иоанн в своем Евангелии полемизирует с ересями, которые во времена создания Евангелия уже начали распространяться. С докетами, которые, утверждая Божественность Иисуса, сводили на нет Его человеческую природу. Это страшно, потому что, когда Иисус перестает быть Человеком, христианство в целом теряет свой человеческий характер и становится не чем-то уникальным, а всего лишь одной из бесчисленных религий. Учение докетов разрушительно, потому что лишает нашу веру уникальности.
В повествовании Иоанна нет и некоторых других деталей, известных нам из синоптических Евангелий. Например, Иоанн не упоминает о тьме, которая была «от часа шестого до часа девятого», и о землетрясении, которое произошло в момент смерти Иисуса. Очевидно, детали, придающие голгофской драме необычный характер в чисто внешнем плане, и черты, заимствованные из ветхозаветных апокрифов, евангелиста не интересуют. Он пишет реальную историю и потому не обращается к языку библейских образов и библейской поэзии; он не изображает сверхчеловеческий характер происходящего, а подчеркивает именно человеческий характер событий Страстной пятницы.
Сравним еще некоторые моменты в разных евангельских повествованиях. Так, у Марка есть две детали, отсутствующие у других евангелистов (о них уже сказано выше): имена сыновей Симона Киринеянина и удивление Пилата, узнавшего, что Иисус уже умер. Только у Луки сказано, что Пилат, узнав, что Иисус из Галилеи, посылает Его к Ироду-тетрарху; только у Луки описано все, что происходит у Ирода. Эта деталь вроде бы не имеет особой значимости в плане того, чему учит и к чему зовет нас Иисус, но она довольно колоритна, и Лука как историк ее подчеркивает. Только он сообщает о предсмертной молитве Иисуса: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». В Евангелии от Иоанна Иисус говорит: «Свершилось!» У Марка и Матфея Он произносит слова из 22-го псалма, которые сохранены здесь в арамейском варианте: «Или, Или! лама савахфани?», то есть: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?»
Современные библеисты, комментируя молитву, которую Иисус произносит в Евангелии от Луки, говорят, что Он, умирая, обращается к Богу с той первой молитвой, какою маленьких детей учили молиться перед сном. Наконец только Лука передает еще две чисто психологические детали. Жены иерусалимские, видя идущего на Голгофу Иисуса, плачут. Он обращается к ним: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Только у Луки появляется и разбойник благоразумный, хотя о двух разбойниках, распятых вместе с Иисусом, упоминают все евангелисты.
В Евангелии от Матфея, которое передает факты более лаконично, чем другие Евангелия, большую роль играют логии или ipsissima verba — собственные слова Иисуса: Нагорная проповедь, притчи, рассказ о Страшном суде и т. д. Иными словами, в этом Евангелии доминирует прямая речь Иисуса, а повествовательная часть сокращена. Вместе с тем только у Матфея сказано, что Пилат умывает руки, но понять, почему он это делает, мы можем только благодаря Евангелию от Иоанна. От Матфея мы узнаем, что жена Пилата послала сказать ему, чтобы он ничего не делал «Праведнику Тому». Из Евангелия от Иоанна — что Пилат сомневается, как ему поступить, еще и потому, что не знает, Кто перед ним — может быть, это какой-то языческий бог? Но его остаточная религиозность (как вообще была остаточной религиозность у римлян его времени) оказывается побежденной политическими мотивами, опасением за свою карьеру.
О том, что именно таким было отношение к религии у большинства образованных римлян того времени, мы знаем из произведений римских поэтов — Овидия, Альбия Тибулла, Лукреция и других, где отражены реальная жизнь, реальные взгляды римлян I в. на богов, на благочестие. Женщины еще религиозны, они совершают какие-то обряды, постятся, молятся и так далее; мужчины же в богах разуверились, правда, вспоминают о них, когда чего-то испугаются, но затем забывают. Именно это мы видим в Евангелии от Иоанна. При сопоставлении Евангелий от Матфея и от Иоанна картина получается полной, а Пилат выглядит типичным римлянином, представителем своей эпохи. Наконец только у Матфея рассказывается о том, что Пилат разрешает архиереям запечатать гроб и поставить стражу.
Очень по-разному, разным языком, с упоминанием разных деталей рассказывают о Страстной седмице четыре евангелиста. Но из сопоставления их текстов вырисовывается абсолютно целостная картина. Ничто в Евангелии не «прописано» так точно, потрясающе достоверно, как рассказы о Страстной седмице. И чем больше вчитываешься в евангельские строки, чем больше сравниваешь свидетельства четырех евангелистов, тем сильнее выявляется предельная достоверность евангельского текста. Каждое новое поколение экзегетов открывает все новые и новые, не замеченные их предшественниками, детали — так насыщено информацией евангельское повествование. Можно смело говорить, что Евангелия еще не прочитаны до конца, и, видимо, и в дальнейшем при параллельном чтении четырех Евангелий будет обнаруживаться все новый и новый материал.
После Своего Воскресения Иисус начинает появляться среди учеников, причем всегда неожиданно. Об этом повествуют две последние главы Евангелия от Иоанна. Он появляется в комнате, которая заперта, и затем исчезает, оставляя учеников в состоянии недоумения. Грань между Его присутствием и отсутствием теперь стёрта — нельзя сказать, что Он здесь, но и нельзя сказать, что Его нет. При этом ученики, увидев Учителя, то радуются, то смущаются, то пугаются, то просто не понимают, кто этот явившийся, и потому не сразу Его узнают. Присутствие Иисуса, к которому они привыкли в последние годы и месяцы, сменяется Его явлением.
В эпилоге Евангелия от Марка, где тоже рассказывается о явлениях Иисуса, ключевыми становятся слова «явился» и «не поверили».
«Воскреснув рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине… Она пошла и возвестила бывшим с Ним, плачущим и рыдающим. Но они, услышав, что Он жив и она видела Его, не поверили. После сего явился в ином образе двум из них на дороге, когда они шли в селение. И те, возвратившись, возвестили прочим; но и им не поверили. Наконец явился самим одиннадцати, возлежавшим на вечери, и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили» (Мк. 16:9—14).
Как видим, рассказ евангелиста Марка строится на этих двух ключевых словах. В Евангелии от Иоанна описано пять явлений Воскресшего, но, если иметь в виду свидетельство апостола Павла в Первом послании к Коринфянам, этих явлений было значительно больше.
Первое явление Иисуса было Марии Магдалине. Встретив Воскресшего у гроба, Мария принимает Его за садовника. Он окликает её по имени, и в этот момент Мария вдруг понимает, что перед ней — Учитель. Иисус восклицает: «Не прикасайся ко Мне» — так переводят обычно эти слова. Но в греческом языке эта фраза означает запрет делать что-то, приказ прервать начатое, поэтому слова Иисуса можно было бы перевести так: «Не хватайся за Меня, отпусти Меня». Марии проще вернуть прежние отношения с Учителем, чем устанавливать новые. Она готова плакать над телом Усопшего, но пока не готова встретить Воскресшего и идти за Ним.
Существует принципиальное различие между Воскресением Иисуса и воскрешением Лазаря. Лазарь возвращается к прежней жизни, Иисус же делает шаг в новое бытие, не известное нам по нашему опыту. Его Воскресение — это не шаг назад, как у Лазаря, а шаг куда-то вперед, в жизнь, которая нам недоступна и непонятна.
Иисус говорит Марии: «Я… восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин. 20:17). Он напоминает о тех уникальных отношениях между Ним и Богом, о которых говорил прежде, например в Нагорной проповеди.
