28
По словам нашего паломника ХII века, архиепископа новгородского Антония, в его время в Константинополе в воскресенской церкви было особое место «идеже свеща возжигаются на великий день».[43] «Из этих слов паломника, замечает Савваитов, видно, что и в цареградском храме Воскресения Господня «на великий день» совершался особенный обряд возжения огня».[44]
Какое-то подражание этому обряду было и в русской церкви. Так можно полагать на основании слов митрополита московского Зосимы (1490-1494 гг), который в своем «сказании о отреченных книгах» писал: «а еже безумнии попы печатали с народом двери царские в вечер субботы великиа, уже позде суще, подобяся жидом, сего не подобает творити».[45]
Судя по циркулярному значению «Сказания» митрополита Зосимы, в русской церкви, где древнехристианская традиция вечернего светильничного благодарения исторически не могла иметь места, существовал в известной степени распространенный обряд печатания святых дверей в великую субботу вечером. По мнению канониста проф. Павлова, Зосима приписывает происхождение этого обряда еретикам жидовствующим.[46] («Подобяся жидом»). Но сам
29
то Зосима, по словам преосвященного митрополита Макария «самый недостойный из всех русских первосвятителей и единственный между ними не только еретик, но и вероотступник»,[47] был лидером жидовствующих. Гнусную роль, какую играл этот митрополит на Московском Соборе 1490 г., проклиная «мелких» еретиков и прикрывая лидеров ереси, дает нам основание толковать приведенные выше слова его в том смысле, что он выступал против обряда, исторически обязанного святыне Гроба Господня и идейно связанного с догматом Воскресения Христова, и в то же время прикрывал свое выступление мотивом борьбы с ересью, тайным лидером которой сам состоял.
Вне сомнения, что порицаемый Зосимой обряд был принесен к нам из Иерусалима, как и другие пасхальные обряды, например вынос креста в великую пятницу после чтения 5-го евангелия, обхождение вокруг престола с каждением и пением «Воскресение Твое Христе Спасе» в начале пасхальной утрени, неизвестные нашему уставу.[48]
30
Перед нами стоит еще вопрос: когда появляются сказания о чудесном происхождении св. огня и что было причиной к их возникновению?
В литературе первым о чуде св. огня говорит Бернард (около 870 г.). Он пишет: «Во святую субботу накануне Пасхи утром начинается служение в этой церкви и по совершении служения поется Ku,rie evle,hson до тех пор, пока по явлении ангела, не зажжется свет в лампадах, которые висят над упомянутым гробом».[49]
Но разговоры о чудесном огне существовали еще до него. Так можно полагать на основании слов арабского мусульманского писателя Ал-Джахиза, умершего в 860 году который в своей «Книге животных» пишет: «Ты ведь знаешь про соблазн для слабых и неразумных среди христиан, благодаря светильникам в церкви Воскресения».[50] Что это за соблазн Ал-Джахиз поясняет в другом месте своей книги, когда в разделе о различных огнях пишет: «Хранители храмов не переставали устраивать для народа разные хитрости вроде хитрости монахов со светильниками церкви Воскресения в Иерусалиме, утверждающих, что масло в лампадах зажигается у них без огня в один праздник».[51]
Такое объяснение обряда св. огня в устах Ал-Джахиза вполне понятно. Как мусульманин, он не знает древнехристианской традиции вечернего светильничного благодарения и поэтому истоки этого обряда он видит в священных
31
огнях языческих религий, естественное возжение которых представлялось массам чудесным.
В свете тех научных данных, которыми мы располагаем в изложении истории обряда св. огня, объяснение его Ал-Джахизом нельзя признать удовлетворительным. К тому же христианское сознание не может допустить чудесности появления огня в определенный день, час и минуту, ибо такое положение низводило бы самую христианскую религию на уровень так называемых естественных религий. С точки зрения научной богословской мысли здесь может идти речь о тех социальных явлениях, которые овеяли христианский обряд тайной чудесности. Причины этого нужно искать в исторических судьбах Палестины и, в частности, Иерусалима и его святынь. Едва ли найдется на земле еще одна страна и город, страницы истории которых были бы так испещрены описанием социальных потрясений, варварских набегов, войн и всякого рода междоусобиц и кровавых расправ, как страницы истории Св. Земли. Золотая пора ее существования кончается в 614 году. Именно в этом году персидский царь Хозрой подверг Палестину и Иерусалим варварски жестокому разрушению, когда жилища городов были ограблены, 300 монастырей Палестины разрушены, а знаменитые храмы сожжены. Жутко пострадал тогда и храм Воскресения. Двенадцать драгоценных колонн алтарной апсиды Св. Гроба были разбиты в куски, была сорвана крыша с кувуклия Гроба Господня, были разграблены святыни, хранившийся и ризнице, а святыня Древа Господня увезена в
32
Персию. Много жителей было убито и немало угнано в плен. После этого тяжелого потрясения Иерусалим едва стал поправляться, как в 636 году, т. е. через 22 года после погрома Хозроя, его вновь постигает беда. Город захватили арабы. Отсюда начинается пора их владычества, полная религиозных притеснений и насилий, принимавших порой характер новых погромов. Так, в 937 году арабы сожгли южные двери базилики Константина, ворвались в храм, разломали алтарь, вошли на Голгофу и в ротонду Воскресения и здесь расхитили и истребили все, что только было возможно. В 966 г. опять они нападают на Святогробский храм и учиняют такой погром, что купол Воскресения обрушился. При этом погроме много клириков и мирян пало от меча полудиких потомков Измаила в самом храме, в том числе и сам патриарх, труп которого был выволочен на церковный двор и там сожжен. Еще более страшный погром произвел в 1009 году калиф Хакем, когда были разрушены не только основные сооружения Святогробского храма, но и стены кувуклия, а Гроб Господень разбит. В 1046 году была восстановлена церковь Воскресения; христианам было разрешено отмечать Пасху крестными ходами. Церковная жизнь начала налаживаться, как в 1076 году город захватили турки-сельджуки. Отсюда начинается ряд крестовых походов, о которых проф. Кондаков говорит: «Можно сказать без преувеличений, что христианское завоевание Палестины более повредило ей, чем все преследования Ислама со времени его вторжения. Это
33
на Православном Востоке образует насильственный перерыв, производит видимый хаос в людях, делах и самих вещах. Вплоть до последнего короля, история Иерусалимского Королевства есть повесть бесполезных походов, нелепых предприятий, всякого рода рыцарских авантюр, закончившихся новым движением Ислама».[52]
2 октября 1187 года в Иерусалим, после месячной осады его, вошел Саладин. Скоро все церкви города, кроме храма Воскресения были обращены в мечети. Отсюда возникает ряд новых крестовых походов, по существу представлявших собой англо-французскую военную авантюру, ухудшавшую положение вещей в Палестине. Последний из этих походов – седьмой, по словам проф. Кондакова, «вместо того, чтобы освободить Иерусалим, только усилил тягости ига над ним»,[53] ибо Святая Земля стала теперь ареной кровавой вражды между самими крестоносцами: тамплиерами и госпитальерами, приведшей страну в 1265 году к новому разгрому. В 1290 году пала цитадель крестоносцев в Палестине Птолемаида (Сен-Жан-д'Арк) и Св. Земля окончательно подпадает под власть Ислама. С этого времени начинается холодная война христианских государств между собой за обладание Палестиной и ее святынями, война, сводящаяся к дипломатическим интригам перед султанами, путем которых эти государства покупают или получают в
34
пользование то или иное святое место. В самой же Палестине эта «холодная» война подогревается национальной рознью между потомственными владельцами Палестины – евреями и арабами, а также религиозными распрями между греками и латинянами.
В этом более чем тысячелетнем кошмаре военно-хищнических авантюр, фанатизма и нетерпимости к чужим религиозным убеждениям, кошмара, имя которому «кровь и огонь», естественны были мольбы к Небу и вопли о помощи свыше, и чем дольше тянулся этот кошмар, чем ужаснее было насилие, тем, естественно, больше обращалось молитвенных взоров и воздыханий сердечных ко Гробy Господню. У него искали утешения, от него ждали чуда, понимая это чудо по-разному одни – как ниспослание благодатной силы, укрепляющей в страданиях и путеводящей в испытаниях, другие – как знамение, посрамляющее неверных и внушающее им страх перед святыней. Ожидание второго, т. е. чуда как знамения, будучи свойственно психологии большинства вообще, в условиях накаленной атмосферы постоянных погромов, убийств, всякого рода насилий и святотатства, когда изнуренные ужасами люди теряют самую способность рассуждать и вникать в суть явлений, легко воспринимается массами как свершившийся факт. Нет нужды останавливаться на природе этого явления, относящегося к области психологии. История человечества полна всякого рода сказаниями о знамениях, которые являлись постоянными спутни-
