То был один из нечастых случаев, когда Грин специально ездил в какую‑либо заранее намеченную страну для сбора материала (так же он поступил только в период написания романа «Меня создала Англия», где ему понадобились шведские реалии). Обычно получалось иначе: жизнь приводила писателя в какие‑нибудь «горячие точки» планеты, а потом уже в его воображении «прорастал» роман.
Как это происходит, Грин поведал в книге «Знакомство с генералом». Путешествуя по Панаме в машине вдвоем с Чучу (профессором математики и поэтом, который стал телохранителем и доверенным лицом Омара Торрихоса), он почувствовал, что полученные впечатления трансформируются постепенно в сцены романа: «Начать так: молодая журналистка из левого французского еженедельника берет интервью у генерала. Она бежит от горечи и боли неудачного замужества, покидает Париж в надежде избавить себя от страданий. В конце концов она возвращается, выбирая свою боль, а не счастье». Чучу должен был стать прототипом одного из главных героев, а часто повторявшиеся им слова: «На обратном пути» — названием романа. Грустная ироничность названия заключалась в том, что, согласно замыслу, этому персонажу не суждена была дорога назад: он погибал от взрыва подложенной в машину бомбы за несколько минут до того, как надеялся обрести счастье в объятиях придуманной автором француженки. «По дороге, — продолжает Грин, — я рассказал Чучу о задуманном романе, и очень может быть, что поэтому он и не пошел у меня дальше первой главы. Рассказать — это почти то же самое, что написать, своего рода суррогат письменного сочинения… Книга так и не написана, и погиб не Чучу, а генерал». Портреты их обоих — Торрихоса и Чучу — висят у Грина а Антибе. Замысел романа «На обратном пути» остался пока не реализованным. Но костяки других сюжетов, возникшие подобным образом в фантазии писателя, обросли плотью.
Так произошло, к примеру, когда в 1938 году ему заказали документальную книгу о религиозных преследованиях в Мексике. Грин отправился туда, в штат Табаско, и книга такая появилась — «Дороги беззакония» (в США издана под названием «Другая Мексика»). Она заслужила даже одобрительный отзыв в «Санди таймс» Джона Бойнтона Пристли — того самого Пристли, который пригрозил в свое время подать иск за клевету, усмотрев черты сходства с собой в одном из персонажей романа «Поезд идет в Стамбул». Но в результате этого «несентиментального путешествия» возник и роман. «Дороги беззакония» привели к «Силе и славе». Или, как выразился один английский критик, «Дороги беззакония» послужили тем карьером, где добывался строительный материал для «Силы и славы».
Мексика была не первым дальним странствием Грина. Несколькими годами раньше он совершил паломничество в Африку, описав его в «Путешествии без карты». Прошел тогда пешком сотни миль по территории Сьерра–Леоне и Либерии. В столицу Сьерра–Леоне — Фритаун — судьба вновь забросила Грина во время второй мировой войны, на сей раз в качестве сотрудника британской секретной службы МИ-6, которая присвоила ему кодовый номер 59200 (этот номер появится потом на страницах «Нашего человека в Гаване»).
В декабре 1941 года он отплыл, как и в прошлый раз, из Ливерпуля. Готовил на корабле, чтобы скоротать время, небольшой очерк об английской драматургии и вел дневник (под названием «Конвой в Западную Африку»), вошедший потом в книгу «В поисках героя». Грин убедился в том, что «мир Гитлера, мир Дахау, концентрационных лагерей и нацистского чванства не так уж далек от этого уголка Африки». И, находясь во Фритауне, написал обличающий фашизм детектив «Ведомство страха» — он всегда восставал, когда где бы то ни было пытались подчинить людей подобному ведомству. Пребывание в Сьерра–Леоне, преломившись в художественном сознании Грина, оставило позже еще один заметный след в его творчестве– «Суть дела».
«Черный континент в форме человеческого сердца», о котором Грин мечтал ребенком, читая Хаггарда, стал ему по–настоящему близок. Еще после первого свидания с этим континентом он засвидетельствовал: «Что поразило меня в Африке, так это то, что она ни секунды не казалась мне чужой». Не воспринимались им как чужие также Мексика и Вьетнам, Куба и Гаити, Панама и Никарагуа. «О человеке следует судить по его врагам не меньше, чем по его друзьям», — напомнил писатель в предисловии к тому своих эссе. Враги Грина — Папа Док, Стресснер, Пиночет… А книга «Знакомство с генералом» — сплав мемуаров и острой политической публицистики, где выразительно обрисован его друг Торрихос на фоне мощного национально–освободительного движения, ширящегося в Латинской Америке, — имеет знаменательный подзаголовок: «Как я оказался ко всему этому причастным».
На протяжении своей долгой жизни Грэм Грин оказался причастен ко многим важнейшим событиям, происходившим в разных частях планеты, что запечатлено в его романах и публицистике. Один из крупнейших художников–гуманистов XX столетия, он всегда стремится честно разобраться в «сути дела» и выступает на стороне прогрессивных сил истории.
Святослав Бэлза
Наверное, только в детстве книги производят на нас неизгладимое впечатление. Потом мы приходим в восторг, развлекаемся, можем изменить взгляды, которых придерживались, но чаще находим в книгах всего лишь подтверждение тому, что уже знаем. В них, как в любви, нам льстит наше отражение в чужих чертах.
В детстве же все книги — откровения, и, подобно гадалке, читающей в картах дальнюю дорогу или смерть от воды, они предсказывают наше будущее. Потому, вероятно, они нас так и волнуют. Разве в сегодняшних книгах кипят страсти или угадываются истины книг первых четырнадцати лет нашей жизни? Меня, конечно, не оставит равнодушным известие о том, что скоро напечатают новый роман Э. М. Форстера, но это спокойное предвкушение цивилизованного удовольствия не идет ни в какое сравнение с осекшимся дыханием и исступленной радостью, которую я испытывал, снимая с библиотечной полки новый, еще не читанный мною роман Райдера Хаггарда, Перси Вестермана, Капитана Бреретона или Стенли Веймана. И когда я вспоминаю решающий миг, который определил весь мой последующий путь к смерти, то переношусь в те далекие годы.
Я отчетливо помню, словно ключ внезапно повернулся в замке, как я понял, что умею читать — не слова из букваря, разбитые на слоги, как железнодорожный состав на вагоны, а настоящую книгу. С бумажного переплета на меня смотрел связанный, с кляпом во рту юноша. Он висел на веревке в колодце, и вода доходила ему до пояса. Это был сыщик Диксон Бретт. Я хранил свое открытие в тайне все лето, мне не хотелось, чтобы кто‑нибудь узнал о нем. Наверное, уже тогда я догадывался, что это опасный момент. Пока я не умел читать, мне ничто не угрожало: колеса еще не пришли в движение. А теперь будущее обступило меня со всех сторон книгами на полках, ожидая момента, когда я его выберу. Мне предстояло вытянуть жизнь бухгалтера или колониального чиновника, плантатора в Китае или банковского клерка, счастье, горе и, наконец, уготованную мне смерть, ибо ее, как и работу, мы выбираем сами. Она складывается из наших поступков и маленьких хитростей, из страха и мгновений мужества. Вероятно, моя мать догадывалась о моем открытии, потому что, когда мы сели в поезд, которым возвращались домой после летнего отдыха, она положила мне на колени «Коралловый остров» Баллантайна, где была всего одна картинка, правда, цветная, на фронтисписе. Я не выдал себя. Всю дорогу я смотрел на картинку и ни разу не открыл книгу.
Однако дома на полках (их было очень много, потому что семья наша была большой) меня ждали книги, особенно одна, но, прежде чем я достану ее вон оттуда, снизу, позвольте мне наугад вытащить несколько других. Каждая их них была магическим кристаллом, в котором очарованный ребенок видел движение жизни. Вот здесь, под раскрашенной в яркие цвета обложкой летает «Пиратский аэроплан» капитана Гилсона. Я читал эту книгу раз шесть, не меньше. Это была история о затерянной цивилизации в Сахаре и о злобном янки–пирате, у которого был аэроплан, не отличавшийся от воздушного змея, и бомбы величиной с теннисный мяч. Янки потребовал огромный выкуп, но золотой город был спасен героем, молодым офицером, который пробрался в лагерь противника и сломал аэроплан. Героя поймали, и он смотрел, как враги копают ему могилу. Его должны были расстрелять на рассвете, и, чтобы скоротать время и отвлечь героя от тяжелых мыслей, добродушный янки–пират сел играть с ним в карты. Воспоминание об этой ночной игре на краю могилы преследовало меня долгие годы, пока я не избавился от него, вставив в один из своих романов сцену игры в покер в отдаленно похожей ситуации.
А вот «Софья Кравонская» Энтони Хоупа — история судомойки, ставшей королевой. Один из первых увиденных мною фильмов (кажется, в 1911 году) был сделан по этой книге, и я до сих пор слышу громыхание пушек, вкатываемых на Кравонский перевал, обозначенное гулкими фортепьянными аккордами. За «Софьей» последовала «История Фрэнсиса Кладда» Стенли Веймана и только потом — «Копи царя Соломона», главная книга тех лет.
