Самое яркое подтверждение слов Шабтая — судьба советских военнопленных, погибших в немецких лагерях. Пятьдесят тысяч советских солдат похоронены в братской могиле в Берген-Бельзене. Все они кончили жизнь так же, как еврейские мученики. Шабтай цитирует письмо Альфреда Розенберга, датированное 28 февраля 1942 года, Вильгельму Кейтелю, начальнику немецкого генерального штаба: "Из трех миллионов трехсот тысяч русских военнопленных остались лишь несколько сот тысяч, пригодных к работе. Большинство из них погибли от голода или замерзли. Еще тысячи умерли от тифа. Часто пленных расстреливали на глазах у потрясенного гражданского населения, и их тела оставались на дорогах. Это делали тогда, когда у заключенных не было сил идти".
Немцы уничтожили польскую интеллигенцию и офицерство без всякого сопротивления. В Катыни русские убили девять тысяч польских офицеров, и те не боролись за свою жизнь. Примеров множество. Все они доказывают, что возможность и степень сопротивления зависят от различных условий: политических, стратегических, социальных, психологических. Если эти условия благоприятствуют, люди борются и даже восстают. Но не бывает восстаний сразу же после поражения или когда враг одерживает одну победу за другой. Партизанское движение в России развернулось только после победы над немцами под Сталинградом. Несмотря на то, что в распоряжении польского подполья были хорошо подготовленные кадры, оружие, деньги, оно в течение нескольких лет занималось только тайной переправкой людей за границу. А тем временем немцы убивали или сажали в лагеря польских интеллектуалов. И подпольщики ничего не предпринимали в их защиту. Варшавское восстание вспыхнуло почти через пять лет после захвата Польши! И это было уже после Сталинграда, после падения Муссолини, после высадки союзников во Франции, в то время, когда русские войска стояли за Вислой. Даже подпольщики пасуют перед тотальным террором, даже восстанию нужна надежда. Ему необходимы ресурсы, возможность для маневра. По всей Европе миллионы людей, превращенных в рабов, безропотно принимали свой удел до тех пор, пока не появились благоприятные для сопротивления условия.
Евреи же были в бесконечно более тяжелом положении, чем все остальные порабощенные немцами народы. Да, евреев было несколько миллионов. Но они не имели своего угла и жили разбросанно по разным городам и селениям Европы, изолированные друг от друга государственными границами. Когда в ту или иную страну входила немецкая армия, не только разрушалась вся структура еврейского самоуправления, но и евреи лишались элементарных человеческих прав. Они объявлялись вне закона и отдавались на расправу не только немцам, но и местному населению: полякам, украинцам, литовцам, латышам, венграм, румынам. Практически вся Европа обезумела от ненависти и кровожадности. И в центре этой оргии оказался народ, лишенный национального руководства и военных традиций. Каждая община столкнулась с безграничной жестокостью врага, будучи в полной изоляции. Особенно в Восточной Европе, где концентрация евреев была велика, они не могли найти сочувствия у почти полностью нацифицированного населения.
Тот, кто задумал что-то предпринять против оккупантов (а возможны были только отдельные акты сопротивления), должен был учесть ужасные последствия своего поступка. За ликвидацию одного эсэсовца могли заплатить жизнью сотни и даже тысячи ни в чем не повинных мужчин, женщин, детей. Поэтому тот, кто был готов к акту мщения, не мог осуществить его по моральным соображениям.
Ханна Арендт в своей известной книге[24] пытается решить ту же проблему. Как и К. Шабтай, она указывает на неправомерность вопроса "Почему евреи не сопротивлялись?". Ведь ни один порабощенный нацистами народ в тех же условиях не вел себя иначе. Легко найти ответ, если попытаться представить себе, например, голландских евреев, которых арестовали в отместку за нападение на отделение немецкой службы безопасности в старом еврейском квартале Амстердама. Четыреста тридцать человек были замучены до смерти в Бухенвальде и Маутхаузене. В течение месяцев они умирали тысячью смертей, и любой из них мог позавидовать своим братьям в Освенциме. Есть много вещей гораздо страшнее смерти, а эсэсовцы — признанные специалисты в этих делах.
Довольно долго евреи не могли поверить в то, что сообщения о крематориях правдивы, что существует народ, который мог замыслить чудовищный план беспощадного уничтожения другого народа. К тому же нацисты скрывали от обреченных, куда направляются везущие их через всю Европу составы. Только в лагерях люди осознавали, что отсюда нет выхода, и их охватывало беспредельное отчаянье. Не нужно забывать, что для узников гетто и лагерей жизнь иногда была хуже смерти. Множество людей мечтали о смерти как об избавлении. Они шли на смерть "как овцы" не из трусости, а из отвращения к тому, во что нацисты превратили их жизнь. Их гибель — это приговор цивилизации, в которой жизнь могла быть низведена до такого уровня. Евреи в лагерях были сломлены до такой степени, что перестали осознавать свое положение. Их смертельная апатия ничего общего не имела с трусостью. Учитывая все это, нельзя не согласиться с выводом К. Шабтая: "Правда состоит в том, что вопрос почему они шли на смерть как овцы нужно поставить по-другому. Вместо того, чтобы спрашивать "Почему они не восставали?" или "Почему восстание началось так поздно и почему сопротивление было слабым?", нам следует спросить: "Если все обстоятельства были против нас, против любой возможности самозащиты, если целые мощные армии терпели поражение, если враг объединялся с местным населением, чтобы стереть нас с лица земли, если мы чувствовали, что Бог вступил в заговор с человеком, чтобы уничтожить нас, если наши умы и сердца были парализованы голодом, смятением и ужасом, если офицеры, комиссары, подготовленные солдаты шли на смерть без единого слова, как же тогда объяснить, что у нашего народа хватило еще веры и воли на то, чтобы противостоять врагу? Ведь в гетто все-таки существовало движение Сопротивления и вспыхивали восстания. Из какой скалы высечен этот народ?"[25].
Даже беглое знакомство с фактами показывает, что Шабтай прав. Мы знаем о восстании в Варшавском гетто. Были акты сопротивления и в других гетто и во многих городах и еврейских местечках. Евреи отчаянно дрались практически голыми руками в Вильне, Белостоке, Лемберге (Львове), Кракове, Бендине, Ра-дине, Бродах, Клецке, Тырнове, Гродно… Восстания произошли в Треблинке, Освенциме, Собиборе. Сколько еще героических попыток остались неизвестными, ибо все участники и свидетели погибли? Совершенно случайно, из письма, переданного польскому рабочему, мы знаем, что еврейские узники подожгли лагерь в Кунине. Все они погибли. Последние из оставшихся в живых заключенных лагеря в Шавне напали, безоружные, на своих конвоиров. Большинство пали в неравном бою с нацистами.
Существовало также обширное еврейское партизанское движение. Нечего говорить, что еврею очень трудно было убежать из гетто и почти невозможно — из концентрационного лагеря. И все же побеги случались. За пленниками не только гнались немцы и полицаи, их могло выдать местное население. Даже в лесах их убивали польские партизаны-антисемиты. Только тем, кто приходил с оружием и без семьи, удавалось присоединиться к более или менее дружелюбно настроенной партизанской группе. Несмотря на это в Восточной Европе действовали еврейские партизанские отряды, многие из которых прославились особой отвагой и героизмом.
И в гетто и лагерях отмечены бесчисленные индивидуальные акты сопротивления и самопожертвования. Невозможно назвать безымянных героев. Да и список тех, кто известен, очень и очень длинен.
Евреи в гетто и лагерях смерти отличались еще и таким проявлением героизма, которое вряд ли может быть оценено по стандартам цивилизации, собственно говоря, породившей Освен-цим. Речь идет о специфически еврейском самопожертвовании, которое на иврите называется кидуш а-Шем — освящение имени Бога. Народная память сохранила рассказы о многих таких случаях. Упомянем некоторые из них. Евреев Пристика немцы собрали на рыночной площади. Среди них находилась старуха восьмидесяти лет. Ее голова была покрыта, как это предписано религиозным законом. Эсэсовец палкой сдернул платок, и он упал на землю. Женщина нагнулась, чтобы поднять его, проявив таким образом неповиновение. Ее избили, но она все же подняла платок и покрыла голову. Снова, тем же способом, голова ее была обнажена. Она опять нагнулась, ее еще раз избили. Так повторялось до тех пор, пока эсэсовцы не взяли верх.
Свидетель рассказывает о таком эпизоде в Майданеке. Женщину двадцати шести лет приговорили к повешению за попытку побега из люблинского аэропорта, куда ее с сестрой пригнали на работу. Сестре удалось скрыться. Великолепный майский день. Посреди плаца стоит виселица, вокруг собрали заключенных. Эсэсовец пытается выведать у пленницы, кто помог ей бежать. "Евреи не выдают своих товарищей", — слышит он в ответ. "Посмотри, все смеются над тобой, — говорит немец. — Ты красива. Одно слово может тебя спасти. Ведь мир так прекрасен". "Сегодня вы смеетесь, завтра будут смеяться над вами", — сказала женщина. Это были ее последние слова. Прав был Рингельблюм, когда писал: "В эту войну еврейские женщины впишут немало славных страниц в еврейскую историю"[26].
