Там его с любезностями и обетами встретили король Филипп и сеньор Людовик, и его королевское величество, ради любви к Богу, преклонило перед ним колени, поскольку в обычае королей склонять свои коронованные головы перед гробницей Петра рыбника. Господин папа простер свою руку и поднял их и позволил им, как самым преданным сыновьям апостолов, сидеть в своем присутствии. Как мудрый человек, он частным образом советовался с ними о состоянии церкви и, деликатно льстя им, он умолял их оказать помощь Св. Петру и ему, его наместнику, и поддержать церковь и, в соответствии с традицией, основанной их предшественником Карлом Великим и прочими королями франков, оказать сопротивление тиранам и врагам церкви и, прежде всего, императору Генриху. Они вручили ему свои руки как залог своей дружбы, помощи и совета и предоставили свое королевство в его распоряжение, и послали вместе с ним в Шалон на встречу с имперскими легатами нескольких архиепископов и епископов и, в том числе и аббата Сен-Дени Адама, которого сопровождал я.
Владыка папа прождал там некоторое время, пока, как это было условлено, не прибыли легаты императора Генриха. Они были не скромными, но гордыми и непокаявшимися. Им оказали гостеприимство в Сен-Менге (St.Menge), где остановился канцлер Альбарт, преданный императору душой и телом. Остальные, с большой помпой и демонстрируя свои украшения, явились к папскому двору. Там были архиепископ Треве, епископ Гальберштадта, епископ Мюнстера, несколько графов и герцог Вельф, весьма тучный человек поразительной ширины и высоты и удивительно громкого голоса, перед которым повсюду носили его меч. Они совершили такой въезд, будто их послали устрашить нас, а не вести переговоры.
За них говорил один архиепископ Тревский. Он был воспитанным и приятным человеком, красноречивым и мудрым, и хорошо говорил по-французски. Он произнес пристойную речь, обещая господину папе и его двору благоволение и поддержку императора за сохранение за ним прав на его королевство. Затем, согласно полученным инструкциям, он сказал: «Есть причина, по которой я был послан моим господином императором. Во времена наших предков и согласно священному и апостольскому имперскому закону все выборы должны были проходить так: перед публичными выборами имя кандидата должно было быть сообщено императору, и если его персона была приемлема, то император давал свое согласие на выборы. Затем, в соответствии с каноническим законом, созывалась ассамблея и, по требованию народа, выбору духовенства и с согласия сюзерена, объявлялся кандидат. После свободного посвящения, без симонии, он должен был придти к императору за регалиями, чтобы получить инвеституру кольцом и посохом и принести клятву верности и оммаж. В этом нет ничего странного. Это точно такой путь, по которому присуждаются и города, и замки, и территориальные марки, и места сбора пошлин, и любые другие части имперского достояния. Если папа примет этот порядок, то королевство и церковь и впредь останутся едины в благополучии и мире во славу Господа».
На это господин папа ответил устами епископа Плезанса (Plaisance): «Церковь, искупленная и освобожденная благодаря драгоценной крови Христа, никоим образом не должна быть пленена вновь. Если церковь не может избрать епископа без совета с императором, то это означает, что она рабски подчинена ему, и Христос умер напрасно. Инвеститура посохом и кольцом, поскольку вещи эти принадлежат алтарю, есть узурпация прав Бога. Если руки, посвященные телу и крови Христа, для того чтобы принести обязательство, будут вложены в руки мирянина, обагренные кровью из-за употребления меча, то это умалит рукоположение и священной помазание.
Когда упрямые легаты услышали эти и подобные этому вещи, то они, с немецкой вспыльчивостью показали свои зубы. Они сильно возбудились и, если бы осмелились сделать это безнаказанно, то извергли бы свои оскорбления, чтобы уязвить присутствующих. Они кричали: «Этот спор будет решен не здесь, а в Риме и с помощью меча.». Но папа послал нескольких специально отобранных и искушенных людей и канцлеру, чтобы обсудить с ним эти вещи правильно, спокойно и мирно, чтобы каждый мог слушать другого и быть услышанным, и настоятельно просил их потрудиться ради мира в королевстве. После их ухода папа отправился в Труа, где с пышностью председательствовал на всеобщем соборе, созванном задолго до этого. Затем, питая самые сердечные чувства к французом, которые помогли ему так много, и боясь и ненавидя немцев, он благополучно возвратился к престолу Святого Петра.
Но на втором году по его возвращении, император собрал огромную армию в 30 тысяч человек. «Избирая только те дороги, где можно купаться в крови» (Лукиан, Фарсалия, II, 439), он подошел к Риму. Здесь он очень убедительно прикидывался, что имеет мирные намерения, отложил в сторону спор об инвеституре, раздавал всевозможные прекрасные обещания и на этот счет, и по поводу других вещей и, для того чтобы ему позволили войти в город, в который его иначе не впускали, он использовал лесть и не побоялся обмануть верховного понтифика, всю церковь и самого Царя Царей. Услышав, что этот пагубный вопрос, столь серьезный и столь опасный для церкви Господа, разрешен, римские нобили справедливо или ошибочно заплясали от радости, а духовенство весьма возрадовалось. И в своем восторге все соперничали друг с другом относительно того, чтобы принять его с возможно большим почетом и великолепием. Тогда владыка папа, окруженный толпой епископов и кардиналов, облаченных в белые мантии и верхом на белых лошадях, и сопровождаемый римским народом, поспешил ему навстречу. Вперед они отправили посланников, чтобы принять от императора присягу на Библии в том, что он имеет мирные намерения и об его отказе от инвеституры. Это и было совершено в Монте-Марио (Monte Mario), где паломники впервые видят церковь апостолов. Затем клятва была повторена собственной рукой императора и его приближенных в самых воротах Рима, что вызвало радостное изумление всех римлян.
Оттуда он проследовал дальше, с пышностью еще большей, чем та, что изображена на триумфальной арке в честь победа над Африкой. С гимнами и многими славословиями, он, в соответствии с традициями Августов, получил диадему из рук владыки папы. Затем он был проведен в наисвященнейший алтарь апостолов во главе процессии распевавших гимны клириков, и под ужасные крики немцев, чьи вопли, казалось, раскололи небеса. Затем господин папа отслужил благодарственную мессу, принеся в жертву плоть и кровь Иисуса Христа, раздал причастие, и император получил и принял его. Он принес чудесную жертву церкви, в доказательство союза, основанного на нерушимой любви и прочном мире.
Едва владыка папа снял после мессы свои епископские регалии, как злобная тевтонская ярость, найдя предлоги для измены, перешла в неистовство. Выхватив свои мечи и, словно безумные, бросившись вперед, они напали на римлян, которые, находясь в таком месте, естественно, не были вооружены. Они кричали и клялись, что захватят с плен или перебьют все римское духовенство, включая епископов и кардиналов, и наконец, находясь в последней стадии безумия, они не побоялись угрожать наложить руки и на самого владыку папу. Римские нобили и народ, пораженные невероятным горем и, с болью в сердце, слишком поздно поняли, что их предали. Некоторые поспешили к оружию, другие, ошеломленные, просто бежали; единственное, что они могли противопоставить неожиданному нападению врагов-это разобрать прутья ограды и вооружиться ими для своей защиты. Император, мучимый своей дурной совестью за свои злые дела, оставил город с наивозможной поспешностью, взяв с собой в качестве добычи — христиане еще никогда не слышали о таком деянии со стороны христианина, — владыку папу и стольких кардиналов и епископов, сколько он смог захватить. Он отошел в Чивитате Кастеллано (Civitate Castellana) — место хорошо защищенное и природой и человеком. Он без всякого почтения обращался с кардиналами и бесчестно ограбил их. И, страшно подумать, не побоявшись поднять руку на помазанника Господа, он с гордостью отнял у самого владыки папы ризу и митру и прочие папские инсигнии и причинил ему много вреда. Затем, награждая их оскорблениями, он не позволял им уйти до тех пор, пока не заставил их аннулировать договор и вернуть ему его привилегии. Вымогательством он даже добился из рук папы другой, тайной, привилегии, в том, что отныне он имеет право инвеституры. Позже эту привилегию, в моем присутствии, на великом соборе трехсот или более епископов, владыка папа аннулировал и запретил под угрозой вечного проклятия.
Но если кто-нибудь спросит, почему владыка папа вел себя так слабо, то ему следует понять, что без папы и его кардиналов церковь увяла, и тиран почти полностью привел ее к рабству и обращался с ней так, как будто бы она была его собственностью, и никто ему не оказывал сопротивления. И папа дал определенное доказательство этому — когда он добился освобождение своих братьев, столпов церкви, и сделав все возможное для защиты и восстановления церкви, и установив в ней некоторый мир, он бежал в уединенное убежище, где и намеревался остаться на постоянное жительство, и лишь давление со стороны вселенской церкви и римлян вынудили его вернуться.
