Кто глух, тот не слышит, как этика, заглушая пушки, взывает к нашему поколению: Не тем путем идете, люди! Этот путь ведет в призрачную Землю недостижимую, откуда нет возврата.
Ночь со вторника на среду
В эту ночь Спас Спасович выглядел очень изнуренным, лицо его потемнело, волосы растрепались, в беспорядке падали на лоб и застилали глаза.
Председатель: Спас Спасович?
Спас: Здесь, господин полковник.
Председатель: Почему ты такой лохматый?
Спас: Причесываюсь пятерней, господин полковник. Общий смех.
Председатель: Перед нами протокол твоего допроса в Белграде. Припоминаешь, что ты тогда говорил?
Спас: Отлично помню.
Председатель: Берегись противоречий. В какой части ты тогда служил?
Спас: В отряде майора Кесеровича.
Председатель: В горах Рудника?
Спас: Нет, близ Капаоника.
Председатель: Правда ли, что ты спас жизнь одного немецкого капитана и двадцати наших солдат, которых твои люди схватили и хотели расстрелять?
Спас: Правда, господин полковник.
Председатель: Такой поступок делает тебе честь.
Спас: Это не моя заслуга, но моих сербских предков, которые пленных врагов не убивали. Я поступил так же, как они, и это все.
Председатель: Как кто, например?
Спас: Как, например, князь Милош, который взял в плен Али–пашу под Дублей. Князь не только сохранил ему жизнь, но и вернул оружие и отнятую было одежду, накормил его воинов и под охраной конвоя переправил всех их через Дрину в Боснию.
Председатель: Когда это было?
Спас: В 1815 году. Это лишь один из бесчисленных примеров. Так поступали и король Стефан Дечанский, и царь Душан шестьсот лет назад. Мы поступаем так и сегодня, хотя никто их наших противников этого рыцарского правила не придерживается.
Гестаповец скрипнул зубами.
Председатель: Правда ли, что ты помог поручику Недичу бежать из лагеря в Банице?
Спас: Я был очевидцем, как Недич перелезал через проволочное ограждение, но ничем ему не помогал, да этому исполину и не нужна была ничья помощь.
Председатель: Когда в том же самом лагере немецкие охранники били одного коммуниста, ты кричал и на охранников, и ругал коммуниста. Как же ты, как патриот, мог ругать коммуниста?
Спас: Я, как человек, а не как патриот, ругал человека, а не коммуниста. А что касается охранников, то в свободной стране строго наказывают даже тех, кто бьет и мучает собак.
Гестаповец (в ярости): И мы, немцы,
наказываем тех, кто мучает невинных животных. Однако и ты, и тот коммунист — скоты и хуже собак. Понял?
Спас: Не понял, господин оберштурмбанфюрер.
Гестаповец (грозя кулаком): Поймешь!
Председатель: В этом протоколе написано и о другой твоей дерзости. Когда комендант лагеря в Саймиште… Да, но сначала уточним. Ты из лагеря в Банице был переведен в лагерь в Саймиште, так?
Спас: Так.
Председатель: Значит, когда комендант лагеря в Саймиште приказал сербам часами, без остановки, ползать по грязи, ты подошел к нему, выразительно посмотрел в глаза и крикнул: «Вы, господин, не только враг Господа Бога и сербского народа, но враг и своего немецкого народа, если так бесчеловечно поступаете с людьми. Знайте, — сказал ты, — что из‑за ваших преступлений будет жестоко страдать весь немецкий народ».
Спас: Все так и было, господин полковник. Упрек жестокий, но заслуженный.
Тут разъяренный гестаповец подскочил к Спасу и влепил ему пощечину. Спас отшатнулся, но устоял на ногах и подставил ему другую щеку. Гестаповец ударил его и по другой щеке. Спас опять пошатнулся.
Спас (выпрямляясь): Так, теперь мы квиты!
Председатель (сердито гестаповцу): Оставьте свои методы! Я не могу больше. Допрашивайте вы, господин судья.
Первый судья: Продолжим. Когда тебя выпустили из лагеря в Саймиште, почему ты не отправился в родные края, но снова ушел в лес?
Спас: Потому что в моем родном крае было то же самое, что и в Саймиште.
Первый судья: Ты отправился в Боснию, не так ли?
Спас: Точно.
Первый судья: Там в одном селе близ Бьелине ты созвал мусульман и призывал их не помогать немцам и их приспешникам хорватам, ибо, по твоим словам, их сила временна, а сербы вскоре снова обретут былую силу. Так ты говорил?
Спас: Так говорил тогда, так и сейчас думаю и говорю.
Первый судья: Почему же боснийские мусульмане так близки сербам?
Спас: По многим причинам. Они не национальное меньшинство, но религиозное. Но и по вере они нам ближе, чем некие христианские сектанты, и несравненно ближе всех крещеных агностиков, материалистов и атеистов.
Первыйсудья: В Боснии ты напал со своими людьми на немецкий военный склад и захватил продовольствие?
Спас: Однако никто не может утверждать, что бил кого‑то и, тем более, убил. А продовольствие я захватил у захватчиков и вернул его хозяевам — голодным крестьянам.
Первый судья: В некоторых городах оккупированной Сербии немецкое командование приказало местным властям открыть публичные дома для немецких солдат. Ты, не имея на то никакого права, вмешался в это дело и разбросал повсюду листовки с угрозой, что убьешь каждую сербскую женщину, которая пойдет в эти бордели. Этим ты воспрепятствовал проведению санитарно–медицинских мероприятий Верховного командования. Как ты на это ответишь?
Спас: Я поступил так, как следовало поступить сербскому воину и христианину. Я придерживаюсь принципа, что никто не может продавать свое тело людям, не продав при этом свою душу дьяволу.
Первый судья: А почему это тебя так задело?
Спас: Меня это задело потому, что я свято берегу образ и честь прославленной сербской женщины — матери, сестры, девушки. Именно потому я и ушел в горы, чтобы защитить и жизнь, и правду, и образ своего народа. Окажись вы на моем месте, вы бы тоже так поступили, господин подполковник?
Первый судья: Не знаю, что бы я сделал… Однако здесь тебя допрашивают, а не меня. Ты обвиняешься еще и в том, что вместе со своими бандитами останавливал на дорогах немецкие грузовики, набитые сербскими парнями. По приказу Верховного командования всех безработных молодых людей следовало хватать и отправлять на работы в Рейх. Ты разоружал наших охранников и отпускал парней по домам. Кроме того, ты везде по селам советовал чабанам держаться подальше от дорог, чтобы не угодить в плен к немцам. Так это было? Спас: Совершенно верно. Я поступал так и по совести, и по приказу своего начальства. Но за это меня следует благодарить, а не судить.
Первый судья: Как это?
Спас: Тем самым я спасал честь немцев. Точно так же прежде поступали турки, которые отнимали у сербских матерей их детей и воспитывали из них янычар, веками наводящих ужас на Европу. Мне тяжело представить, что один из ведущих народов христианского мира в двадцатом веке повторяет преступление прошлых времен.
Гестаповец: Ты сравниваешь немцев с турками и думаешь, что этим ты нас унизишь. Между тем, я не считаю это унижением, потому что турки тоже господствующая раса, как и мы, немцы. Различие только в том, что сейчас турки, как господствующая раса, отступают, а немцы, как господствующая раса, наступают.
Спас: Именно поэтому некоторые наблюдатели указывали, что ваша национал–социалистическая партия, отбросив христианство, подхватила знамя Магомета, выпущенное из слабеющих турецких рук. Может быть, ваша партия провозгласит в Германии ислам государственной религией?
Гестаповец: А что ты об этом думаешь?
Спас: Я думаю, что турецкое господство принадлежит прошлому, немецкое — мигу современности, а Христово господство — будущему и вечности.
Гестаповец (гневно): С ним ты отправишься на виселицу или в сумасшедший дом!
В ту ночь со вторника на среду было расстреляно еще 25 узников из барака N99.
ЗЕМЛЯ НЕДОСТИЖИМАЯ. Глава третья. Я и мы
От начала мира людей мучит одна проблема. Это проблема отношений «я» и «мы» и ценности того и другого. Почти все проблемы человечества сводятся к этой теме.
В начале Господь сотворил одного человека, одну личность в тварном мире. И ценность той единственной личности Творец определил словами Да будет господин всего, поставив человека над всем сотворенным миром. Другими словами, пусть все будет под человеком, а человек — под Богом. Этим с самого начала было определено отношение человека к Богу. От этого отношения зависели все остальные отношения человека, такие, как отношение к самому себе, к природе, к ангелам. Как отражение Личности Триединого Божества, человек имел право с достоинством называть себя «Я». Какое счастье!
И все‑таки Господь решил: нехорошо, что человек будет один и сотворил ему жену из его ребра с тем, чтобы двое были одна плоть. Таким образом, рядом с именем «Я» появилось имя «Мы». Две личности, но одно тело. И одно, и двое — одновременно.
