...Еще в начале охоты ибн Инджиль заметил, что Кара-заде старается оказаться рядом с ним, соседним в цепи (десятники должны были лично вести своих людей). По своей наивности и доброте к людям он считал, что тот ищет случая загладить вину, и досадовал, ибо Кара-заде как человек для него больше не существовал. На самом же деле Кара-заде искал случая сбросить ибн Инджиля в трясину. Вот и теперь он был неподалеку; но когда слева, со стороны берега, раздался слишком громкий треск и ибн Инджиль с раздражением повернулся поглядеть, чем и почему он так шумит, то с изумлением увидал, что там, верхом на изумительном гнедом жеребце, с изготовленным к стрельбе луком, в костюме тюркешбенда и роскошном тюрбане с тремя павлиньими перьями восседает наследник престола. Кара-заде держал его жеребца под уздцы.
Ибн Инджиль, взглянув на его слабенький лук, которым, может быть, и возможно было пробить кабанью шкуру, но уж никак нельзя было достать ни один из жизненно важных органов кабана, поспешил к всаднику, прикидывая, как и чем его можно защитить (загонщикам было предписано оставить оружие в текке). Правда, на поясе у ибн Инджиля висел длинный кинжал, с которым он никогда не расставался, но будет ли его достаточно против кабана? Он потащил его из ножен. Эх, сюда бы алебарду...
Между тем Акче-Коджа, сбитый с толку поведением Сулеймана, тем не менее распорядился о начале охоты. Аталанта (на сей раз ее звали Фируза) была доставлена в одну из охотничьих беседок и получила в руки лук, тетива которого была явно не по ее нежным пальчикам. Флаги взвились, трубы и рога протрубили и прохрипели должные музыкальные фразы, и загонщики двинулись по камышам, отчаянно шумя. Не удивительно, что один из кабанов, удирая от шума, выскочил из камышей и на мгновение замер перед нашей троицей, склонив рыло к самой земле и сверкая маленькими красными глазками.
Сулейман спустил тетиву. Стрела, свистнув, вонзилась кабану в шею. «Принц отлично стреляет, – мельком подумал ибн Инджиль, бросившись ко всаднику, – но лучше бы этого выстрела не было!». Действительно, стрела не причинила животному существенного вреда, но до крайности обозлила его, и кабан, отчаянно хрюкнув, ринулся на всадника.
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Сулейман выпустил еще одну стрелу. Кара-заде, стоявший между кабаном и принцем, бросил поводья и юркнул под брюхо коня. Конь вздыбился, заскользил задними ногами в болотной грязи и тяжело рухнул, придавив всадника. Кабану оставалось до принца локтей восемь, когда ибн Инджиль, распластавшись в прыжке, упал между кабаном и принцем, обдав обоих фонтанами грязи, и тут же повернулся набок, лицом к кабану.
Принц с этого момента был спасен, ибо кабану волей-неволей приходилось теперь сначала заняться ибн Инджилем. Судьба же сего последнего обещала быть весьма плачевной. Не лицом, а животом повернулся он к кабану, и от этого похолодевшего и сжавшегося живота до стремительно летящей живой алебарды оставалось уже не более двух локтей – правда, один из этих локтей занимал кинжал. Однако было два «но», и каждое обессиливало этот кинжал. Понимать их головой было мало: обоим этим «но» должны быть до автоматизма обучены руки. Во-первых, кинжал ни на градус не должен отклоняться от направления движения кабана, иначе его как бесполезную железку отбросит в сторону. Во вторых, целиться в голову было бесполезно: никакая, самая длинная, царапина по черепу не помешает кабану и три, и пять раз пропороть снизу доверху чудовищными клыками лежавшее перед ним беззащитное тело. Шея же кабана была надежно спрятана: его рыло летело над самой землей. И ибн Инджиль положил кинжал на землю. Но лишь только рыло кабана скользнуло над концом стального жала, янычар резко рванул его вверх...
Первое, что он ощутил в следующее мгновение – жестокий удар ручкой кинжала в живот: видимо, лезвие, распоров гортань, вонзилось в позвоночник кабана. Кабан яростно рванул головой снизу вверх, и в этом рывке была бы смерть ибн Инджиля; но между животом янычара и позвоночником кабана распоркой стоял кинжал, и клык прошел на расстоянии почти полудюйма от тела. И тогда ибн Инджиль резко повернул кинжал вокруг его острия, пересекая шейную артерию. Из раны на него яростно плеснуло кровью – раз, другой, третий... Кабан еще раз рванул головой снизу вверх, разодрав мундир и оставив незначительную царапину на животе ибн Инджиля, но в этом рывке не было уже той энергии, и янычар, отпустив кинжал, руками оттолкнул от себя морду только что смертельно опасного скверного животного...
Он встал первым, и почти сразу же смог подняться на ноги конь. Ибн Инджиль протянул принцу руку, и тот, схватив ее, быстро поднялся с земли, с уважением глядя на янычара. А Кара-заде вставать не стал: он лишь поднялся на четвереньки, и снизу вверх искоса глядел на принца, ожидая решения своей судьбы.
– Как зовут? – спросил принц.
– Живко, – обмолвился Абдаллах и тут же поправился: – Абдаллах ибн Инджиль аль-Хаддад, сиятельный принц!
– Звание?
– Рядовой, блистательный принц!
– Я запомню тебя, онбаши аль-Хаддад! – промолвил Сулейман, с усилием стягивая с пальца перстень, в котором сиял топаз густого медового цвета. – Я обязан тебе жизнью! Если я забуду тебя, когда стану султаном, – покажешь мне этот перстень!
Он легко вскочил в седло.
– А этого... Прирежь его!
– Сохраните ему жизнь, милостивый принц!
Сулейман поморщился:
– Единственный плод пощады – раскаяние. Это любил повторять потрясатель Вселенной Чингиз. Я согласен с ним – мой опыт свидетельствует о том же. Подумай – и пожелай иного; я исполню твое желание!
– Пусть он живет!
– Хорошо! Я велю убрать его на галеры... Но ты напрасно так жалостлив. Как его?
– Онбаши Кара-заде!
– Уже не онбаши... И если у него в текке есть вещи – они уже твои. Я распоряжусь!
Сулейман тронул жеребца ручкой плети, и тот одним прыжком вынес всадника из грязи на сухое место.
– Да услышит меня мудрейший...
– Что еще? – обернулся к Абдаллаху принц. – Ты передумал?
– Я не о себе. В орте непорядок.
– Непорядок? Я бы удивился, если там был бы порядок. Часть только формируется – и впервые...
– В том то и дело: не все предусмотрено. Пока мы были в частных руках, наши отношения с женщинами были нашим личным делом. Но не теперь, когда заботу о нас взял на себя блистательный султан.
– Чего же ты хочешь?
– Поблизости от орты нужно иметь стайку девочек, чтоб воину было, кому отдать фарджию на стирку. Воины жмутся друг к другу. Они перестают быть мужчинами, и вслед за нравами падает боеспособность...
Принц почесал в затылке рукоятью плети и, ничего не ответив, тронул коня...
.g».D:TEXTFOENIXJANUCH3.BMP»;3.0»;3.0»;
Боже, помоги мне смириться с тем, что я не в силах уразуметь. Боже, помоги мне уразуметь то, с чем я не в силах смириться. Упаси меня, Боже, перепутать одно с другим.
Старинная молитва
Завтракайте плотнее, спартанцы, – ужинать нам сегодня придется в Аиде.
Царь Леонид перед битвой при Фермопилах
Сначала – в 1335 году – пришла весть о кончине Абу Сеида. Мстя за смерть отца – эмира Чобана – и братьев, его отравила любимая жена. Но это было лишь начало! Смерть Абу Сеида словно открыла дверь, в которую вошли кровавые междоусобицы. Государство Хулагуидов рухнуло! А на следующий год раскололся Джагатайский улус – на Могулистан и Мавераннахр. Каждый эмир, у кого принц-чингизид хотя бы изнасиловал прабабушку, во всеуслышание заявлял об этом и выдвигал претензии на власть во всем улусе. И у него обязательно находились сторонники, желавшие грабить, пить, насиловать, плясать под звуки зурны и никого, никого, никого не слушать! Это называлось джетэ, и такими джетэ полнился край! В Хорасане, известном шиитскими и суфийскими традициями, движение приняло своеобразные формы. Здесь восстание вспыхнуло против монголов, под лозунгом: «Cap ба дар».
Здесь, в Паштине, городке урука Бейхак, жил богатый, почтенный и уважаемый ходжа Джалал уд-Дин Фазлюлла. У него было пятеро сыновей, пятеро эмиров: Эмин уд-Дин, Абдурраззак, Веджих уд-Дин Масуд, Насрулла и Шамс уд-Дин. Эмин уд-Дин был пехлеваном, то есть телохранителем, при священной особе султана Абу-Сеида. Абдурраззак был эмиром Кермана, урука, который приносил в год 120000 динаров дохода, из которых 20000 он имел право оставлять себе как жалованье.
В тот год он собрал с жителей необходимую сумму – и промотал ее! Вдруг пришла весть о смерти султана. Еще не уверенный, поможет ли это обстоятельство ему спастись, он направился в Паштин, к отцу.
А там тем временем братья Хасан-Хамза и Хусейн-Хамза убили ханского гонца, который, остановясь в их доме и напившись вина, вознамерился обесчестить их сестру. Поистине, лучше надеть на себя петлю, чем терпеть такой позор, – заявили они при этом. И правитель Хорасана Ала уд-Дин Мухаммед потребовал доставить Хасана и Хусейна к нему в Термез на суд, но братья медлили, да и какой мусульманин на их месте не задумался бы!
