Существо христианства таково, что все верующие во Христа составляют одно живое и живосочетанное тело, в котором обитает дух единый, преисполняющий его и приводящий все в нем в движение, которое потому и едино, что оживляется единым сим духом. Вот первое и главное побуждение к единению в союзе мира! И это тем должно быть натуральнее, что, при единстве тела и духа, у нас еще и одни надежды. Всем одно обетовано Царство, дверь в него равно для всех открыта. "Единый, - пишет блаженный Феодорит, - прияли вы дух, одно составляете тело, одно дано вам упование и Царствия Небесного"; так из-за чего же нам особиться друг от друга, нарушать единение духа, разрывать союз мира?..
Благодарение Господу, устроившему Церковь спасительную и сподобившему нас быть членами ее!
Но вот горе: враг истины и добра непокорен и недоволен тем, что мы ограждены таким благонадежным оплотом. Как во времена апостолов, так и ныне воздвигает он суесловцев, прельщенных умом, противящихся здравому учению, которые тайно входят в домы, учаще, яже не подобает, сами мерзцы суще и непокориви, и на всяко дело благое неискусни (Тит.1:10-11,16). Я разумею раскольников и раскольниц, которые проходят темными путями и учат тому, чего сами не разумеют. Какая-нибудь старая девка поморской секты или большак едва умеющий читать, начинает толковать, что Церкви теперь нет, таинств нет, священства нет: спасайся-де всякий как знает. Их слушают и начинают чуждаться Святой Церкви. Что они говорят - это не дивно, потому что у них в виду, как указывает апостол, скверный прибыток, но что их слушают - вот этому нельзя довольно надивиться. Нет Церкви, нет таинств, нет ни священства, ни спасения - куда же это все девалось? Разве даром Единородный Сын Божий приходил и пострадал крестною смертию? Разве даром вслед Господа подвиглось небо для спасения нашего? Разве даром сходил Дух Святый и явил столь дивные силы и знамения? Разве даром подвизались святые, страдали мученики? И будто все это ни к чему не послужило, не могло спасти Церковь, глава которой Христос, давший обетование пребывать с нею до скончания века?.. Да посмотри, что делается во святом граде Иерусалиме и всей Палестине, в Александрии и Антиохии, в Кесарии и малоазийских церквах, в Кипре и Элладе, в Царьграде, в Болгарии, Сербии, Молдавии и Валахии и во всей России! Всюду есть священство, всюду таинства, всюду явно присутствие силы Божией - знак благоволения и примирительного к нам Божия приближения. Как вначале, так и теперь мы слышим слово примирения и видим самую силу его, доселе неизменно пребывающую, а они не видят или не хотят видеть, потому что злоба ослепила их очи. Вот святители Митрофан и Тихон Воронежские, вот святой Иннокентий Иркутский, святой Димитрий Ростовский и многие другие, мощи которых почивают нетленными во многих местах - к какой Церкви они принадлежали? К нашей, Святой Православной. Не явный ли это знак, что у нас есть Церковь - спасительница, с таинствами, сильными освящать, и священством, способным руководить; Церковь, хранящая веру истинную и указывающая богоугодные порядки жизни. Церковь - невеста Христова, преукрашенная всеми добротами. Врут они, богомерзкие кощунники, и только растлить всех хотят сами суще раби тления (2Пет.2:19)!
ХАРАКТЕР ПРОПОВЕДИ ЕВАНГЕЛЬСКОЙ
Посла мене Христос, говорит святой апостол Павел, благовестити не в премудрости слова, да не испразднится крест Христов (1Кор.1:17). "Премудрость слова" означает слово, украшенное искусством красноречия и приправленное всевозможными соображениями ума. Я послан, говорит апостол, благовествовать без этих орудий человеческой мудрости, послан предлагать одну голую истину о кресте Христовом, говорить: "Бог воплотился, пострадал, умер на кресте и спас нас; веруйте сему, и спасетесь". Так я всегда делал и делаю, не раскрашиваю слова, не обставляю крестной смерти патетическими картинами, не придумываю никаких умственных соображений о необходимости и пригодности такой смерти в деле нашего спасения, одну лишь голую истину всюду благовествую: Бог умер на кресте и спас нас; веруйте, и спасетесь. Я представляю действовать на сердца и умы самой этой истине, без всякого посредства человеческих пособий. Она и находит своих. Все одно, как если навесть магнит на частицы из разных металлов, то магнит изо всех их выберет и притянет к себе железные частицы, так и я, когда простираю слово благовестия к целому собранию людей, то слово мое само находит своих, и те, которые от истины, сами обращаются и прилепляются к нему. То, что слово мое оказывает такое действие, следует приписывать не моей речи, а самой истине голой и бесприкрасной: Бог умер на кресте и спас нас. Если б я стал прикрашивать ее, то с нею было бы то же, что с магнитом, когда обернуть его тем, что мешает ему действовать на железо. Оберни я слово крестное прикрасами слова и соображениями мудрости человеческой - я преградил бы ему путь действовать на простые сердца и этим упразднил бы силу его и никого бы не обратил.
И это очень естественно. Разделим слушающих на две половины - на причастных мудрости человеческой и на непричастных ей. Для первых слово о кресте, как его ни раскрашивай, как ни обставляй разными соображениями, никаким образом не будет вместительно. Трудиться для них над таким словом значит напрасно терять время и силы. Если есть для кого-либо из них возможность уверовать, то разве предложением им голой истины о кресте: в прикрасах и соображениях они всегда найдут множество возражений против этой истины, которые не дадут ей установиться в их уме и пройти до сердца, чтобы положить там начатки веры. Для ученых прикраса и соображения не помощь успеху слова крестного, а, напротив, преграда. Преграда она и для неученых, потому что для непривычного ума запутывает истину в хитросплетении речи и в мудрованиях, недоступных простецам, и потому еще, что ухищрения речи и изворотливость мысли всегда наводят подозрение: да полно, истина ли предлагается? Если истина, то говори прямо и просто - что хитрить! Уж таков закон простых сердец.
И до сих пор одним из сильных доказательств истины Евангелия служит то, что оно победило мир своею бесхитростною простотою. Хорошо изображает эту сторону дела святой Златоуст: "Потому-то, - говорит он, - апостолы и не были из мудрецов, не по недостатку дарований, но дабы проповедь не потерпела ущерба. Мудрецы не содействовали проповеди, а вредили ей, немудрецы же утвердили ее. Проповедь одержала победу не человеческою мудростию, но благодатию Божиею. Таким образом, когда станут говорить, что апостолы были люди простые, то мы прибавим, что они были и неученые, и некнижные и бедные, и незнатные, и немудрые, и неизвестные. Не к бесчестию, но к славе апостолов служит то, что они, будучи такими, оказались славнее всей вселенной, ибо эти простые, некнижные и неученые победили мудрых, сильных и державных, хвалившихся богатством, славою и всем внешним, точно как будто это не были люди. Ясно из сего, как велика сила креста и что все это совершено не человеческою силою, ибо такие дела не в природе вещей, а выше природы".
Аще усердие предлежит, говорит святой апостол Павел, по елику аще кто имать, благоприятен есть, а не по елику не имать. Не бо да иным отрада, вам же скорбь, но по изравнению (2Кор.8:12-13). Апостол выражает этим закон правды, а не любви, так как любовь не имеет границ. Она не только свое все, но и жизнь свою полагает за други своя. Такие проявления любви не вводятся, однако ж, в круг обязанностей, ибо по естеству это неисполнимо. Когда благодать Духа изливает в сердце любовь, тогда она все приносит в жертву, и приносит потому, что находит в этом сытость, а без этого чувствует себя несытою, голодает. Общий же порядок таков, чтобы делать только возможное, не да иным отрада, вам же скорбь, но по изравнению. Дающий лишнее ставит себя в меру и нуждающегося поднимает в свою меру - вот они и сравнялись. Если б это правило стало для нас законом жизни, тогда бедность давно бы исчезла из среды христиан. Но в том-то беда, что в душе нашей всегда стоит извинение: "себе нужно". Кто положит меру этому "себе нужно"? Когда себе нужно, то значит дать другим - себе скорбь; изравнения-то и нет. И пошел бедный в скорби без пособия, а не подавший остался в покойном довольстве: нет, дескать, правила, да иным отрада, а себе скорбь, но по изравнению. Этим камнем заграждает он уста совести, она и смолкает до времени.
С какого термина начинается скорбь себе от уделения другим из того, что мы имеем, - определить этого не может никто из посторонних, так как нельзя входить с своею меркою в круг жизни другого. Предел этому знает один Бог, да иногда своя совесть. Говорю - иногда, потому что внутри же ее самой есть много помех верности ее определений. Только тот, кто совсем рассчитывается с житейским, может раздавать без предела. Но и в таких людях это есть совершенство только желанное, но не всеми являемое. Потому-то и Спаситель не вдруг указал на него. Блаженный Феодорит говорит: "Владыка поставляет совершенством полное презрение к имуществу и добровольную нищету, но учит, однако ж, что и без этого совершенства можно улучить вечную жизнь, ибо на вопрос юноши: что сотворив, живот вечный наследую? (Мк.10:17) - не вдруг предложил ему учение о совершенстве, но напомнил о других заповедях, и когда юноша сказал, что исполнил все заповеди, то посоветовал ему избрать жизнь неозабоченную и нестяжательную. Наученный этим, божественный апостол не особенно что-либо узаконяет, но соразмеряет законы с немощию духа. Потому-то и сказал: не да иным отрада, вам же скорбь, и повелел уделять только излишнее".
