II
Обращаюсь к главному предмету, о коем говорит книга г. Колемина.
Папист, коего ум пропитан юридическими началами, непременно требует и в области догматов веры строго логических построений, до йоты определенных, поставленных на то место, какое укажет ему его схоластически настроенный ум. А поелику богооткровенные истины веры далеко не укладываются в эти рационалистические рамки, то он и создал себе авторитет в лице папы, который требует безусловно принимать, как непогрешимую истину, все то, что он признает за истину. В сущности, он хочет уложить все истины веры в рамки знания, не давая места самой вере. Таким образом является горделивое поползновение объять умом необъятное. Но это, как я сказал, ему не удается, и вот он заставляет верующих насилием — авторитетом — веровать чему? во что? Веровать уже не в святую соборную и апостольскую Церковь, а — в папу, в его авторитет, без которого будто бы нет авторитета и Церкви. Страшно за человека, который берет на себя, — нет, надо сказать сильнее — похищает у Церкви, у Самого Христа, вечной Главы Церкви, Его Божественный авторитет! Как будто недостаточно, по крайней мере для Церкви земной, сей Главы и необходима еще видимая глава — папа! Да, ведь, одна мысль об этом есть уже оскорбление Христа, есть акт неверия и вместе страшной гордыни человеческой! Напрасно паписты читают слова Символа: верую во едину святую соборную и апостольскую Церковь; им следовало бы читать: верую во единого папу... Ибо, как ни странно это: желая олицетворить Церковь, они насильно заставляют веровать в авторитет папы, поставляя сей авторитет на место авторитета Церкви, и получается вера в папу...
Так наказана горделивая попытка ума человеческого заменить веру знанием, смирение пред авторитетом Церкви, как живой носительницы и провозвестницы истины Божией, руководимой Духом Божиим, — безусловным, слепым преклонением пред авторитетом грешного человека. Невольно приходят на память слова Писания: Запинаяй премудрых в коварстве их... Солга неправда себе... Невольно просится на уста жестокое слово: не есть ли это уже идолопоклонство?..
Папист говорит: где же у вас окончательное решение вопросов веры? У нас, католиков, папа окончательно решает: где истина? А у вас?
Прежде всего: а где и в чем ручательство, что ваш папа в своем решении непогрешим? И что если этот ваш авторитет рухнет, что не раз и случалось в истории вашей церкви? Были, ведь, папы и еретики, «бывали времена, когда Рим был вместилищем всех ересей», как говорит г. Колемин, ссылаясь на исторические факты. Как тогда?..
А мы веруем в Церковь, в ее непогрешимость, и вера наша оправдана историей: на пространстве 19-ти веков существования Церкви никогда не случалось, чтобы она вся погрешала: от сего хранит ее незримый Глава ее, Господь Спаситель наш. Еретики являлись в ней, но, как чуждые духу любви, как чада гордыни, отпадали от нее, как отпадают омертвевшие члены от тела, отсекаемые или видимым судом самой Церкви, или невидимым судом Божиим, за тяжкий грех осуждения Церкви, а сама Церковь, ограждаемая христоподражательным смирением, оставалась провозвестницею истины, которая воссиявала в ней — чистая как солнце. И дивное дело: в то время, как во главе всякого еретического движения всегда становился вождь-ересеначальник, именем которого и назывались потом его последователи (ариане, несториане, евтихиане, в позднейшее время — лютеране и многое множество других), в Церкви Божией провозвестники истины, пастыри и учители Церкви, поборая за истину веры во главе своих паств, так тесно сливались своим смиренномудрием с своими паствами, с сим телом Церкви, что никогда никому и на мысль не приходило их имена прилагать к самому исповеданию православной истины. Если являлась нужда, для охраны самой истины свидетельствовать о ней в словесной форме, то это делалось на соборах; если же такой нужды не было, то истина принималась безмолвным согласием всех частных церквей. Слышен был голос богомудрых учителей Церкви, но этот голос только тогда являлся голосом всей Церкви, когда он принимался всею Церковию или гласно, свидетельством собора, или же безмолвно, как бесспорная истина. Ясно, что чада Церкви, как пастыри, так и миряне, в своем смирении не дерзали свое личное мнение выдавать за учение всей Церкви, пока сама Церковь так или иначе не одобряла его. И в этом сказывалось веяние духа Христовой любви, Христова смирения, веяние Духа Божия, присно живущего в Церкви Божией и ею управляющего. Первый ставил себя последним — не на словах, как в папстве, а самым делом, и в жизни, и в мысли всемерно стремясь всецело слиться со всею Церковию, дабы, лично оставаясь как бы в тени, тем действеннее быть живым членом сего тела Христова. Паписты всегда и всюду требуют, чтоб истина была утверждаема так сказать — протокольным путем, как нечто новое: Церковь принимала и принимает ее как изначала от Христа и Апостолов преданное сокровище, не придавая первенствующего значения букве догмата, а проникая в его дух и преклоняясь пред его сущностью. И это совершалось как-то естественно: ложь отступала, а истина воссиявала и укреплялась в общецерковном сознании сама собою, или, лучше сказать — действием Духа Божия.
Я сказал, что истинно православный сын Церкви и в мысли, и в жизни постоянно стремится быть едино с Церковию — живым членом ее таинственного тела. Самые догматы веры он изучает опытом духовной жизни, в смиренном послушании Церкви, ища во всем единой воли Божией. В то время, как латинянин напрягает ум, чтобы усвоить истины веры в стройной логической системе, сын Церкви православной, всецело доверяясь своей матери-Церкви и свято храня то, что она приняла от Христа и Апостолов, твердо помнит, что вера и ее истины познаются не чрез книжное только учение, не умом только, но наипаче сердцем, чрез исполнение воли Божией в заповедях Христа Спасителя. Можно всю Библию, все богословские науки знать наизусть и в то же время не знать своей веры... Как это ни странно, но это верно! Говорят, что за границей, в наших русских православных храмах, за неимением певчих, приглашают немцев, французов и других иностранцев, которые и исполняют наши церковные песнопения на славянском языке, не зная сего языка. Секрет в том, что они под нотами наши славянские слова подписывают своими буквами, и потому воспроизводят их в пении. Само собою понятно, что смысла их они не понимают. Вот то же самое бывает и тут. Самый ученый профессор, изучающий православные догматы, хотя бы он даже по имени был и православным, но если он не проводит в жизнь то учение, какое изучает, если не живет общею жизнию с самою Церковию, если не проходит опытом хотя бы только самую азбучку духовной жизни, как она начертана в писаниях отцов Церкви, — он не может познать по духу Церкви и тех догматов, какие он изучает. В крайнем случае, этот недостаток опыта он должен восполнить смиренным сознанием немощи своего разума и довериться опыту святоотеческому, опыту тех, кто подвизается подвигом добрым в исполнении Господних заповедей, под руководством опыта всецерковного. На вопрос: кто узнает об учении Христовом, от Бога ли оно? — отвечает Сам Христос: тот, кто хочет творить волю Его (Иоан. 7, 17). Не сказал: исследуй умом, изучи по книгам, а просто: твори волю Божию и познаешь, что Мое учение от Бога, что оно истинно и спасительно. А воля Божия — в заповедях Его животворящих. И этот путь к познанию истин веры и пути спасения является в одно и то же время и кратчайшим, и вернейшим, и общедоступнейшим. Не требуется при этом многолетнего изучения богословских наук, довольно знать заповеди Божий да то, чему учит Церковь Божия повседневно; довольно смиренного послушания Церкви, и самая безграмотная женщина познает то, что ей потребно для спасения, и, не умея в словах выразить свидетельство своей веры, сердцем будет чувствовать спасительность своей веры, и сего будет для нее достаточно, чтобы спастись. И как поразительно эта живая вера простецов иногда — так сказать — прорывается в их простых словах! Вот, старушка идет из храма Божия, где почивают мощи угодника Божия, поклониться которому она пришла за сотни, может быть, — за тысячи верст... Тихие слезы умиления текут по ее старческим ланитам. — «О чем ты плачешь, бабушка?» спрашиваю ее. — «С угодничком простилась», просто отвечает она... Вот, сгорбленный под тяжестью своей дорожной сумы, старичок не может проникнуть даже внутрь ограды Троицкой лавры в день ее 500-летнего юбилея: он стоит на противоположной горе и горячо молится угоднику Божию. Ему говорят: «ты бы, дедушка, пришел в другое время: видишь, как ныне тесно, тебе не придется и увидеть мощей угодника Божия!» А он отвечает: «я-то, грешный, его не увижу, да он-то меня видит!» — Я спрашиваю ученых богословов: что это, как не исповедание нашего православного догмата о ходатайстве святых, о благодатном нашем общении с Церковию небесной? А ведь ни этот старец Божий, ни та старица конечно, ничего и не слышали о таком «догмате», но вот посмейте сказать, что они не знают его! И думаю я, что они знают сей догмат получше, поглубже всех ученых догматистов, не исключая и многих из нас, пастырей Церкви! Чувством сердца знают они и, как видите, устами исповедают, что если мы не будем лицемерить, если некое горделивое сознание нашего умственного превосходства над простецами, в отношении нашего «научного» образования, не ослепляет нас, то мы должны признать, что Сам Дух Божий, живущий в Церкви, глаголет их смиренными устами, поучая и нас смирению и напоминая слова Спасителя: утаил еси сия от премудрых и разумных и открыл еси та младенцем — вот этим простецам, младенчествующим умом, но верою превосходящим нас!.. Церковь сказала сим младенцам: святые Божии любят нас, молятся за нас, Бог слышит, и приемлет их молитвы: молитесь! призывайте их! И они стали молиться, доверившись матери-Церкви, что она не может погрешать, что она, любя их, заботится об их же спасении; и святые Божии слышат их молитвы, откликаются на них своими молитвами пред Богом; и вот, их сердце опытно чувствует истину догмата о ходатайстве святых, сообщает это их младенчествующему уму, ум смиренно усматривает в сем чувстве оправдание слышанного им от Церкви догмата, и является исповедание догмата как сердцем, так и умом, хотя и не в той точной формуле, в какой он отливается школьной наукой. Так жизнь по вере открывает разуму простеца сущность догмата, который для него становится живой истиной, ясною для него, может быть, более, чем для ума ученого богослова, живущего только умом, познающего ту же истину только из книг... И если сей богослов обладает «мытаревым златом», если в своей личной Жизни и своем общественном служении руководится смирением, то он купит себе на это «злато» урок богословия у простеца, извлечет из его опыта духовную себе пользу, а любовь соделает то, что сей опыт простеца оплодотворит книжное знание мудреца. Так, ведь, и всегда бывает в живом теле Церкви Христовой: будучи друг другу, по выражению Апостола, удове, члены, мы и должны восполнять духовные недостатки один другого, вся же вам любовию да бывают!
