В 1939 году никому из колхозников, воспитывавшихся советской властью уже в течение двадцати лет, и в голову не приходила мысль, что можно молиться Богу среди поля, без икон, без крыши над головой, сидя на травушке. Но взрослые по временам вставали, стояли или тихо бродили вокруг сидящих и коленопреклонённых. А так как среди взрослых были и дети, сидевшие в разных позах и даже на деревьях, то издали нас могли принять просто за компанию дачников, отдыхающих на природе. А мы, дети, познавали под голубым небом глубокие слова вечерних молитвословий: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святого Духа — Бога...» Пели все тихо, молитвенно, читали псалмы по книжечкам, принесённым с собою. Среди молящихся мужчин было три профессора (химии, физики). Да и все из «маросейских» были люди с высшим образованием (как Драгуновы, навещавшие своих родных - Шмелёвых). Нас обдувал ласковый тёплый ветерок, так что комаров не было и никто не мешал нам совершать «всенощное бдение».
Пишу в кавычках, потому что священника среди нас не было. Их возгласы заменялись словами: «Молитвами святых отец наших...» Уехав на работу после выходного дня, папа мой забыл в нашей избе на подоконнике свой маленький карманный молитвослов. Я знала, что отец с этой книжечкой не расстаётся. Я решила до папиного приезда спрятать молитвенничек в свой карман, чтобы не попал он к неверующим людям. Я спустилась по крутому берегу к реке, спряталась за высоким кустарником. Передо мною расстилалась зеркальная гладь, противоположный берег был далёк и безлюден, кругом царила тишина. Тут я достала из кармана папин молитвенничек, начала искать в нем что-нибудь новое. Утренние и вечерние правила мы уже читали наизусть с одиннадцати-двенадцати лет, так что молитвенник никогда раньше я в руки не брала. Акафисты святым у нас были в отдельных книжечках, а о существовании акафиста Иисусу Христу я никогда не слышала. Тут он открылся мне, Я впилась в него, как голодная в хлеб: «Иисусе, желание моё — не отрини меня!.. Иисусе, Пастырю мой — взыщи меня...» — шептала я.
Я как будто нашла ключ в комнату, где могла теперь быть с моим Спасителем. Я без храма в деревне тосковала по Нему, не находила слов для беседы с Господом, не знала, что сказать Ему. А тут знакомые евангельские события вставали пред моим мысленным взором, и образы их сопровождались обращением ко Христу. Я целовала крохотную потрёпанную книжечку, прижимала её к сердцу. Через неё я нашла общение с Богом, я стала счастлива.
Когда отец приехал, я сказала ему:
— Папочка! Я нашла твою книжечку, она мне так понравилась, что жалко с ней расставаться.
Радостная улыбка осветила лицо отца.
— Я очень рад, что ты хочешь иметь её, она теперь твоя, — сказал отец, целуя меня.
— А ты как же? — спросила я.
— У меня есть другая такая же...
Я была удивлена, так как молитвенник в те годы был редкостью. С тех пор прошло уже двадцать лет, но Павла Федоровна, приехавшая к нам в Гребнево, оживила воспоминания довоенных лет. Её голос — сопрано, поющий молитвы под берёзками, навсегда вошёл в моё сердце. Я любила её, тихую, ласковую, нежную, любила и её сыночка, похожего на мать. В Москве мы продолжали встречаться, их семья приходила молиться в нашу тайную церковь (в папином кабинете). А через двадцать лет в Гребневе Павла Федоровна призналась мне, что строила планы моего счастья с её Серёжей. Тогда я, как умела осторожнее, давала понять Павле Федоровне, что нам, детям, и в голову никогда не приходили подобные мысли. Во-первых, Серёжа был на три года моложе меня, я всегда имела к нему снисхождение, как к младшему брату. А ведь девушке свойственно искать в лице будущего мужа опору в жизни, нравственную силу, твёрдые убеждения. Это было то, что меня покорило в моем Володе. А его желание отдать свою жизнь для служения Церкви, Богу явилось тем, что соединило нас навеки. В высоком же и нежном Серёже Хватове не было и тени той решимости и благодатного горения, которые я нашла в сердце моего будущего мужа. Серёжа не пошёл по духовной линии, хотя оставался глубоко верующим, а отец его Иван после войны даже служил дьяконом. Теперь, через двадцать лет, я обнимала и целовала милую Павлу Федоровну, благодаря её за помощь мне по хозяйству, уход за Феденькой, прощаясь с ней и прося не забывать меня в её святых молитвах. И, видно, молитва этой праведницы была каплей, переполнившей чашу милосердия Божьего. Оно излилось на нас тем, что Господь послал нам в помощь человека.
Человеком, пришедшим на помощь нашей многодетной семье, стала маленькая, щупленькая Наталия Ивановна - инвалид 1-й группы. После перелома бедра одна нога у Наталии Ивановны была короче другой, поэтому она ходила с палочкой, с трудом переваливаясь всем туловищем из стороны в сторону. Отец Владимир часто привозил нам со своего Лосиновского прихода то шерстяные носочки, то варежки и т. п. Батюшка говорил: «Молитесь за больную Анастасию [5], это она вас обвязывает. А когда её увидите -благодарите!» Но я с детьми на приходе у мужа бывала раза два в год, где же нам было кого-то благодарить. Когда мы уходили, нас всегда окружала плотная толпа женщин, нас разглядывали, как невидаль, расспрашивали, сколько кому лет, как зовут, совали нам в руки гостинцы, подарки, целовали... Мы спешили спрятаться в свою машину, которая нас увозила, часто без отца. У батюшки всегда были ещё дела, и он очень не любил наших посещений. Да и детям не нравилось бывать в Л осинке, хотя мальчикам там разрешалось надевать стихари и прислуживать, что было уже запрещено при Хрущёве. Ребята говорили: «У папы как встал, так и стой всю службу, не сходя с места». Да, отец был строгий. Но я боялась, что строгость оттолкнёт от храма детские сердца. Я слышала мнения некоторых детей: «Храм — это место, где дети мучаются, выстаивая часы». Упаси Боже, да не сложится такое понятие у детей верующих родителей. А то священник Орлов говорил моему батюшке: «Моим уже двенадцать и четырнадцать лет, их никаким калачом в храм не заманишь». Чтобы такого не случилось, я в гребневском храме никогда не заставляла детей стоять по принуждению. Едва замечаю, что ребёнок начинает крутиться, вздыхать, умоляюще спрашивать, скоро ли конец, я тут же отпускаю дитя на улицу: «Устал? Иди побегай, посиди на лавочке, а соскучишься — приходи обратно». Старших приходилось посылать на улицу, чтобы следили за малышами. Но в церковной ограде я требовала поведения, соответствующего месту: не кричать, не носиться на велосипеде, не начинать шумных игр, не виснуть на заборах, на лавках, не валяться в снегу или на траве и т. п. Да такого свободного поведения не позволяли детям их костюмы: они были наглажены, чисты, девочки носили длинные юбки. Я говорила детям: «Отдыхайте, но ходите, как перед лицом Господа Бога, чтобы не стыдно было вам снова вернуться в церковь». И дети минут через двадцать возвращались ко мне, шёпотом спрашивая:
— А что ты о нас папе скажешь?
— Скажу, что были в храме, стояли, сколько могли, — отвечала я.
Я часто и сама выходила из храма, чтобы проверить, что делают дети, чтобы позвать их, когда начнут помазывать елеем или петь величание празднику, читать Евангелие. На чтение канона я всегда выпускала детей, но на «Величит душа моя Господа» — звала назад. Они знали молитву «Честнейшую херувим», им доставляло удовольствие подпевать хору.
Такого церковного воспитания я не могла требовать ни с одной няньки, а потому всегда просила у Господа сподобить меня саму растить детей. А помощница моя Наталия Ивановна была сама из тех, кто обратился к Богу недавно, после перенесённых тяжёлых утрат. В молодости Наталия Ивановна жила в Алма-Ате, у неё был свой дом, сад, муж и Дети. Она четыре раза рожала детей, но двое вскоре умерли, растила Наталия Ивановна только двух сынков. «До войны я не вспоминала о Боге», — говорила Наталия Ивановна. Но муж не вернулся с фронта, младший сын умер. Оставшись с одним мальчиком, Наталия Ивановна решила переехать в Москву, где у неё были родные. Имея только начальное образование, она устроилась работать на фабрику, в химчистку, и опять была далека от религии, пока не позвонили ей из больницы: «Сын ваш в тяжёлом состоянии, упал на уроке физкультуры, ушиб голову». Он скончался через два часа на руках матери. После этой беды последовала другая: сама Наталия Ивановна упала с лестницы на фабрике, сломала ногу.
И вот, только лишившись семьи и здоровья, Наталия Ивановна задумалась над жизнью: к чему она её вела? Что ждёт её дальше? Муж — в числе отдавших жизнь свою за Родину. Господь примет его как исполнившего заповедь Божию о любви к ближнему. Четверо детей умерли в детстве, стало быть, и они унаследуют как ещё безгрешные Небесное Царство. Тогда и ей самой надлежит встать на путь, ведущий в вечную жизнь. И Наталия Ивановна пришла в храм, чтобы остаток дней своих служить Богу. Она посещала все службы, вязала для детей отца Владимира. А когда услышала, что у батюшки в семье больной младенец, то решила: руки у меня есть, я могу его пеленать, кормить из бутылочки.
