Ознакомительная версия.
Образ пастыря относится к числу ключевых образов раннего христианства, как об этом можно судить по имеющимся свидетельствам III века. Фигура пастуха, несущего на своих плечах овцу, воспринималась в контексте городской культуры с ее напряженным ритмом как символ «простой» жизни. Священное Писание, однако, наполняло этот знакомый образ новым смыслом, который открывается, например, в Псалме 22: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях <…> Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; <…> Так, благость и милость [Твоя] да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни» (Пс 22:1–6). В Иисусе ранние христиане прозревали Доброго Пастыря, который ведет по сумрачным долинам жизни; Пастыря, Который Сам прошел «долиною смертной тени», Который знает, как пройти через смертную ночь; Пастыря, Который не оставит никого, и меня не оставит в моем одиночестве и выведет меня из этой долины на зеленые луга жизни, туда, где меня ждет «радость, свет и покой» (Canon Romanus).[61] Климент Александрийский облек это чувство доверия к Пастырю-водителю в стихи, отразившие надежды и чаяния гонимой и страдающей раннехристианской Церкви: «Руководи нас, о Пастырь, / Овец разумных! О Святой, о Царь, / Руководи нас, Твоих чад непорочных, / Стезями Христа, Путем небесным!» (Paed, III, 12, 101; van der Meer, 23).[62]
Ранние христиане вспоминали, конечно, и притчу о пастухе, что отправился искать одну потерявшуюся овцу, чтобы затем, найдя ее, взять ее себе на плечи и отнести домой, как помнили они и о «пастырской речи» Иисуса из Евангелия от Иоанна. Отцы Церкви рассматривали и то и другое как неразрывное целое: пастух, который отправляется в путь, чтобы отыскать потерявшуюся овцу, — это само воплощенное вечное Слово, тогда как овца, которую он с любовью несет на своих плечах домой, — это человечество, человеческое бытие, каковое он принимает на себя. Чтобы отнести заблудшую овцу — человечество — домой, Добрый Пастырь проходит через Вочеловечение и Крест. Он проделывает этот путь ради всех — и ради меня. Вочеловечившийся Логос и есть подлинный Пастырь, что идет, собирая нас, преодолевая тернии и пустыни нашей жизни. Он положил за нас Свою жизнь. Он и есть Жизнь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Исповедание Петра и Преображение: две важные вехи на пути Иисуса
1. ИСПОВЕДАНИЕ ПЕТРА
Во всех трех синоптических Евангелиях важное место занимает обращенный к ученикам вопрос Иисуса о том, за кого принимают Его люди и кем считают Его сами ученики (Мк 8:27–30; Мф 16:13–20; Лк 9:18–21). Во всех трех Евангелиях от имени учеников на этот вопрос отвечает Петр, исповедальное признание которого отличается от расхожего мнения «людей». Во всех трех Евангелиях вслед за исповеданием Петра Иисус возвещает Свои грядущие Страдания и Воскресение и дает наставление ученикам, поясняя, что́ представляет собой путь ученичества, путь следования Ему, Распятому. Во всех трех Евангелиях, однако, Иисус толкует это следование Его Крестному пути антропологически, представляя его как путь самоутраты, необходимый человеку для того, чтобы снова найти себя (Мк 8:31; 9:1; Мф 16:21–28; Лк 9:22–27). И наконец, во всех трех Евангелиях далее следует описание Преображения Господня, когда Иисус снова возвращается к исповеданию Петра и раскрывает его глубинный смысл, соотнося его с тайной Смерти и Воскресения (Мк 9:2—13; Мф 17:1 — 13; Лк 9:28–36).
Только у Матфея непосредственно за исповеданием Петра следуют слова Иисуса о том, что Он даст Петру ключи от Царства Небесного — власть «связывать» и «разрешать» — и построит на Петре, как на «камне», Свою Церковь (Мф 8:16–19). У Луки мы обнаруживаем соответствующие параллели в описании Тайной вечери (Лк 22:31–32), у Иоанна об этом обетовании и поставлении Петра говорится после Воскресения (Ин 21:15–19).
Заметим, что об исповедании Петра, как об особом событии, которое окончательно скрепило круг Двенадцати и потому стало важной вехой на пути Иисуса, говорится и в Евангелии от Иоанна (Ин 6:68–69). При рассмотрении признания Петра мы непременно будем обращаться и к этому тексту, который при всех частных отличиях обнаруживает очевидное сходство с синоптической традицией.
Уже это самое общее, схематичное изложение показывает, что исповедание Петра можно понять только в контексте возвещения грядущих Страданий и призыва следовать Ему: эти три составляющие — признание Петра и двойной ответ Иисуса — образуют неразрывное целое, и точно так же неразрывно связаны между собою слова Бога Отца, подтверждающие Богосыновство Иисуса, и «ссылка» на Закон и пророков в сцене Преображения Господня в их отнесенности к исповеданию Петра. У евангелиста Марка истории Преображения Господня предшествуют слова, звучащие как пророчество о грядущем Царстве Божием — как пророчество, которое, с одной стороны, оказывается связанным со словами об ученичестве, о следовании Иисусу, с другой стороны — с Преображением, что, в свою очередь, высвечивает смысл и слов об ученичестве, и слов о грядущем Царстве Божием. Слова об ученичестве, о следовании Иисусу, обращенные у Марка и Луки ко всем (в отличие от предсказания грядущих страданий, обращенного только к Двенадцати, к свидетелям), привносят в этот контекст экклесиологический момент: они раздвигают общий горизонт, указывая на то, что путь Иисуса, начавшийся в Иерусалиме, это путь, которым должны следовать все (Лк 9:23), и одновременно, раскрывая смысл следования Распятому, они затрагивают самые основы человеческого бытия.
У Иоанна пророческие слова Иисуса отнесены ко Входу в Иерусалим и связаны с вопросом, который обращают к Иисусу греки («эллины»), что подчеркивает универсальный характер Иисусова пророчества. Кроме того, они устанавливают неразрывную связь сказанного с Крестной долей Иисуса — она предстает не как случайность, не как результат стечения обстоятельств, а как внутренняя необходимость (Ин 12:24–25). Слова Иисуса о том, что человек должен сначала потерять себя, чтобы снова найти, обретают дополнительный смысл в контексте притчи о пшеничном зерне: они оказываются напрямую связанными с тайной Евхаристии (приоткрывающейся в сцене умножения хлебов и в словах Иисуса о хлебе) и одновременно с исповеданием Петра.
Рассмотрим теперь отдельные составляющие этого сложного переплетения событий и слов. У Матфея и Марка действие разворачивается в Кесарии Филипповой, там, где у истоков Иордана (ныне деревня Баниас) некогда стояло святилище Пана, против которого Ирод Великий воздвиг храм; сын Ирода Филипп сделал впоследствии это место, названное его именем и именем кесаря Августа, столицей своих владений.
Согласно Преданию, Преображение Господне произошло возле отвесной скалы у истока Иордана — своеобразного символического воплощения слова Иисуса о «камне». Марк и Лука, каждый по-своему, открывают нам и, так сказать, «внутреннее пространство», где происходило описываемое событие. Марк сообщает, что Иисус задал свой вопрос о том, «за кого почитают [Его] люди», по дороге (Мк 8:27–29); совершенно очевидно, что речь в данном случае идет о дороге в Иерусалим: прохождение через «селения Кесарии Филипповой» — это начало восхождения к Иерусалиму, к центру Священной истории, к месту, где должна исполниться судьба Иисуса, где должны совершиться Его крестная смерть и Воскресение, где будет положено основание Его Церкви. Исповедание Петра и последовавшие затем слова Иисуса знаменуют собою самое начало этого пути.
После великого часа, когда в Галилее прозвучала Благая Весть, это второй решающий момент: начало пути ко Кресту и призыв к решению, каковое окончательно отделит круг учеников от тех, кто готов только слушать Иисуса, но не готов идти вслед за Ним; этот круг учеников стоит у истоков новой семьи Иисуса, у истоков будущей Церкви. Объединяющим началом этой общности является то, что все они находятся «в пути» вместе с Иисусом, Который именно здесь и сейчас открывает им, каким будет этот путь. Важной отличительной чертой апостольской общины является и то, что их решение сопровождать Иисуса основывается на «знании» Иисуса, которое одновременно дает им новое знание о Боге, о том едином Боге, в Которого веруют израильтяне.
У Луки — в полном соответствии с его видением образа Иисуса — исповедание Петра помещено в контекст молитвы. Лука начинает рассказ об этом событии с намеренного парадокса: «В одно время, когда Он молился в уединенном месте, и ученики были с Ним…» (Лк 9:18). Ученики оказываются допущенными в Его уединение, в Его личное пространство общения с Отцом. Им дозволяется увидеть, как Он беседует с Отцом — лицом к лицу, то есть так, как может говорить только Он. Им дозволяется увидеть Его в Сыновней ипостаси, то есть увидеть источник, из которого исходят все Его слова, все Его деяния, Его сила и Его власть. Им дано увидеть то, что не дано увидеть «народу». Из этого созерцания и проистекает то «знание», которое выходит за пределы «мнения народа». Именно из этого созерцания проистекает их вера, их обращение к Иисусу, признание Его — все то, что ляжет в основание Его Церкви.
Ознакомительная версия.
