Такой вид аллегорий характерен для произведений Дионисия Ареопагита, Кирилла Александрийского, палестинских отцов (за исключением Епифания), как и для каппадокийских отцов. Через св. Илария и св. Амвросия Медиоланского такой вид аллегории перешел и на Запад. Св. Кирилл Александрийский [42], хотя и использует аллегорию, отрицает мнение Оригена, что любой текст имеет духовное значение. В своем толковании Книги пророка Исаии он, прежде всего, требует обнаружения буквального смысла и только потом духовного (существует и его толкование книг малых пророков).
Борясь против крайностей Антиохийской школы в лице еретического рационализма Ария и еретического лукианства, св. Афанасий Великий [43], как настоящий александриец, принимает аллегорию при догматическом толковании ветхозаветных текстов, но и типологию тоже. Это особенно заметно в его Толковании псалмов. В догматическо–полемических работах он ближе к экзегетическому реализму, тому, который патролог Квастен называет трезвостью. Это особенно видно в его «Словах против ариан». В отличие от арианства, для св. Афанасия первенствующее значение при подходе к тайне Откровения имеет вера, а не разум. Такая позиция св. Афанасия остается и при толковании ветхозаветных и новозаветных текстов, особенно тех, которые относятся к Божественному Логосу, или, как Его называет Соломон, Мудрости Божией (Σοφία τού Θεού). Углубляясь в тайну созидательного Божественного Логоса через ветхозаветные тексты, Афанасий обнаруживает, что Он не является произведением или творением воли Бога Отца, как утверждал Арий на основании своего экзегетического рационализма. Он вечное Слово Божие (Λόγος τού Θεού), через Которое Бог создал все. Творя человека, Бог дарует ему силами Собственного Логоса — силу разума, чтобы люди, «обладая [словно] нек[ими] тен[ями] Логоса и став логосными (λογικοί), могли жить блаженно» [44]. Присутствием и человеколюбием того же Логоса человек, смертный по своей природе, призван из небытия в бытие [45].
Такой вывод св. Афанасия имеет существенное значение для понимания ветхозаветного Откровения, а также для толкования и понимания открытого и ниспосланного людям Слова Божия — Слова, через которое сохраняется и возвращается к Богу человек и все творение. Ни одна часть природы не существовала без Него и до Его Воплощения: все и во всем Он наполнял и во всем присутствовал Своими божественными силами [46].
Вся Боговдохновенная Книга, говорит св. Афанасий, которую и иудеи читают, но не понимают, — «возглашает о Нем», т. е. о Христе, о Его воплощении, страдании, воскресении, распятии, обращении народа, который только на Него возлагает надежду. Одним словом: «Все Священное Писание изобличает иудеев» [47]. Христос не обычный мученик, Он жизнь всех: «Жизнь твоя будет висеть пред тобой» (Втор. 28, 66). Его род, в отличие от всех других праведников, неизъясним (Ис. 53, 8). На основе всего этого св. Афанасий делает заключение: ветхозаветные пророчества указывают на пришествие Божие, они знают знамения и сроки Его пришествия, «а если наличествует истина, зачем тогда тень ее?» [48] — спрашивает он, устанавливая соотносительность Ветхого и Нового Заветов. Все до воплощения Логоса было лишь «образы», отображение истины, а не сама истина. И Иерусалим для того и существовал, чтобы «поучались там прообразованиям <истины>». А когда появился «Святый Святых», тогда свершились предсказания и пророчества и царство Иерусалимское перестало существовать. Поэтому и язычники, многобожники, исповедуют Бога Авраама, Исаака, Иакова и Моисея, а евреи, таким образом, не имеют оправдания за свои ожидания другого [Мессии] [49].
Для св. Афанасия Псалтирь — весь Ветхий Завет, переложенный в псалмы; все, что содержат другие книги, в сжатой форме передано в Псалтири: история творения, история избранного народа, пророчества о Спасителе, проповедь язычникам [50]. Ссылаясь в Толковании псалмов [51] на некоего старца и его свидетельство, св. Афанасий говорит, что ему [старцу] было известно, «что в каждой книге Священного Писания особым образом приводится одно (τό εν) [52] и то же свидетельство о Спасителе. То же единогласие всех пророков и то же согласие Духа» [53]. И как в Псалтири можно найти то, что содержится в других книгах Ветхого Завета, так и в других книгах очень часто имеется то, что заключено в Псалтири. Ибо и Моисей поет песнь, и Исаия поет, и Аввакум молится. Также и в любой книге можно найти и пророчество, и законодательство (νομοθεσία), и историю. Ведь над всеми и во всех единый Дух. Согласно Его разделению, каждый служит и выполняет то, что от него требует тот дар, который ему дарован, будь это дар пророчества, законодательства, дар исторического видения или сложения псалмов. Дух разделяется и всем даруется, оставаясь по природе неделимым.
Но в псалмах Давида св. Афанасий видит особое чудо: в псалмах начертана целая жизнь человеческая, они содержат в себе движение каждой души, в них начертаны и запечатлены все душевные изменения, отклонения и поправки. Поэтому каждый произносит их как свои собственные слова, как воспоминание о движениях (κίνησις) своей души, как воспоминание об исправлении в духовной жизни. Как Господь объединяет в Себе земного и небесного человека, так и те, которые видят в Нем образец, знают, как жить, потому что Он еще до Своего Воплощения заповедовал это в псалмах. Поэтому каждый, кто хочет, может из псалмов научиться усовершенствованию души и найти в них лекарство для каждой страсти и страстного движения души. Вся Книга псалмов, таким образом, для св. Афанасия — «образ» (τύπος) человеческой жизни в христологическом контексте. Ибо, если, по мнению св. Афанасия, все Священное Писание — учитель добродетели и истинной веры, то Книга псалмов представляет собой икону, картину, показывающую, какой должна быть душа, чтобы подготовиться к уподоблению иконе Христовой жизни. Этот краткий обзор толкования св. Афанасием псалмов представляет нам и его метод экзегезы вообще, и отношение к ветхозаветному Откровению в частности.
Одним из наиболее значительных александрийцев был Дидим Слепец [54], верный ученик Оригена. Это видно из сохранившихся отрывков его экзегетических сочинений (он написал монументальное Толкование псалмов, занимался толкованием Притчей Соломона, Книги пророка Исаии), в которых использовал аллегорическо–мистический метод. Он также считает, что Ветхий Завет содержит важное для христиан сообщение и что каждый псалом относится к Христу [55].
Как мы уже говорили ранее, в отличие от александрийской школы антиохийская школа была более ориентирована на буквально–исторический смысл Ветхого Завета, смысл, который проистекает их самих слов. Но это не значит, что ее представители не пользовались аллегорией там, где буквального смысла оказывалось недостаточно. Из антиохийских отцов необходимо особо выделить св. Иоанна Златоуста [56], который в своих многочисленных экзегетических проповедях по ветхозаветным текстам придерживался буквального смысла, но одновременно находил и духовный смысл, применяя его к практической жизни. Известны его Беседы на Книгу Бытия, Псалтирь, пророка Исаию (PG 53–56). Особенно большое значение имеют его Беседы против иудеев [57] (PG 48), отрекшихся, несмотря на пророческие предсказания, от Мессии. И в других его трудах присутствует тема Ветхого Завета, особенно в книге <Рассуждение> против иудеев и язычников, <что Иисус Христос есть истинный Бог> [58], в которой он защищает божественное происхождение Иисуса Христа.
Антиохиец Евсевий Кесарийский [59], ариански настроенный, наряду с критическим изданием Библии (издал Септуагинту по Оригеновым Гексаплам), занимался толкованием Псалтири [60] и Книги пророка Исаии [61]. Первое толкование сохранилось лишь частично, а второе полностью утеряно [62]. По свидетельству св. Иеронима, хотя Евсевий и обещает при толковании Книги пророка Исаии придерживаться только исторических фактов, он часто переходит на аллегорию.
Тит Бострийский [63], выступая против манихейского представления, что Ветхий Завет — творение Злого [Демиурга], а материя (ΰλη) — зло, защищает боговдохновенность Ветхого Завета. И не только он, но и ряд других христианских авторов боролись против манихейского дуализма и основанного на нем отрицания ветхозаветного Откровения. (Манихейство появилось на рубеже III и IV веков и беспокоило Церковь вплоть до Средних веков.) [64]
