Из келии я никуда не выхожу без дела, разве только в церковь, на правило, на послушание, на трапезу,— более никуда. Если случатся какие дела, то иду, а если возможно, откладываю иногда, в монастырь же не очень люблю ходить: там шумно, людно. За ограду скита выхожу обыкновенно только за водой на Амвросиев колодец.
Вообще, утешает меня Господь, и мне не в тягость моя теперешняя жизнь скитского послушника. Я ничего лучшего не желаю: ни еды, ни службы,— посему я узнаю, что мне здесь очень хорошо.
Вчера вечером, в 8 часов, я окончил читать Псалтирь и пошел к Батюшке на благословение после всех, и неожиданно для меня опять удалось мне побеседовать с Батюшкой. Когда я вошел, Батюшка сказал мне сесть на стул под часами и побезмолствовать, а сам ушел. Через некоторое время, довольно скоро, Батюшка пришел и начал занавешивать окна. Из окна, прямо из-за деревьев, светила луна. Уже 3–4 ночи подряд были такие же красивые, как я описывал прежде. Батюшка указал мне на это:
— Видите, какая красота.
— Да, Батюшка. Я когда иду к себе в келью после Псалтири, мне все это нравится: и луна, и снег,— а когда я приду к себе в келью, мне там еще лучше.
— Конечно, в келии лучше.
Потом Батюшка начал рассказывать про одного нашего монастырского монаха о. Феодула.
— Жил на кухне монах, совсем простой, малограмотный. Никто о нем ничего не знал. Даже о. архимандрит не знал, чего он достиг душой. Ну, а мне, как духовному отцу, все известно. Он постоянно молчал и проходил Иисусову молитву. Все видели, что четки постоянно при нем и всегда в движении, но никто не предполагал, что делается у него внутри. Устную молитву он до того усвоил, что начал уже подходить к внутренней. Редко мне приходилось с ним беседовать, но когда случалось, это доставляло мне великое утешение.
Заболел он и лег в больницу, а я, когда на первой неделе исповедовал братию монастырскую в больнице, зашел к нему, поговорил. Спрашиваю, не хочет ли он чего.
— Нет, Батюшка, ничего.
Потом я его опять спросил, не хочет ли он чего.
— Ничего... да вот разве, Батюшка, кисленького чего-нибудь.
— Хорошо,— говорю я.
На следующий день принес ему два яблока да два апельсина... И как он был рад. Как мало нужно для монаха, не то что в миру... Потом я его как-то спросил: "Как тебе?"
— Да скучно здесь, Батюшка, жить.
— Да, где же весело? — спрашиваю я.
— Да там весело, если только примут.
— А ты готов?
— Да то-то и дело, что не готов. Я грешник, хуже всех.
На следующий день прихожу и спрашиваю:
— Не надо ли тебе чего?
— Нет, Батюшка, ничего. Единого желаю: разрешиться и со Христом быти. Помолитесь обо мне, Батюшка. Далекий, незнаемый путь предлежит мне, благословите, Батюшка, идти.
—Бог благословит. Иди. Когда будешь предстоять престолу Господню, помяни меня, своего духовного отца.
— Хорошо, помяну, аще буду.
— Ну, уж, конечно, если будешь.
Сегодня прибегает послушник и говорит, что о. Феодул скончался. И верую, что пошел он в райские селения. Вот как здесь умирают, и как в миру... И вот на Страшном суде узнается, кто был разумнее: профессора, ученые, художники или такие простецы, как о. Феодул.
Потом Батюшка посадил меня вместе с собою на диван и, обняв, сказал:
— С первого же раза я расположился к Вам, и верую, что сохранится это расположение на все время, которое мне осталось жить... Оставайтесь здесь монахом до конца своей жизни. А основание монашеской жизни — смирение. Есть смирение — все есть, а нет смирения — ничего нет. Можно даже без всяких дел одним смирением спастись.
...Это время, когда я был болен, я думал, что не встану. Но за меня стали молиться, и мне дана отсрочка. Есть одна блаженная, она видела сон: как будто она подходит к скиту и видит, что меня через св. ворота выводят из скита какие-то жена и муж. "Я,— говорит,— их спрашиваю: —Куда же вы выводите Батюшку? —В монастырь. — Зачем же вы его в монастырь? Ведь в монастырь из скита только когда кто умрет выносят, а Батюшка в скиту нужен. Оставьте его. — Никак нельзя. — Тогда я начинаю со слезами просить: — Да оставьте его, пожалуйста,.. — Тогда муж тот и жена стали советоваться и решили, что можно оставить, и увели опять в св. ворота в скит".
Это она рассказала Нилусу, а он мне. Ему она рассказала, когда я еще был здоровехонек, за несколько времени до болезни, и говорила, что из этого она заключает, что со мной должно что-нибудь случиться.
Видит Господь, что всех люблю, что всех хотел бы заключить в свое сердце, и не тесно там, но что поделаешь? Не хотят некоторые, сами не идут. Да я их и не виню, все это дело диавола, они не виноваты. Были на меня гонения, да Господу вот как угодно было сделать...
Что Вы теперь читаете?
— Да, вот, Батюшка, кончил авву Дорофея, благословите начать Петра Дамаскина.
— Хорошо, начинайте. В этой книге есть непонятные таинственные места. Там увидите, как святые начинали познавать смысл видимой природы. Им дела нет до видимого вещей, а смысл их они понимают...
— Да, Батюшка, я понимаю так, как говорится в псалме: "Всякое дыхание да хвалит Господа"...
— Да, да, конечно, не самое творение хвалит Господа. Как снег будет хвалить Господа? Но он сам собою доказывает славу и премудрость Создавшего его. Также огонь, ветер, град не сами хвалят Бога, а только показывают собою славу, силу и премудрость Господа. А сознательно прославляющим Бога является уже человек, который, познавая Божие творение, прославляет Бога. В этом смысле сказано: "всякое дыхание да Хвалит Господа".
Я говорю Батюшке: "А вот некоторые поэты говорят подобное, например, Лермонтов: "Когда волнуется желтеющая нива..." — "Да, это стихотворение вы хорошо напомнили мне... да... в таком смысле даже всякое творение говорит: "птицы имеют свой язык", это даже признают некоторые ученые. Поет соловей — конечно, славит Бога."
Пока есть время, спешу записать все, что припомню...
—Теперь ненавидят повсюду христианство. Оно есть ярмо, мешающее жить вольно, свободно творить грех. Еще Гете один раз выразился про христианство так: "Только две вещи ненавижу я: клопов и христианство". Смотрите, какая насмешка, какое кощунство. Когда он умирал, то закричал: "Свету больше, свету больше".
Страшные слова. Значит на него уже надвигалась адская тьма.
Вот так и теперь ненавидят христианство, и по смерти идут на дно адово, а здесь, в тиши спасаются, как, например, о. Феодул.
Про него с самого начала Батюшка сказал:
—У него лицо было всегда такое, как в Евангелии сказано про Иисуса Христа, что Лице Его бе грядущего в Иерусалим, какое восковое, он уже не думал ни о чем мирском, потерял всякое пристрастие к миру.
Это выражение я еще замечал у художников. Например, на одном вечере Майков и Полонский читали свои произведения, и у Майкова было оно чуть заметно, чуть-чуть мелькало во время его сильного воодушевления. Но вся полнота принадлежит, конечно, инокам.
Сказал Батюшке про дьявольское наваждение и напомнил ему его слово, сказанное мне им раньше. На это Батюшка сказал:
— Вот и увидели больше, и чем больше будете стараться жить по-монашески, тем более будете испытывать.
Я припоминаю, что во время сего наваждения, когда мне стало страшно, я порывисто начал творить Иисусову молитву, и на первом же слове, лишь я произнес: "Господи", — сразу все прекратилось, хотя, может быть, и на время, теперь уже не помню. Когда я сказал об этом, Батюшка прибавил:
— Да и познали силу молитвы.
Кстати, запишу еще из наставлений, бывших на исповеди.
—Когда у вас бывают какие-либо мечтания, то вы сами им не противоречьте и не отгоняйте, а просто возьмите, да в них — "Камнем", а Камень есть имя Христово, Иисусова молитва. Не гордитесь, не тщеславьтесь ни сами в себе, ни перед другими. Сказано: "не труби перед собой и перед другими", а считайте себя хуже всех и свыкайтесь с мыслью, что вы приговорены к адским мучениям, что вы достойны их, и что избавиться от них можете только по милости Божией. Это нелегко, и только святые достигают того, что считают себя достойными адских мучений, и худшими всех считают только себя.
Сегодня праздник иконы Божией Матери "Споручницы грешных" и у меня в келии праздник, так как Батюшка благословил меня иконой Божией Матери как раз "Споручницы грешных".
Еще припомнил, что Батюшка говорил о совершенствовании человеков и духов.
— Бога познавать могут люди по мере того, как будут совершенствоваться еще здесь на земле, но, главным образом, в будущей жизни. На небе все бесплотные духи все время совершенствуются, подражая низшие — высшим. Самые высшие духи — это серафимы, но и они не видят Бога таким, какой Он есть на самом деле, хотя каждое мгновение с огромной быстротой идет их совершенствование, и они подражают Богу, насколько им возможно. А серафимам подражают херувимы, и т. д. и, наконец, человек подражает ангелам. Итак, друг другу подражая, все стремятся к совершенству, познавая Бога, но никогда ни познать, ни увидеть Его не будут в состоянии, ибо Господь Бог есть Существо беспредельное, а все остальные существа, как сотворенные Богом, ограничены.
