Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце

Милосердная любовь Бога проявляется прежде всего в учении Августина о предопределении и благодати. Люди — недостойные предметы Божией благодати. Мы любим Бога, когда нам чего–нибудь не достает. Бог любит нас, потому что Его затопляет благожелательность. Водная метафора — «затопляющая» благожелательность — почерпнута из образов неоплатоников. И для христиан, и для платоников Бог — это «источник жизни» — fons vitae. (Исп. Ill, 8). Ибо и неоплатонизму не чуждо такое понятие, как «изобилие» Божие. Самое чудесное в милосердии Божием заключается в том, что оно не является частью предсказуемого устройства мировой жизни. Оно не часть постоянного товарообмена, как старая религия культов,, но нечто, происходящее спонтанно, неожиданно и в высшей степени добровольно со стороны Бога. Инкарнация — самый яркий пример Божией любви, проявившейся спонтанно, дабы спасти людей.

Августин один из первых отвел Марии главную роль в событии инкарнации (О Троице, III, 5; О Кн. Быт. незаконч. I. 4; Проп. 186,1). Иисус и Мария станут парой, приносящей спасению чистую прибыль, так же как Адам и Ева были парой, которая принесла погибельное несчастье. В обоих случаях Диавол должен был быть побежден представителями обоих попов (О борен. христ. 22, 24). Одна пара с этим не справилась, вторая — справилась общими силами. Августин часто возвращается к Марии, между прочим, еще и потому, что она дает ему повод сформулировать замечательный парадокс: «Она была девственницей, когда забеременела; она была девственницей, когда родила: она — вечная девственница» (Проп. 186,1).

Августин любит прибегать к контрастам, которые он всегда поворачивает по–своему. «Сюда спустилась сама Жизнь наша и унесла смерть нашу и поразила ее избытком жизни своей» (Исп. IV, 12). «Как сладостно стало мне вдруг лишиться сладостных пустяков: раньше я боялся уступить их, теперь радовался отпустить» (Исп. IX, 1). Ни манихейство, ни скептицизм или неоплатонизм не давали повода для риторических выступлений такого типа, к каким Августин всегда прибегает в толковании парадоксов христианской веры.

Учение Августина о предопределен ии как будто совпадает с его неоплатоническим понятием Бога. Бог неизменен. Ведь Он принадлежит не времени, а вечности; поэтому Он не может иеменить Свое решете или принимать непосредственное участие в людских делах. В трудах Августина неизменность Бога представляет собой угрозу Его характеру как личности. Ведь именно личность реагирует и влияет на ход событий. Но Бог Августина никогда не меняет характера в безначальной и бесконечной истории вечности. Тех, кого Бог выбрал для спасения, Он выбрал из вечности.

Проблема не в том, почему Бог выбрал одного и не выбрал другого, а втом, почему некоторые из призванных Богом не откликнулись на Его призыв, говорит Августин. В его мыслях божественное избрание не означает ограничения свободы человека. Во всех своих трудах он четко и настойчиво подчеркивает свободу человека и, тем самым, его основополагающую моральную ответственность за свои поступки и за свою жизнь. Однако у зрелого Августина блаженство лежит уже за пределами наших действий. Наша конечная судьба зависит только от решения Бога.

В сочинениях молодого Августина Бог тоже неизменен. Но там человек может достичь блаженства с помощью философских упражнений. Новое в миропонимании Августина–епископа заключается в том, что только Богу он позволяет судить усилия каждого человека. Епископ не может никому позволить вторгаться на Небеса. Такие намерения продиктованы гордыней, говорит он теперь. Бог требует от нас не «гордости» (superbia), а «смирения» (humilitas). Любовь к Богу больше не является элитарным преимуществом, которым можно пользоваться; она — дар, милость, которыми оделяет Сам Бог. Свободой, в глубоком смысле этого слова, обладает только тот, кто открыт благодати и повинуется Божиим заповедям. Человек должен покориться Богу, в противном случае он попадает во власть Диавола. Епископу чужда выжидательная нейтральность. Он не рассчитывает на разум или дух, которые могут сами найти дорогу, чтобы предстать перед лицом Бога.

Тот же круг мыслей мы находим и в учении о первородном грехе. Человек не имеет ни двигателя, ни преимуществ в борьбе за блаженство. Напротив, многие начинают со значительным минусом; Адам и Ева были изгнаны из рая за непослушание. Таким образом все люди виноваты изначально. Грех Адама и Евы передается по наследству из поколения в поколение. Предопределение Божие не распространяется на этих осужденных. Им остается только благодарить самих себя и своих прародителей. Предопределение распространяется только на тех, кто избран для спасения. Бог выбрал некоторых из осужденных на погибель. Кого и сколько, не знает никто.

До Августина в традиции христианского учения не существовало никакого разработанного учения о первородном грехе, если не считать слов апостола Павла в Послании к Римлянам, гл. 5 и 8. Раньше отцы Церкви представляли себе грехопадение как ограничение свободы человека поступать гравильно, а не как главный и всеобъемлющий дефект. Большинство полагало, что новорожденные младенцы безгрешны. Но в учении Августина о первородном грехе все люди являются совиновниками непослушания Адама. «Никто ведь не чист от греха перед Тобой, даже младенец, жизни которого на земле один день» (Исп. 1,7). Мы пожинаем последствия падения Адама. Все люди лично причастны к его непослушанию. Ибо Бог создал только одну душу, которая через размножение распространи· лась на весь род, говорит Августин в трактате «О свободном решении» (395).

В мире среди людей столько страданий, что никто не может быть невинным. От фактических страданий детей Августин переходит к их метафизической вине. Моральный мировой порядок не допустил бы страдания безвинных. Поэтому дети тоже живут в режиме первородного греха. Человеческая природа повреждена и обречена. Благодаря своему учению о первородном грехе Августин отчасти избегает проблемы теодицеи, то есть вопроса о том, почему в мире столько зла. За все в ответе непослушание Адама. Таким образом Бог освобождается от возможных обвинений.

В связи с разрывом с Пелагием весь комплекс идей снова оживает и формулируется заново. Однако мысли о тяжелых условиях, в которых находится свобода, пришли к Августину еще в 391 году, когда он обнаружил пагубную силу привычки. Особенно в рассуждениях о половой жизни consuetudo, то есть «привычка», играет главную роль как противница свободы. Но ни учение о благодати, ни учение о первородном грехе не могут поколебать веру Августина в принципиальную свободу выбора человека.

Для понимания Августином божественного милосердия характерна аgаре — ибо она объясняет, каким образом eros добивается своей цели. Бог должен Сам пойти нам навстречу, потому что собственными силами мы не одолеем восхождения к Его лицу. Eros, который попытается достичить этого без поддержки, станет жертвой гордыни. Ибо eros недостаточен. Необходима рука помощи, именно это Бог и предложил, послав нам Своего Сына.

Инкарнация — знак смирения Божия. Она показывает, что Бог любит нас (Об обуч. оглаш. 4, 7–8). Гордость самодостаточна. Только смирение открываться для чего–то другого, как должно открываться тому, кто хочет увидеть на мгновение лицо Бога. Своим появлением в образе человека и смертью на кресте Бог подал нам весть, что смирение есть путь. В письме Волузиану (Письма, 137) Августин со всех сторон рассматривает инкарнацию. Тот, кто берет за пример Христа, преодолеет свою естественную гордость.

Всякая любовь вожделеет. Любовь — это «своего рода усилие», motus quidam (О 83 разл. вопр. 35, 1). Главное, на какой предмет оно направлено. Изречение «Люби и делай, что хочешь!» — Dilige, et quod vis fac (Рассужд. на Поел. Иоан. 7, 8) может быть неправильно истолковано. Смысл же его в том, что все должно делаться из любви к Богу — молчать, говорить, порицать и прощать. Все, имеющее свои корни в любви, хорошо, говорит Августин в десяти проповедях о любви, которые комментируют Первое Послание Иоанна — In epistulam Johannis ad Parthos (407). Плотское вожделение тоже алчет блаженства. Вопрос лишь в том, где это блаженство фактически можно обрести. Ведь все жаждут счастья: убийцы, воры, распутники и лжецы. Главная мысль Августина: большинство ищет не там, где нужно. Именно потому, что все жаждут счастья, нет никого, кто не любил бы того или другого (Проп. 96,1).

Благая воля — это добрая любовь, а воля превратная — это любовь дурная (О граде Бож. XIV, 7). У добрых людей добрые страсти, у плохих — плохие (О граде Бож. XIV, 8–9). Все страсти, добродетели и пороки имеют свое начало в разных формах любви. Августин согласен с платониками, что любовь как страсть — самое элементарное из всех жизненных проявлений. Но причину страсти он толкует несколько иначе, чем ее толковали Платон и Плотин.