Ознакомительная версия.
Начнем с последней фразы, которая дает ключ к пониманию целого. Только Сын действительно знает Отца: знание предполагает наличие подобия, подобное познаётся подобным. «Будь не солнечен наш глаз, кто бы солнцем любовался?»[77] — повторил Гёте в поэтической форме суждение древнегреческого философа Плотина.[78]
Всякий процесс узнавания включает в себя в той или иной форме процесс уподобления, отождествления, нечто вроде внутреннего слияния познающего с познаваемым, притом что сам этот процесс протекает по-разному, в зависимости от бытийного уровня познающего субъекта и познаваемого объекта. Истинное знание Бога предполагает общность с Богом, даже точнее — сущностное единство с Богом. Здесь Иисус, в молитвенном славословии, говорит то, что мы уже слышали в заключительной части Пролога Евангелия от Иоанна: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил[79]» (Ин 1:18). Эти слова, как теперь становится очевидно, представляют собой объяснение того, что звучит в молитве Иисуса, в беседе Сына с Отцом. Так раскрывается смысл понятия «Сын», проясняется, что именно оно обозначает: совершенное знание и основывающуюся на нем общность, которая есть общность сущностная. Единство знания возможно лишь потому, что оно является единством сущности.
Только «Сын» знает Отца, и всякое узнавание Отца означает соучастие в сыновнем узнавании, причастность к Откровению, которое Он приносит в дар («Он явил», — говорит Иоанн). Только тот узнает Отца, кому Сын «хочет открыть» Его. Но кому хочет открыть Его Сын? Воля Сына — не произвол. Слова Евангелия от Матфея о том, что знание о Боге открывается по воле Сына (Мф 11:27), обращают нас к предшествующему стиху 25 и словам Господа: «Ты <…> открыл то младенцам» (Мф 11:25). Если стих 27 показывает нам общность «знания», единство знания Отца и Сына, то в контексте стиха 25 эта общность предстает как единство воли.
Воля Сына едина с волей Отца. Это главный сквозной мотив всего Евангелия. В Евангелии от Иоанна постоянно подчеркивается, что Иисус целиком и полностью отдается на волю Отца. Особенно драматично этот акт отдания воли, акт слияния двух воль представлен в описании моления в Гефсиманском саду, когда Иисус возвышает человеческую волю до Своёй Сыновней воли и соединяет ее с волей Отца. Гефсиманский сад и есть то внутреннее пространство, откуда исходит третье прошение Молитвы Господней: мы просим о том, чтобы драма, развернувшаяся на горе Елеонской, драма борения Иисуса, пронизывающая всю Его жизнь и все Его дела, исполнилась в нас, дойдя до своего завершения; мы просим о том, чтобы мы вместе с Ним, с Сыном, могли соединить свою волю с волей Отца и тем самым могли сами стать «сынами», соединенными с Ним общностью воли, дабы она претворилась в общность знания.
Сказанное выше позволяет нам приблизиться к пониманию начальных слов ликующей речи Иисуса, которые на первый взгляд могут показаться несколько странными. Сын хочет вовлечь в процесс узнавания Бога только тех, кого хочет видеть вовлеченными в этот процесс Отец: «Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший меня»,[80] — говорит Иисус в начале Своей речи о хлебе, сказанной Им в Капернауме (Ин 6:44). Но кого хочет Отец? Не «мудрых и разумных», но «младенцев», говорит нам Господь (Мф 11:25).
В этих словах находит свое выражение в первую очередь конкретный личный опыт Иисуса: «книжники», все те, кто профессионально «занимается» Богом, не имеют знания о Нем; они блуждают в дебрях частностей и никогда не выберутся оттуда. Простой, бесхитростный взгляд на целое, на открывающуюся реальность Бога им недоступен; их знания застилают им взор, — да и как может казаться что-то простым тому, кто знает так много о многосложности явления? Павел говорит о похожем опыте и развивает эту тему далее: «Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну [ср. Ис 29:14]. <…> Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1 Кор 1:18–19; 26–29). «Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым» (1 Кор 3:18). Но что имеется в виду под этим «безумием», под этой «немудростъю», которые открывают человеку волю Божию и тем самым дают знание Бога?
В Нагорной проповеди содержится ключ к пониманию внутренних оснований этого кажущегося парадокса и одновременно указывается нам путь к обращению, путь к открыванию себя навстречу сыновнему познанию Бога. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», — говорит Иисус в Нагорной проповеди (Мф 5:8). Чистота сердца открывает глаза. В чистоте сердца и заключается та простая «немудрость», которая открывает нашу жизнь навстречу воле Иисуса. Можно было бы сказать иначе: наша воля должна стать сыновней волей. Только тогда мы можем узреть Бога. «Сыновство», однако, означает взаимосвязанность, то есть является понятием относительным. Оно предполагает отказ от автономии, замкнутости на себе и в себе; оно подразумевает то, о чем говорил Иисус, когда призывал: будьте как дети (Мф 18:3). Это позволяет нам понять и тот парадокс, который в развернутом виде представлен в первую очередь в Евангелии от Иоанна, где нам показано, что Иисус, с одной стороны, целиком и полностью подчиняется Отцу, как подчиняется Сын, но, с другой стороны, именно в силу Своего Сыновства, оказывается на равных с Ним, ибо Он — подобен Ему, ибо Он с Ним — действительно одно.
Вернемся теперь к славословию Иисуса. Это подобие, равенство, предстающее в Евангелии от Матфея (Мф 11:25, 27) как единство воли и единство знания, соединяется в первой части стиха 27 с указанием на вселенский смысл послания Иисуса и таким образом переносится на всю мировую историю: «Все предано Мне Отцем Моим» (Мф 11:27). Если мы попытаемся осмыслить славословие Иисуса, сохраненное синоптическими Евангелиями, во всей его глубине, то мы увидим, что оно заключает в себе всё, что ляжет затем в основу Иоаннова богословия Сыновства. Как и у евангелистов-синоптиков, у Иоанна «сыновство» означает взаимное знание и узнавание друг друга, единение воли. Как и у них, у Иоанна Отец представлен Дающим, Тем, Кто передал Сыну «всё» и этим, собственно, сделал Его Сыном, подобным и равным Себе. «И все Мое Твое, и Твое Мое», — говорится в Евангелии от Иоанна (Ин 17:10). Как и здесь, это даяние Отца охватывает собою Его Собственное Творение, «мир»: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного[81]» (Ин 3:16). Слово «Единородный» отсылает, с одной стороны, к Прологу Евангелия от Иоанна, где Логос, Слово, обозначается как «Единородный Сын, сущий в недре Отчем»[82] (Ин 1:18). С другой стороны, оно напоминает нам об Аврааме, который не пожалел для Бога единственного сына своего (Быт 22:2, 12). Даяние Отца находит свое совершенное воплощение в любви Сына «до конца» (Ин 13:1) — то есть до Креста. Тайна триединой любви, которая открывается в слове «Сын», неразрывно связана с тайной любви, воплотившейся в Пасхе Христовой.
Слово «Сын» в Евангелии от Иоанна является также своего рода «внутренним пространством» моления Иисуса, которое отличается от моления простых людей: Его молитва — это диалог любви в Самом Боге — диалог, который есть Бог. Слову «Сын» соответствует здесь доверительное обращение «Отец», которое евангелист Марк, повествуя о событиях в Гефсиманском саду, воспроизводит в древней арамейской форме «Авва».
Иоахим Иеремиас показал в своем обстоятельном исследовании необычность этого обращения к Богу, которое во времена Иисуса и в той среде воспринималось как нечто совершенно интимное и потому недопустимое. В этом обращении находит свое отражение «единородность» Сына. Павел сообщает нам о том, что христианам, которым было даровано право принять «Дух усыновления», одновременно было даровано и право величать Бога «Авва, Отче» (Рим 8:15; Гал 4:6). При этом совершенно очевидно, что это новое моление христиан стало возможным лишь благодаря Иисусу, только благодаря Ему — «Единородному».
Слово «Сын» и его парное соответствие «Авва, Отче» позволяют нам заглянуть в сокровенные глубины Иисуса, в сокровенные глубины Самого Бога. Молитва Иисуса — именно она является истинным источником слова «Сын». У этого слова нет предыстории, оно совершенно новое, такое же новое, как и Сам Сын, Который в то же время вобрал в Себя и Моисея, и пророков. Попытки реконструировать «гностическую» предысторию этого понятия на основании источников первохристианской письменности — таких как, например, «Оды Соломона»[83] (II в. по Р.X.) — и говорить о влиянии этой традиции на Иоанна представляются мне совершенной бессмыслицей, если хоть в какой-то мере отдавать себе отчет в том, каковы границы и возможности исторического метода. Есть только неповторимость Иисуса. И только Он — Тот Самый «Сын».
Ознакомительная версия.
