Первое поколение вольнодумцев, бежавших в 50—60–х гг. XVI в. от преследования в Литву и Польшу, вступили в прямые контакты с местными реформаторами, представленными столь незаурядными фигурами, как Петр из Гонендза, Мартин Чеховиц, Семен Будный, Якуб из Калиновки, Иероним Филипповский. Все они были выдающимися деятелями рефор- мационного движения в западнорусских землях, Литве и Польше, одновременно союзниками и противниками, поскольку в общей оппозиции господствующим церквам различались радикальные и умеренные течения. Русские «пришельцы», по–видимому, приняли участие во всем спектре реформацион- ных движений, но наибольший вклад внесли в самое радикальное из них. Более того, русские вольнодумцы по уровню идеологической критики феодальной церкви, всего феодального строя господства и подчинения, по развитости своего учения — это было Новое учение Феодосия Косого, бежавшего с группой единомышленников в Литву в середине 50–х гг. XVI в., — не уступали реформаторам западнорусских земель. Они и стимулировали развитие радикального течения белорусско–литовской Реформации — воинствующе–антитринитарное.[694]
Проповедь Феодосия Косого за русским рубежом продолжалась около двадцати лет. За это время ряды русских «пришельцев» пополнялись то одной, то другой группой, включавшейся в реформационную борьбу. Некоторые русские реформаторы возглавляли крупные общины, как‑то в Люблине и Полоцке.
Западнорусские реформаторы находились в прямых контактах с главными деятелями западноевропейской Реформации, включая анабаптистских. Они бывали в Швейцарии, Италии, Моравии. Чеховиц встречался с Кальвином, Петр из Гонендза — с Меланхтоном.
Читателя, который поинтересуется конкретными деталями деятельности русских реформаторов в Литве и Польше, содержанием их учений как и общими идеологическими программами русских и западнорусских, литовских, польских реформаторов, мы отсылаем к вышеназванным нашим книгам, книге С. А. Подокшина и к статьям М. В. Дмитриева. К последним особенно, так как они продолжают линию исследования совместной идеологической борьбы русских вольнодумцев и их братьев по делу и духу за рубежом. Выдвинутое нами в свое время положение, что русские реформационные движения, будучи более всего самобытным продуктом идеологической борьбы в России, вместе с тем составляли фланг общеевропейского театра Реформации, было документально подтверждено и развито в работах М. В. Дмитриева. Тем самым и Реформация обретает полноту исторического значения. Во всем разнообразии ее течений она предстает как явление идеологической борьбы и духовной жизни всеевропейского масштаба. Именно эти движения и вскрыли ледовые покровы конфессионализма, именно на этом участке и прорваны были конфессионально- средневековые границы культур, проложен один из путей духовно–культурного общения народов Европы. В этой идеологической форме выступило новое движение европейского культурно–исторического процесса. И какими бы ни были противоречивыми реформационные движения и их движущие социальные силы, это были массовые движения, их наиболее радикальные, последовательные, бескомпромиссные элементы, их авангардные элементы были представлены плебейско–кресть- янскими низами.
Мы не располагаем сведениями о непосредственных контактах русских реформаторов с лидерами западноевропейской Реформации. Здесь остается открытая область для поисков, отнюдь не бесперспективная, тем более что видные деятели Реформации и гуманизма неоднократно посещали Польшу в десятилетия, ознаменованные деятельностью на ее территории русских реформаторов. Достоверно известно, что русские реформаторы в 1557 и 1558 гг. встречались в Вильно с единомышленниками и корреспондентами Генриха Буллингера, сподвижника Цвингли, а в то время и его преемника, близко связанного с Кальвином. Сохранилась переписка с Буллингером Д. Утенхоу и Д. Бурхера, содержание которой позволяет видеть в них не только его корреспондентов, но и уполномоченных по реформационной деятельности в Восточной Европе. Приведем интересующие нас тексты. Для предмета наших интересов — характеристики русских ре<форматоров как признанных в качестве содеятелей западноевропейскими реформаторами, в качестве их содеятелей, эти письма красноречивы.
Итак: Д. Утенхоу — Г. Буллингеру. 1557 г. (весной):
«В то время, коща мы находились в Вильно, сюда пришли из Московии семь монахов ордена св. Василия, который относится к греческой вере. В их краях в настоящее время такое гонение, что если бы они вовремя оттуда не ускользнули, они б давно уже были преданы суду. Доктор Лаский (Я. Лаский — польский реформационный деятель. — А. К.) расспросил при помощи переводчика первого из этих братьев, который был старшим из московитян и, казалось, превосходил остальных авторитетом, возрастом и знанием Писания. Он настолько искусно говорил об основных разделах веры, а также о причастии, что едва ли можно лучше, и мы признали их всех за своих и за наших братьев. Они также рассказывали, что ко времени их бегства около 70 знатных мужей были брошены в темницу по религиозным причинам и что им известны в Московии более 500 братьев, которым по сердцу истинная религия. В этом мы видим чудесную силу божественного духа по отношению к избранникам Божиим: ведь они заимствовали это знание отнюдь не от нас, чьих писаний они не понимают, но от тех, кого сам Господь наполнил духом своим в Московии»[695].
П. Д. Бурхер — Г. Буллингеру. 16 февраля 1558 г.:
«В Московии Бог произвел второго Лютера, или, скорее, Цвингли. Он указывал им (православным. — А К.) на их заблуждения и, схваченный за истину, должен был быть сожжен, если бы великий князь московский не воспрепятствовал этому. Ибо, коща обвинения были сообщены ему его епископами, он пришел к заключению, что тот не заслуживает смерти, и приказал, чтобы его освободили из темницы. В конце концов призванный князем Рутенов он стал проповедовать среди этого народа подлинную истину. Он издал свое исповедание веры во всех отношениях соответствующее нашей вере. Один человек обещал прислать его мне, и, если он это сделает, я передам или отошлю тебе. Высшими милостями мы обязаны всемогущему Господу, который своим Святым духом, без посредства какого‑либо человеческого учения даже грекам открыл царство своего сына и истины. Ведь он («второй Лютер, или, скорее, Цвингли» из Московии. — А. К.) совершенно не знает латинского языка, как и любого другого, на котором в наше время Богу угодно открывать своего сына»[696].
Итак, общность взглядов русских и западноевропейских реформаторов находит подтверждение не только по параллелям, которые со всей ясностью выступают при сопоставлении их учений (и действий) с неизменной зависимостью от того, с какими именно реформационными учениями проводится сопоставление, но и по прямым свидетельствам западноевропейских единомышленников и содеятелей Г. Буллингера. Надо думать, что это была радующая Буллингера информация. Подтверждается и то, что общностью взглядов с западноевропейскими реформаторами русские реформаторы были обязаны не извне принесенным учением, а сами выработали учения, поразившие сотрудников Буллингера своим совершенством.
Приводимые данные относятся ко второй половине 50–х гг. XVI в. Но мы имеем сведения о русских реформаторах униатского полемиста А. Селявы, относящиеся к 1625 г.: «Сам черт научил их еретичеству, за что они были посажены в Москве и, пришедши в края наши… большое число русских совратили; много есть живых, которые с ними ели и пили и речи их слушали. С этого ядовитого источника и пошел заразный поток Зизания (Стефана Зизания. — А К.)«[697].
Конечно, за десятилетия, пролегшие между 1650 и 1625 гг., многое изменилось в деятельности русских реформаторов в Литве и Польше. Претерпели эволюцию их учения, выросли и новые поколения, для которых реформаторы, некоща встречавшиеся с Утенхоу и Бурхером, были только «источником», как и для Стефана Зизания. Все так. Но реформаторы и оставались, и действовали в тех именно землях, откуда возвращались беглые холопы и крестьяне, поставившие кадры в восстание Хлопка и в крестьянскую войну под руководством Болотникова. И что понимать под «бегунами», о которых Палицын писал как о «содружественных люторам», становится более ясным. Какие идеалы внесли в восстание «содружники лютеровы»? Те, в которых они воспитывались и утверждались. О них однозначно не скажешь. В реформационном движении представлены были разные течения. Но, кроме оппозиции господствующей церкви и ее учению, критикуемому с религиозно–рационалистических позиций (это было общим), те, кто взял оружие для борьбы, не могли не быть наиболее близки «рабьему учению» Феодосия Косого.
