Прежде всего, он не срывает цветок, не калечит его, он оставляет его там, где нашел. Он не отделяет его от составляющей единое целое среды, он размышляет, над ним в его состоянии "соно-мама", не только в себе, но и в той окружающей обстановке, в которой он (цветок) находится, - обстановке в самом широком и глубоком смысле этого слова. Другой японский поэт говорит о диких цветах следующее:
Все эти полевые цветы
Разве я осмелюсь дотронуться до них?
Я приношу их в дар во всей их естественности
Всем будущим Буддам
Всех трех тысяч гигантских миров.
Здесь выражено чувство благотворения, удивления, таинственности. Оно высокорелигиозно. Но все это не находит яркого внешнего выражения. Басе сначала просто упоминает о "внимательном наблюдении", которое не обязательно должно быть вызвано каким-либо намеренным желанием найти что-нибудь в кустах; просто он случайно бросает взгляд, и неожиданно его приветствует скромно цветущее растение, которое обычно никто не замечает. Он наклоняется и внимательно смотрит, чтобы убедиться в том, что это надзуна. Он до глубины души тронут скромностью и простотой, которые, тем не менее, разделяют славу неизвестного начала. Он ни слова не говорит о своем внутреннем чувстве: каждый слог "объективен", за исключением двух последних - "кана". "Кана" это слово, которое нельзя перевести, разве если только восклицательным знаком - и это единственное, что выдает "субъективность" поэта. Поскольку "хайку" - не что иное, как стихотворение, состоящее из семнадцати слов, оно, конечно, не может выразить все, что происходило в то время в душе поэта. Но сам факт, что хайку чрезвычайно эпиграммично и немногословно, насыщает каждый используемый слог невыраженным внутренним чувством поэта, хотя многое из того, что скрывается между слогами, должен открывать сам читатель. Поэт упоминает о нескольких важных моментах в своих строках из семнадцати слогов, предлагая сочувственно или, скорее, эмфатически настроенному воображению читателя заполнить промежуток между ними.
IV
Психологи Запада говорят о теории "проникновения", передачи чувства или "участия", но я бы, пожалуй, выдвинул "доктрину идентичности". "Передача" или "участие" подразумевает дуалистическое толкование реальности, тогда как "идентичность" имеет более тесную связь с основой существования, в которой всякого рода раздвоение еще не имело места. С этой точки зрения "участие" становится доступнее пониманию и может быть более разумным или логическим, так как никакое, участие невозможно там, где отсутствует подспудное чувство идентичности. Когда говорят о различии, оно включает в себя единство. Идея двойственности основывается на идее единства. "Двое" немыслимы без "одного". Для иллюстрации предлагаю прочесть следующий отрывок из "Веков медитации" Трахерна:
Вы никогда не сможете по-настоящему наслаждаться этим миром, пока море не потечет через ваши жилы, пока вы не наденете небесную тогу и корону из звезд и не почувствуете себя единственным наследником всего мира и даже больше, потому что в нем люди, каждый из которых так же, как и вы, является единственным наследником.
А вот еще:
Ваше наслаждение миром всегда будет неполным, если каждое утро вы не будете просыпаться на Небе и видеть, что вы находитесь во дворце Отца своего: если вы не будете взирать на небо, землю и воздух, с благоговением относясь ко всему, будто вы среди ангелов.
Такого рода эмоции не могут быть испытаны, покуда в вашем сознании будет доминировать чувство противопоставления. Идея "участия" или "проникновения" - это умственная интерпретация первоначального переживания, в то время как само переживание не допускает никакого рода двойственности. Однако разум, вторгаясь, искажает переживание для того, чтобы сделать его доступным умственному анализу, что подразумевает различие или раздвоение.
Первоначальное чувство идентичности в связи с этим теряется, и разуму позволяется свойственным ему образом раскалывать реальность на части. "Участие" или "проникновение" - это результат рассудочной деятельности. Философ, не имеющий первоначального опыта, склонен увлекаться им. Согласно Джону Сэйварду, автору вступления к "Векам медитации" (издания 1950 г.), Трахерн - это "теософ или провидец, наделенный богатым воображением, которое позволило ему проникнуть за покров внешнего и открыть мир в его первозданной непорочности". Это означает снова попасть в сад Эдема, вернуть рай, где древо познания еще не начало приносить плоды. "Интимность" Вудсворта - это не что иное, как наша тоска по вечности, которая осталась позади. Наша постоянная привычка рассуждать является следствием того, что мы съели запретный плод познания. Но, выражаясь метафизическим языком, мы никогда не забываем о царстве первозданной чистоты: другими словами, даже тогда, когда мы предаемся рассудочному мышлению, мы всегда сознаем, хотя, может быть, смутно, что что-то остается позади и не появляется на карте нашего хорошо засхематизированного анализа. Это "нечто" представляет собой не что иное, как первоначальное ощущение реальности в ее естественном состоянии, или состоянии "соно-мама". "Непорочность" - это библейский термин, онтологически он соответствует состоянию "соно-мама" в буддийской терминологии. Дальше я снова процитирую Трахерна, взор которого, пронзая вечность, как бы обозревает вечность и безначальность прошлого и бесконечность будущего. "Медитации" наполнены удивительными прозрениями, порожденными глубокими религиозными переживаниями человека, открывшего свою первозданную непорочность.
Хотите посмотреть на младенчество этого возвышенного и божественного величия? Те чистые и целомудренные предчувствия, испытываемые мною с рождения, и тот божественный свет, породивший меня, являются лучшим средством, по сей день позволяющим мне видеть Вселенную... Несомненно, Адам в раю не испытывал больше сладких и любопытных ощущений мира, чем я, когда я был ребенком. Само мое неведение было благоприятствующим фактором. Я казался существом, попавшим в царство непорочности. Все вещи были чистыми, светлыми и чудесными, более того, бесконечно моими, радостными и драгоценными. Я не видел того, что существуют грехи, жалобы и законы. Я не думал о бедности, борьбе и пороках. Все слезы и раздоры были скрыты от глаз моих. Все было спокойно, свободно и бессмертно. Я не знал ничего о болезни, смерти, вымогательстве, дани и хлебе... Все время было Вечностью, постоянным отдыхом... Все вещи постоянно, пребывали на своих местах. Вечность проявлялась в свете дня, и за всем скрывалось нечто бесконечное, что отвечало моим желаниям и управляло моими желаниями. Казалось, что город стоит в Эдеме, что он находится на Небе.
V
До какой степени прозрачен и эмоционально безразличен дзэн по сравнению с этими отрывками. Когда дзэн-буддист видит гору, он заявляет, что это гора; когда он подходит к реке, он просто говорит, что это - река.
Когда Текэйю удалось однажды, после двадцати лет упорного изучения, приподнять занавес и взглянуть на внешний мир, он утратил все прежнее понимание дзэна и просто сказал следующее:
Как я ошибался.
Как я ошибался.
Подними штору и посмотри на мир,
Если кто-нибудь меня спросит,
какой философии я придерживаюсь.
Я немедленно дам ему в зубы своим хоссу.
"Хоссу" - кропило из конского волоса и пеньки. Текэй не говорит о том, что он увидел, когда приподнял штору. Ему просто неприятен любой вопрос об этом. Он даже доходит до того, что хочет как следует заткнуть рот вопрошающему. Он знает, что если бы человек даже попытался произнести слово, сказав "это" или "то", само определение не имело бы ничего общего с действительностью. Это походит на то, как один учитель вывел перед собравшимися монаха, спросившего у него, кто такой Будда. Учитель сделал следующее замечание: "Где этот монах хочет найти Будду? Разве это не глупый вопрос?" Действительно, все мы часто забываем, что каждый из нас сам является Буддой. На христианском языке - все мы созданы по образу и подобию Божию, или, словами Экхарта: "Бытие Бога есть мое бытие, ни больше и ни меньше". Может быть, уместно будет привести в этой связи еще один случай, в котором бытие Бога проявляется в мире конкретного, как и в мире абсолютного единства.
Этот случай покажет нам, что имел в виду Экхарт, когда сказал: "Я знаю Бога так же, как он знает меня, ни больше ни меньше, а всегда одинаково". Это познание вещей как они есть, любовь к ним в состоянии "соно-мама" или "любовь к справедливости во имя самой любви". (Некоторое представление об идее "справедливости" Экхарта может быть получено из следующих отрывков из его "Проповеди" (Блакней, стр. 178-182):
Тот справедлив, кто каждому дает то, что ему принадлежит.
Те справедливы, кто берет у Бога в равной мере, как придется, великое и маленькое, желанное и нежеланное, все одинаково, и ни больше и ни меньше.
