— Согласен с вами в этом, — сказал отец Григорий, — что правила морали можно узнать из прописей, а про идеалы нравственности вычитать из книг. Но не потому ли и остаются эти правила в прописях, чтобы упражнять гимназистов в каллиграфии? Не от того ли теперь так тесно, так душно стало жить, что все это стало у нас слова, а жизнь идет совсем по–иному? Говоря о живой проповеди, я именно на это и хотел указать, что проповедь должна быть не только словом, но и примером, проведением евангельского учения в наши дела и поступки, осуществлением в жизни Христовой правды…
— Короче, по–вашему, священники не только должны учить, но и пример подавать. Прекрасно. И опять я вам скажу, что и на примерного надежд нельзя возлагать. Разрешите вам загадку: почему Коновалов (в повести Максима Горького) повесился? Не нашел в жизни человека — носителя бескорыстных идеалов? Но вот тот же Коновалов уже под другой фамилией в повести того же автора «Супруги Орловы» встречается в холерном бараке с докторами — бескорыстными, самоотверженными служителями своих ближних. Почему в то время, как его жена находит себе здесь просвет в своей жизни, он сам платит за добро гадостью, бросает свой идеальный труд и жену, и отправляется босячить. Впрочем, зачем нам брать литературные типы. Возьмем из жизни. Вы знаете, конечно, отца Герасима, того, что возится с ночлежниками? Где еще искать нам человека бескорыстнее его? Всего себя отдал на служение ближнему: в самый омут залез — и учит, и лечит, и хоронит, и чуть ли не акушерствует. Есть здесь и живое пастырское делание, а каков результат? Кто пошел за ним? Видел я, как выхаживал он некоторых пьяниц. Возится с ними, добьется, что бросят пить. Не пьют год, два, а потом запивают еще пуще прежнего… Из босяков ни одного порядочного человека не сделал при всех своих прямо–таки нечеловеческих усилиях. Правда, они любят его, но по–своему: целуют его руки, ноги, благодарят и тянут с него последнюю копейку себе на новую выпивку. А самому отцу Герасиму что дал этот подвиг служения ближнему? Разбил, искалечил только ему жизнь… Что вы, профессор, скажете на это? — обратился доктор к Павлу Ивановичу.
Взоры всех уставились на Юланова. Наступила минута молчания. Молодежь, давно уже начавшая прислушиваться к разговору, стихла окончательно. Студент Сергей Димитриевич впился глазами в профессора. Павел Иванович допил стакан чаю и, не торопясь, своим обычным тоном, которым привык читать лекции студентам, начал:
— В своих рассуждениях о христианстве вы, господа, упускаете из виду важные и существенные стороны его и потому при дальнейших выводах можете впасть в ересь. Если вы будете останавливать свое внимание на учительстве, то вам грозит опасность впасть в протестантство. А давая предпочтение моральной стороне в христианстве, рискуете очутиться в толстовстве. Если же…
— Вот чего терпеть не могу, — раздался вдруг резкий голос из кружка молодежи. Раздраженно поднявшийся студент Сергей Димитриевич, которому принадлежал этот голос, забыв о правилах приличия, накинулся на опешившего профессора. — Что за скверная привычка, что за гадкая манера на каждое слово спешить наклеивать готовый ярлык: это протестантство… это толстовство… это сектантство… Распределили все мысли человечества по рубрикам и успокоились. Люди бьются, страдают, хотят вникнуть, постичь суть религии, христианства, православия, а вы: это протестантство, это молоканство, это ересь… Скажите ясно, прямо и понятно: в чем же, в самом деле, сущность христианства?
— А вам, юноша, — заговорил обидевшийся профессор, — не следовало бы забывать свои семинарские учебники, а если вы их забыли, то позволю себе напомнить вам основные догматы христианства о троичности лиц в Боге, о воплощении Сына Божия, о воскресении Его из мертвых, об искуплении Им рода человеческого…
— И так далее, и так далее… Смотри оглавление учебника Макария по догматическому богословию… Да поймите же, Павел Иванович, — волновался студент, — что у нас идет не теоретический спор о том, какие главные догматы в христианстве и какой самый важный из них, а о том, что такого существенного, пленительно хорошего заключает в себе христианство, что неотразимо принудительно действовало бы на людей, что заставляло бы их принять, во–первых, религию, а во–вторых, именно христианство, а не магометанство, не толстовство и так далее…
— В христианстве все хорошо, Сергей Димитриевич, — перебил студента отец Григорий, — укажите в нем хоть одно бесспорно черное пятнышко…
— Не в этом дело, — не останавливался студент, — пусть все здесь хорошо, что пользы в этом, если все это хорошее является в действительности обманом? Кому нужна мишура, хотя бы и блестящая? Не потому люди бросают христианство, что оно низко, что нашли будто бы высшую религию, а потому, что разуверились в его истинности. И тут мы ничего не поделаем со своими онтологическими и прочими логическими и археологическими, и другими доказательствами: они ни для кого не убедительны… Чем больше накопляется этих доказательств в богословии, тем больше народу бежит от религии, от церкви. Пора обратить на это внимание. Это не упадок богословской науки, нет, крах здесь обнаружился в самом христианстве, и сколько вы не доказывайте его подлинность, неповрежденность и тому подобное, вы этим никого не заставите принять его, раз истинность его не для всех очевидна. Возьмем пример: вы купец, к вам приходит покупатель, спрашивает у вас товару, ну допустим, вина. Вы наливаете ему бутылку и начинаете расхваливать вино, что оно самое лучшее, самое настоящее, что у других такого нет, что оно изделие знаменитейшего винодела, что этот винодел необыкновеннейший человек, что их даже не один, а целая троица, нераздельно владеющая виноградниками и так далее. Покупатель берет у вас вино, но ведь берет не в силу ваших доказательств, а потому, что вино ему нужно, полезно, доставляет удовольствие, он попробовал его и нашел приятный вкус, в противном случае, то есть если бы вино оказалось прокисшим или не понравилось на вкус, он не взял бы его, как бы вы ни доказывали ему, что вино это настоящей фабрики, что оно не поддельное и прочее, а начнете настойчивее доказывать, так заподозрит вас еще и в недобросовестности, в желании сбыть лежалый товар, что и сделано уже в отношении представителей церкви и богословия: ведь вас, отцы, чуть не в лицо уж называют обманщиками и негодяями за ваше усердие отстоять православие…
— Однако мы удалились от темы разговора, — поморщившись, заметил отец Владимир, — мы говорили о сущности христианства, и теперь для всех понятно, о какой именно сущности, но ведь такой сущностью, Сергей Димитриевич, именно и является моральная сторона в христианстве. Возвышенная евангельская любовь, святая правда Христова пленительны сами по кебе. Добро в самом себе имеет ценность. Пользу добра не надо доказывать.
— Вполне согласен с вами, отец Владимир, — откликнулся отец Григорий, — нам остается только открыть всем эту ценность, всем показать эту евангельскую жемчужину, и человечество примет ее без всяких доказательств.
— Откуда вышли, туда опять и пришли, — усмехнулся доктор. — Прошу не забывать сделанного мною возражения: во–первых, добро не для всех пленительно: для Кит Китыча куда привлекательнее кошелек, туго набитый золотом. Вас пленяет высота нравственного идеала, а меня толщина голых ножек танцовщиц… А во–вторых, добро бессильно. Я, может быть, и дошел до основания, что счастье только в добродетели, но это еще не значит, что я стал добродетельным. Я хочу быть таковым, но не могу. Апостол Павел говорит: доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… Это мировая трагедия с миллионами человеческих жертв, между которыми и мой брат. Бедняга сознавал всю гадость засосавшего его омерзительного порока и пользу добродетельной трезвости, хотел бросить и не мог. И за попытку восстать на борьбу с пороком расплатился своей жизнью. Так вот, о чем я спорю с вами. Противоречий в нашем споре нет. Вы исследователи и указали главную ценность христианства. Я признаю эту ценность, но только отвожу ей должное место.
— Какое? Можно полюбопытствовать?
— То, которое занимают книжки, содержащие в себе правила для поведения в приличном обществе…
— С вами, доктор, рассуждать нельзя: вы говорите парадоксами…
— Нет, серьезно: вы скажите, что дает человеку религиозный культ? Какой смысл во всех тех обрядах, которыми так изобилует в особенности наше «православное» христианство? На прошлой неделе у нас был храмовый праздник. Приходский батюшка делал визитацию. Зашел ко мне. Окропил с большим усердием, чуть не все стены залил водой, перепортил фотографические карточки на стенах, замочил мои бумаги на столе. Жена и до сих пор бранится за бархатную мебель… Ну, скажите, — какой смысл в этом брызганье водой?
