Отдыхая от работы, мы с Валерой тихо, мирно беседовали. Сам он был из семьи старообрядцев, поэтому благодать Божию он имел в себе от родителей. Но на горе свое он был женат на некрещеной, близость к которой тормозила духовный рост Валеры. Он любил ее. Ниночка его была очень мила, но, к сожалению, оставалась вне Церкви.
Я приезжала в Гребнево часто, оставалась там на два-три дня. Отец Владимир мой в эти дни жил при своем храме в Лосинке, мы договаривались с ним о днях наших встреч. Так сбылось пророчество отца Митрофана о днях моей старости: «Вы будете больше всего жить порознь, потому что оба вы нужны будете Церкви, но смотрите, не покидайте друг друга до времени…».
Сноха моя Светлана кончила работать в оркестре детского театра, сама стала управляться с хозяйством, так что у меня свободного времени появилось много.
Когда в Гребневе работы Валеры и мои окончились, мы продолжили с ним знакомство. Мы вместе с ним расписали картинами и иконами на полотнах крестильную при храме, где настоятелем был тогда мой батюшка. Потом я писала большие иконы на кусках оргалита, который мне привозил Валера. В Москве тогда храмы еще не восстанавливались, но под Киевом строился заново небольшой храм. Туда моя дочь Катя помогала мне доставлять иконы.
Итак, уже больше пятнадцати лет, как я наслаждаюсь живописью. Это не только мой труд, это отрада, это общение с Богом. Бывают недели, месяцы, когда я не пишу из-за внешних обстоятельств жизни. В эти тяжелые дни, полные суеты, скорби, нервного напряжения, я не могу внутренне сосредоточиться, поэтому тогда и творчества не может быть: одни заботы кругом, каждый час на счету, а главное — люди кругом, дети и внуки, требующие ежеминутного внимания. Но минует темная туча, воцарится вокруг меня тишина… Ой, как хорошо станет! — «Не взяться ли опять за кисти, не мальнуть ли снова во Славу Божию?». И снова, испросив сил у Господа, снова с Ним и за палитрой. «Каждый мазок, каждый тон — руководи моей рукой, мой милый Ангел-Хранитель», — прошу я во время труда. А потом, по прошествии времени, глядя на свой труд, я сознаю ясно: «Нет, так бы мне не написать… Не сама я писала!».
Когда я вижу, как охнет человек, впервые взглянув на мой труд, как благодать Божия озарит его лицо, то я счастлива: «Господь сподобил человека хоть на миг почувствовать красоту Божию, Его милосердие, Его любовь». О, это дается не каждому зрителю. Иные люди или глядят равнодушно, или вовсе не видят ни моих икон, ни картин. У них будто глаза закрыты, хотя сами-то они и глубоко верующие, православные. А другой и нецерковный человек, случайно взглянувший, говорит: «Ох, век бы я не ушел от этих священных изображений. Так и сидел бы тут перед ними. Так хорошо становится на душе…».
Я не раз слышала, что взгляд святых на моих иконах — как живой: и у Младенца Христа, и у Богоматери, и у святых. А сюжеты и выражения ликов как бы сами говорят о названии той или иной иконы, то есть полностью соответствуют задуманной композиции и духовному содержанию. Да я же об этом молилась и просила, вот оно так и стало.
Один благочестивый епископ сказал, увидев мой «Нерукотворный образ»: «Я всю службу не мог оторвать глаз от образа Христа». А простая прихожанка в разговоре со мной поведала: «Я в этот храм езжу издалека, чтобы видеть написанный Вами образ, сердце открывается для молитвы к Спасителю».
Нередко бывает, когда человек с нечистой совестью, приходящий в церковь, смущается или боится прямо смотреть на святые изображения, так как через святых Сам Господь смотрит на бренную душу грешника.
Я замечала одну странность, происходящую с моими иконами. С истечением лет некоторые люди стремятся освободиться от моих работ, убирают их с глаз, прячут по углам, совсем уносят из храмов, ссылаясь на то, что «не наш стиль». Хотя другие иконы живописного стиля остаются в церквах. Но они не глядят с любовью, а от их черствого взгляда делается больно, хочется сказать: «Разве мог смотреть так Тот, Кто кроток был и смирен сердцем? Разве мог быть таким страшным Тот, про Кого написано в Священном Писании: «Ты прекраснее всех сынов человеческих!». Вот зачастую такую иконопись размещают перед глазами молящихся, а мои живые образы отстраняют, убирают».
Нередко мне приходится передавать иконы из одного храма (где их сняли) в другой, где их с радостью принимают. «Значит, там, в другом месте, захотел Господь взглянуть в души детей Своих через мои иконы», — решаю я и утешаюсь тем, что все происходит по Его святой воле.
Востребованность моей работы дает мне новые силы к живописи, потому что сил уже почти нет, мне за семьдесят лет.
Вновь и вновь беру я в руки палитру и с молитвой погружаюсь в работу, ищу, пробую, подбираю цвета, жду каждого солнечного луча, чтобы он, ярко засияв, высветил истинную композицию красок на очередном полотне. Слегка огорчаюсь, если некоторые изображения у меня долго с картины «не смотрят» Тогда я молюсь, прошу, добиваюсь. И Бог исполняет желания благие, взгляд Девы Марии становится живой. Что же мне тогда делать? Я уже не могу отдать эту икону! Со слезами целую ее, не могу расстаться с ней. Приходится писать еще одну такую же. Но она выходит уже другая. Ее надо отдать. И вот вся моя комнатка завешена, и мне со святыми образами так хорошо. Никуда не манит, даже в Святую Землю Палестины. «Что разлучит нас от любви Божией?».
Однако, блаженство наше не в этом мире. А тут бывают такие обстоятельства, что следует забыть себя, свое блаженство с Богом, идти смело на зов апостола: «Пойдем за Ним, умрем с Ним».
Священники отец Иван Зайцев, отец Аркадий
Когда арестовали отца Димитрия Дудко, священников в Гребневе все равно продолжали менять довольно часто. Настоятелем шесть лет был отец Иван Зайцев, который усердно занимался реставрацией погоревшего зимнего храма. Его поддерживала староста Мария Петровна, еще нестарая и энергичная хозяйка. Она пригласила руководить хором нашу дочь Любовь Владимировну, чему мы все были очень рады. Любочка была уже замужем, ее супруг, отец Николай Важнов, служил в Москве. Летом их семья отдыхала в Гребневе, храм был рядом. Ну а в зимнее время в нашем теплом доме вполне могли размещаться на ночлег певчие Любиного хора, приезжавшие издалека. О, это была для меня большая радость — видеть, что и милая дочка моя встала на путь служения Православной Церкви. Я помогала ей тем, что готовила ужины, стелила постели певчим, располагаясь к ним сердцем, как к своим детям. Дома проводились спевки, обсуждались дела, казалось, что вновь зародилась христианская община.
Народ был молодой, веселый, многие только шли еще к церковной жизни. Особенно сплотились все Христовой любовью, когда вторым священником стал (ныне здравствующий) многоуважаемый отец Аркадий Ш. Но до него около года был отец Георгий, потом молодой, но строгий отец Михаил. Оба эти священника уже говорили прекрасные проповеди, особенно горячими были слова отца Михаила. Это подняло дух прихожан, снова в храме стала появляться молодежь. Вечером, когда отец Михаил выходил из церкви, у храма стояла целая очередь желающих задать ему вопрос. В храме на индивидуальную исповедь народ стоял преимущественно к отцу Михаилу. Эти два положения беспокоили ревнивую душу отца Ивана. Ведь он служил в Гребневе давно, он сделал ремонт, а народ предпочитает обращаться не к нему, а к новому, молодому по возрасту отцу Михаилу. Так или иначе, но и отца Михаила у нас забрали! Опять был нанесен удар по душам прихожан… Но тут прислали отца Аркадия.
С первого взгляда нам показалось, что ревность отца Ивана теперь остынет. Небольшого роста, невзрачный с первого взгляда, отец Аркадий вызывал чувство жалости. Однако впечатление наше изменилось, когда мы услышали истовое служение сильного голоса отца Аркадия, проникновенные слова его проповеди. А взгляд его глубоких глаз окончательно покорил сердца прихожан. В общем, отца Аркадия мы все полюбили очень быстро и перестали скорбеть об отце Михаиле. И все новый и новый народ стал наполнять наш храм, появилось много молодежи, которая повсюду следовала за отцом Аркадием, пользовалась каждой минутой, чтобы встретиться с ним, поступала в жизни по его совету. Многие тогда тут крестились, часто исповедовались индивидуально, часто причащались. Мы этот вновь обращенный народ из Фрязина так и стали звать — «аркадиевским».
Летом появилась и семья отца Аркадия, состоящая из милой, культурной, любвеобильной матушки и четырех очаровательных девочек. Мои снохи и внучки быстро сблизились с этой компанией. Снова в церковной ограде закипела молодая жизнь, как в былые времена: там висели качели, тут прыгал мяч, среди высокой травы пестрели платьица детей, собирающих полевые цветы.
Кажется, следовало бы радоваться звукам молодой жизни… Но было не так. Если отец Иван косо смотрел на отца Михаила за то, что около того не было постоянно жены, то теперь стаи наших детей тоже не были ему по нутру. Когда отец Иван вечером шел к себе в сторожку, ему никто не преграждал путь. А отца Аркадия всегда окружала толпа, не дающая в течение часа дойти до дому.
