При мудром руководстве Настоятеля много было поучительных случаев, из коих приводятся здесь некоторые. Под покровительством Преподобного Сергия, в продолжение пятнадцати лет не было ни одного смертного случая в Сергиевой пустыне. Первым скончался иеромонах Владимир во время управления архимандрита Игнатия. Долго страдал инок Владимир водяною болезнию, и Настоятель, имея обычай навещать болящих, что{стр. 393}бы приготовить их к кончине, навестил и о. Владимира, который лежал уже на одре смертном. «Не хочешь ли принять схиму?» — спросил Настоятель. «Какой я схимник», — смиренно отвечал умирающий, считая себя недостойным такой милости. Вскоре скончался страдалец, и кончина его ознаменовалась утешительными видениями, составляющими домашнюю тайну для Сергиевой обители.
Архимандрит Игнатий, оказывая любовь и сострадание к болящим по телу, еще более оказывал милости и снисхождения к немощам душевным. Некто Платон Яновский, бывший придворный малолетний певчий, пришел в монастырь, и вскоре открылся у него прекрасный голос баритон; певец не уступал знаменитым итальянцам и прожил несколько лет в обители в качестве послушника. В это время фельдмаршал князь Барятинский пожелал устроить у себя на Кавказе хор певчих и обратился в Придворную капеллу с требованием способного человека для занятия должности регента. Капелла указала на Яновского. Яновскому предложены значительный оклад и блестящая карьера в будущем.
Яновский, пробыв несколько лет на Кавказе, вполне удовлетворил желанию князя и возвратился обратно в монастырь. Проживши несколько лет в другом обществе, вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал, что делать? взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя. Яновский был весьма признателен к Настоятелю за такую милость; даже в минуты своих слабостей с плачем падал ему в ноги и целовал его руки. Отеческим обращением о. Архимандрита сохранен от явной гибели человек. Яновский прожил до смерти в монастыре и, кроме немощи, от которой сознательно страдал, был кроткий, смиренный и истинный христианин, чему служит доказательством предсмертное письмо его ко второму настоятелю, Игнатию.
Еще другой подобный сему пример представляет бывший Нижегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Это был человек способный, разумный, но подверженный той же немощи; он сам о себе говаривал: «Несчастный я человек, был молод, талантлив, бывало, купцы и помещики на руках носили, угощали, угощали Василия Петровича, кровь перепортили; вот и доживай свой век, да страдай Василий Петрович». Это была личность такая солидная и разумная, что совестно, бывало, и вспомнить об его слабости. Однажды, по немощи, был он заперт в своей келлии; когда поправился, говорит приставнику: «Поди к Архиман{стр. 394}дриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним». Архимандрит благословил придти. Малев входит к Настоятелю и, чинно помолившись пред святыми иконами, говорит: «Вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком положении имею обычай ежедневно, пред образом Преподобного Сергия, который находится у меня в келлии, читать акафист. Вот, на этих днях, стою я пред иконой Преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: «Поди к Архимандриту и скажи, чтобы он тебя высек». Так, батюшка, как благословите "публично или наедине"?». «Вот видишь Василий Петрович, — сказал Настоятель, — Преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы другие имели осторожность». «Как благословите, батюшка, так и исполните», — спокойно отвечал кающийся. Конечно, это не было исполнено.
Были и другого рода болящие, которых архимандрит Игнатий также не оставлял без внимания. Поступил в монастырь молодой человек, сенатский чиновник Иван Мызников, впоследствии иеромонах и казначей Сергиевской пустыни. Человек весьма хороший и строгой жизни; но, вероятно, по ревности, без руководства, самочинно привел себя в странное состояние духа, близкое к прелести. Отец Архимандрит, как опытный руководитель, заметив в нем неправильное настроение, приказал ежедневно приходить к себе. Мудрый наставник, желая разбить в послушнике некоторое мнение о себе и ипохондрическое расположение духа, называл его «веселеньким» и употреблял разные меры как словесные, так и практические с прямой целию довести его до детского смирения, уничтожить самомнение и начало губительной прелести. Это продолжалось года три или четыре; и, наконец, удалось Архимандриту, так сказать, вынянчить человека: Мызников пришел в нормальное положение и был полезен для обители.
Другой послушник, Николай, заболел тяжкою болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спинной кости. Больной имел обычай открывать помыслы Настоятелю, которой поместил его близ себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали приходить помыслы о самоубийстве; к нему приставлен был человек, и в келлии все опасное было прибрано; но он усмотрел как-то гвоздь над дверью и помысл говорит ему сделать тесемку из простыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение помыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же исповедал преступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою.
{стр. 395}
Когда он значительно стал поправляться, о. Архимандрит начал несколько развлекать его; однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее возвращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по дорогам и к морю и около монастырских прудов отыскивали его; но Николай нигде не находился. Архимандрит стал на молитву… Через два часа приходит к нему сам больной. «Где ты был?» — спрашивает его Настоятель. «На колокольне», — отвечает больной. «Зачем же ты туда ходил?» — «Помысл сказал мне: иди на колокольню и соскочи оттуда». — «Отчего же ты не соскочил?» — «Я долго думал, а другой помысл говорил мне: как же ты соскочишь без благословения батюшки? Я думал, думал, да и сошел с колокольни».
В одном из творений своих Преосвященный Игнатий повествует о достойном замечания случае. «Посетил меня, — говорит Владыка, — афонский схиеромонах, бывший в России за сбором. Мы сели в приемной моей келлии, и он стал говорить мне: "Помолись о мне, Отец: я много сплю, много ем". Когда он говорил мне это, я ощутил жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: "Ты не много ешь и не много спишь; но нет ли в тебе чего особенного", и просил его войти во внутреннюю мою келлию. Идя пред ним и отворяя дверь во внутреннюю келлию, я молил мысленно Бога, чтоб он даровал гладной душе моей попользоваться от афонского иеросхимонаха, если он истинный раб Божий. Точно, заметил я в нем что-то особенное. Во внутренней келлии мы опять уселись для беседы, и я начал просить его: "Сделай милость, научи меня молитве. Ты живешь в первом монашеском месте на земле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других афонских светильников". Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, и — о ужас! с величайшим разгорячением начал мне передавать способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он в страшном разгорячении! у него разгорячены и кровь и воображение, он в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине учащегося, предлагать ему учение святых Отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии и прося объяс{стр. 396}нить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоумение. Вижу: он вполне незнаком с учением Отцов о молитве. В течение беседы говорю ему: "Смотри, старец: будешь жить в Петербурге, никак не квартируй в верхнем этаже, квартируй непременно в нижнем". "Отчего так?" — возразил афонец. "Оттого, — отвечал я, — что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести тебя из Петербурга на Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешься до смерти; если ж понесут из нижнего и уронят, то только ушибешься". "Представь себе, — отвечал афонец, — сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня и поставят на Афоне!" Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, и чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми отцами, заключающийся в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника, в словах молитвы, причем сердце обыкновенно сочувствует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк Подвижник: "Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце; сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит". "Когда же испытаешь над собою, — сказал я афонцу, — то и мне сообщи о плоде опыта, потому что самому мне предпринять такой опыт неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой". Афонец с охотою согласился. Чрез несколько дней приходит он опять ко мне и говорит: "Что ты со мною сделал?" — "А что?" — "Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним". Далее, в беседе с афонцем я не увидел той самонадеянности и той дерзости, которые были заметны в нем при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находящихся в самообольщении, мнящих о себе, что они святы или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил желание услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться наружностию от других, потому что это ведет к высокоумию, то он снял с себя вериги и отдал их мне. Через месяц он еще был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он уже нуждается в теплой одежде и гораздо более спит».
