Грешная его духовная дочь и регентша Мария ТИМОФЕЕВА[250]
Полностью печатается впервые по машинописи из архива Е. В. Апушкиной, озаглавленной «Воспоминания Манюшки Т. О Батюшке о. Алексее М.» Под названием «Манюшка» частично опубликовано в кн.: Московский Батюшка. Воспоминания об о. Алексее Мечеве. Издание Московского Свято–Данилова монастыря. 1994. С.32—44. Фрагмент «Из воспоминаний монахини Марии (Тимофеевой)» публиковался в сб.: Старец Алексий и Зосимова пустынь». Сост. С. Фомин // К свету. № 14. М. 1994 С.45—46.
Мои воспоминания. Антонина Михайловна Волкова
29 февраля 1898 г. я родилась в Москве на Малой Лубянке. От заражения крови после родов умирает моя мать, еще совсем молодая, 28 лет. Я остаюсь на руках у молодого вдовца–отца. Осталась сорока дней от рождения, а старшей сестре было 2,5 года. Отец нас с ней отправил на воспитание к своей племяннице, в бывшее село Ирининское, теперь Молоково Московской губернии. Я росла необычным ребенком. Во–первых, с первых же дней после появления своего на свет я совсем не брала грудь матери, даже врачи удивлялись, почему я не брала грудь матери, и меня с первых же дней кормили коровьим молоком.
Потом мне мачеха рассказывала, что она меня очень часто носила в церковь причащать и, «если, — говорит, — я стану с тобой по левую сторону, то такой плач подымешь и все тянешь меня на правую сторону, и как только я перейду с тобой на правую сторону, то всю обедню стоишь спокойно. Когда же стала подрастать, то с подругами не любила играть, а все больше играла одна: или на чердаке, или же в пещерке на дворе под чуланом; очень любила хоронить убитых птичек, и поэтому в пещерке было очень много могилок, и на каждой могилке стоял крестик, сделанный из спичек».
Девяти лет меня привезли в Москву, отдали учиться в школу. Отец женился на нашей воспитательнице, я ее звала «мама», а сестра звала «няня». Она к нам относилась очень хорошо, никогда нас не обижала.
Отец встретил меня очень сурово и холодно, часто нападал на меня и упрекал в каждом куске хлеба. Часто порывался бить меня, когда был в нетрезвом виде, но мачеха всегда защищала меня, упрекая его в несправедливости, или же заранее прятала меня у соседей.
Вот это–то тяжелое детство и заставило меня чаще обращаться с молитвой к Богу.
Я недоумевала, за что же не любит меня отец? Я росла тихим, забитым, пугливым ребенком. Я часто плакала, забившись в темный уголок, и говорила, обращаясь к Богу: «Господи, зачем Ты оставил меня жить, а маму взял к Себе? Ты видишь, я здесь лишняя и всем чужая. Возьми, возьми меня к Себе!» Но, очевидно, не было на то воли Божией. Господь не внял моей детской молитве, не взял меня к Себе, а оставил для борьбы в этом мире.
Помню один случай, когда мне было лет десять. Стояла я в храме за обедней, народу было мало, читали часы. Я стояла, прижавшись в уголок, недалеко от амвона. Мне что–то было грустно. Вдруг взор мой упал на амвон, напротив образа заамвонной Божией Матери. Там стояла на коленях девочка лет семи или девяти и жарко–жарко молилась со слезами, часто простирая ручки к Богоматери. Личико ее сияло, а слезы текли по щекам. Я всю обедню стояла как зачарованная, не могла оторвать от нее своих глаз. Мне очень хотелось подойти к ней и спросить, что за горе у нее, что она всю обедню так горячо молилась. Но когда окончилась молитва, я нигде ее не могла найти, только с тех пор я стала просить у Господа, чтобы Он научил меня так же горячо молиться, как молилась эта девочка.
Двенадцати лет я окончила школу. Отец говорит мне: «Теперь ты большая. Иди ищи себе работу, пора тебе самой зарабатывать кусок хлеба. Я тебя до двенадцати лет додержал, а меня отец девяти лет отдал на производство», — «А какую же, — говорю, — папа, мне профессию–то выбрать?» — «Какую, — говорит, — хочешь, какая тебе больше по душе придется, ту и выбирай».
Я оделась, вышла на улицу и пошла. Прошла всю Маросейку и Покровку, дошла до Разгуляя. Много по дороге попадалось разных мастерских, и везде в окнах были записочки наклеены, что требуются девочки в ученье. Почти в каждую мастерскую я заходила и спрашивала об условиях учения: где брали на 5 лет, где на 4 года, где на 3 года. Заходила и в корсетную мастерскую, и в бурнусную, и к модисткам, и к портнихам, и к белошвейкам. Домой пришла уставшая, а дорогой все же решила быть портнихой.
На другой день пошла к своей школьной подруге посоветоваться, куда поступить, и узнала, что она уже поступила в большую мастерскую к портнихам на Б. Димитровке.
«Хочешь, — говорит, — и тебя к себе устрою, только у нас очень строго, учиться надо 4 года». Я очень обрадовалась и попросила ее, чтобы она меня устроила. Через два дня она пришла за мной, и вот началась моя трудовая жизнь в чужих людях.
В это время я уже ходила молиться в Кремль, в Чудов монастырь. И вот только в Чудовом я и находила себе отраду и утешение. Бывало, приду, упаду перед ракой свят. Алексия, выплачу пред ним всю горечь и обиду, накопившуюся на душе. Подруг я не имела, поделиться мне было не с кем, вот я и открывала свою душу только перед святителем Алексием.
Когда мне было 15 лет, первый раз в жизни я пошла с одной старушкой на богомолье к Николо–Угреше [251]. Там она свела меня к одному прозорливому старцу Г., ныне уже умершему. Я боялась идти к нему. О чем, думаю, я буду с ним говорить, мне ведь не о чем. Возьму, думаю, только благословение и уйду.
Когда мы вошли, он встал, помолился и начал разговаривать с моей старушкой, а я стояла в уголке и боялась шевельнуться. Когда он кончил с ней разговаривать, то подошел ко мне, ласково так посмотрел на меня и говорит: «Пойдем со мной в мою келлию, я с тобой там буду говорить (мы стояли в передней), а ты, бабушка, посиди здесь и подожди ее».
Когда мы вошли в келлию, он помолился и говорит: «А теперь ты слушай меня со вниманием и запомни. Я буду тебе говорить то, что открыл мне о тебе Господь. На тебе с рождения лежит крест гонения. Он будет сопровождать тебя всю жизнь. Вот сейчас в родной семье тебя не любит отец и часто нападает на тебя. Ты не мирская жительница, мир тебя будет ненавидеть. Ты должна жить монашеской жизнью. Тебя, при наречении твоего имени, мать назвала монашкой, так как ей не нравилось твое имя Антонина». Я говорю: «Батюшка, у меня нет мамы, она умерла, когда мне было только сорок дней от рождения». — «А ты спроси, — говорит, — у папы, он вспомнит и скажет, что она действительно называла тебя монашкой, а слово матери должно исполниться». Я говорю: «Батюшка, мне сейчас не хочется в монастырь». Он отвечает: «Придет такое время, когда все оставишь и уйдешь. От человека сие невозможно, от Бога же все возможно, но не думай, что тебя там ждут радости: много придется тебе там пострадать, тебя там возненавидят за правду и даже изгонят вон, но, идя в другой, не скорби, помни, что тебе заранее все было открыто. Помни слова Господа: блажени изгнаные правды ради, яко тех есть Царство Небесное».
Придя домой, я спросила у папы, что говорила мама при наречении моего имени, нравилось ли оно ей.
«Нет, — говорит, — оно ей не нравилось: какое–то, говорит, монашеское имя–то. Ну пусть будет монашка». Я говорю: «Папа, а мне Батюшка об этом сказал». А он говорит: «А откуда он нас знает?» Я говорю: «Он, говорят, прозорливый».
*** До 1918 г., пока не закрыли Кремль, я ходила в Чудов монастырь. Потом стала ходить на Маросейку, в храм Николы–Кленники. В это время здесь служил батюшка отец Алексей Мечев. Ранее я о нем много слышала — о его прозорливости и о том, что к нему ходят за советом, а так как у меня никаких вопросов не было, я его ни о чем и не спрашивала.
*** В 1919 году я работала в редакции курьером, так как в это время швейные мастерские были закрыты; голодовка была ужасная.
Однажды редактор зовет меня к себе и предлагает мне поступить к нему в няни. «Питание, — говорит, — у нас хорошее, голодать не будешь».
Я очень обрадовалась и обещала вечером принести паспорт и перейти к ним жить. После работы, придя домой, я взяла паспорт и пошла к ним окончательно договариваться. Они жили в Национальной гостинице.
Когда я пришла, комната была открыта, ребенок лежал на кровати, а их — ни жены, ни его — не было. Я прошла к столу, села на стул, стала ждать. Просидела минут десять, никто не приходил. Я начала осматривать комнату вокруг, ища глазами икону, но ее нигде не было. Тут я вспомнила, что ведь они неверующие, и мне вдруг сделалось очень тяжело, я обратилась с молитвой к Господу: «Господи, как мне тяжело, что даже и посоветоваться не с кем».
