Нѣкыи от московских великих купець, Дмитрие нарицаем Ермолин Васкина, и жившу на Москвѣ лѣта доволна и дѣти воспитавшу в добром наказании, и тако приходит в помышление благочестиваго разуму и желает съвлещися тлѣющаго человѣка по похотех прелестных и облещися в новаго Адама, сирѣчь Христа, во аггельское великое воображение. Помянув бо своего отца Ермолу, нареченнаго во аггельском чину Ефрема, како преобидѣв толикое богатство и таковыи ликъ сынов, паче же благороднѣм сущим и богатѣм, и прииде в великую лавру чюдотворца Сергиа ко игумену Никону. Игумен же остриг его и призвав сына его по плоти Германа, бѣ бо прежде много лѣт остриглъся в велицеи тои лаврѣ, и предасть ему того Ефрема, по плоти отца, а по духу сына, в послушание. Сиа вся воспомянув, и уязвися сердечною любовию, и тако утаився от всѣх и братии своеи, и супружницы, и чад своих, и об нощь едину бысть в Сергиевѣ манастыри, и тако постризается от игумена Досифеа и наречен бысть Дионисии, и в монастыри пребываше во предании общежителнаго устава до нѣкоего времяни. По сих же мало начат ослаблятися и по келиа без времене исходити, и въ яже не подобает глаголати, и о уставѣ монастырском, еже изначала предан бысть чюдотворцем Сергием, иже и донынѣ держат преемницыего и ученицы, он ни во что же вмѣняше, и яже от христолюбивых велможь и простых приносимаа милостыня, или на молебны и понахиды и божественыа службы посылаемыа в монастырь кормы съборныа и приношениа — не полезна им та, глаголаше. И ина глаголаше, яже за неудобьство рѣчии молчанием премину. Игумену же Мартиниану вновѣ приемшу предстателство великиа лавры Сергиева монастыря, и обрѣтает его единако недугующа своим невѣрием. И призывает того Дионисиа въ свою келию и глаголет ему съ кротостию многою и смирением: «Мы, господине Дионисие, аще есмы и далече были от Сергиева монастыря разстоянием, нарицаемѣм Белѣезерѣ, но всегда слуху нашему досяжущу, яже творит Богъ чюдотворцем Своим Сергием чудеса и знамениа, и колицы суть спасаемые и спасающиися, и колицы от велможь и от вашеи братии, отрекшиися мира, яко же отець твои Ефрем и брат твои Герман, въ Христоподражетелнѣм смирении къ Богу преидоша. Та вся от нас не утаишася, яко же и о твоем пострижении слышано бысть не точию зде и у нас, но во многих и окрестных странах, и мнози слышавшеи поревноваша и почюдишася твоему благому произволению, како оставил еси мир и яже в мирѣ, паче же супружницу и чада. Нынѣ же мнѣ во обитель сию святую вновѣ пришедшу, и слышу от всего братства, яко болшее еси побѣдил, а нынѣ ничто же сущим побѣждаешися невѣрствием своим и похулением. И о том зѣло оскорбихся, зане обрѣтох тяне такова, яко же слышах тя. Но нынѣ, молю тя, преложи сверѣпьство свое на кротость и невѣрие на вѣру, и роптание на благодарение, и тако враг душь наших, яко же радовася видя тя в сицевых, тако паки восплачется горцѣ, видя тя премѣншася и подклоншася Христову ярму, сирѣчь смирению. И тако тои инок Дионисии сътворяет поклонение отцу своему игумену Мартиниану и обѣщевается ему все невѣрие, еже имѣяше ко чюдотворцеву гробу и ко всему святому събору, отложити и жити по обѣтованию, яко же предасть ему тои духовныи отець. И тако всегда игумену посѣщающу его, овогда к нему приходя в келию, иногда же паки к себѣ призываа, укрѣпляше его. Он же, пребыв нѣколико днии в заповѣди отца, паки помалу начат на первое возвращатися и первыя глаголы нелѣпотныя глаголати, но еще и горше сих. Егда бо ему приношаху братскии хлѣбъ, яже на весь святыи събор братиямъ сътваряют, тогда изметаше из келиа, глаголя, яко «собаки наши такова хлѣба не ѣли». Се же глаголаше и о рыбѣ, и о всяком варении, и о питии, о меду и пиве, и всему съпротивнѣ показовашеся. Игумен же о сем зѣло опечалися, зря его повинующуся врагу, и приходит к нему в келию и глаголет к нему: «Поне же, господине Дионисие, Христос во еуангелиих ко иноязычнику и мытарю повелѣ единствена имѣти, иже не послушающих дву или триех свидѣтелии, паче же будет и о церкви не радяща, церкви же глаголется еже от игумена бывающее запрещение; ты же, яко же обѣщася, то еси отверглъ, а еще и горшее приложил еси». Тогда Дионисие отвѣщав ко игумену несмиренѣ нѣкако, но яко и съ гнѣвом, и глаголет ему: «Что имам сотворити, яко хлѣба вашего и варениа не могу ясти? А вѣдаешъ сам, яко возрастохом во своих домѣх, не таковыми снѣдми питающеся». И инаа многа изрек, яже нѣ суть ко смирению виновна. Игумен же рече к нему: «Хранися, чадо, да не како приидет на тя апостолское слово, еже рече: предаите таковаго сатанѣ, во измождение плоти, да духъ спасется. И ты тако же пожнеши, еже сѣеши». И се рек, отпусти его.
По мале же времени прииде в монастырь к Живоначалнѣи Троици и ко чюдотворцеву гробу жена нѣкаа от благородных, вдовица сущи, бѣ бо супружница мужу, нарицаемому Иван Сурма, иже преже мала времени в том монастыри пострижеся и положен бысть съ преже почившими отци. Она же христолюбиваа жена прииде ко игумену и моляшеся ему, яко да сотворит со всѣм събором понахиду и божественую литоргию по мужи еа и по всем их роду и да благословит брашно еа и питие представитися на трапезу всему братству. Игумен же благослови тако тому быти. В тои же вечер приспѣша грамоты от великого князя и от митрополита ко игумену Мартиниану, веляще ему непреложно в тои час у себе быти на Москвѣ. Игумен же, надвое влеком, ово не хотя отставити вѣры христолюбивыа жены, ово же поминаше апостолово: всяка душа владыкам преимущим да повинится. Изволи паче сам не преслушатися великого князя и митрополита, и тако поѣде к Москвѣ, приказав в свое мѣсто священнодѣиствовати архимандриту Никандру и всѣм священником понахиду и божественую литургию. Предреченныи же инок Дионисии, видя изрядную вѣру жены тоа еже ко Живоначалнѣи Троицы и Пречистѣи Богородицы и ко чюдотворцеву гробу Сергиеву и къ всему святому събору, бѣ бо и познание немало имыи с мужем еа, тако же и с нею, егда в мирѣ бѣста, и исполнився духом хулным и прииде к неи, глаголя: «Приидох к тебѣ первыа ради дружбы мужа твоего. Что прелщаетеся, привозяще или присылающе в Сергиев монастырь милостыню — или хлѣб, или рыбу, или мед? Аз тебѣ глаголю: луче бы та милостыня татаром дати, неже сѣмо». И ина многа изрек, яже нелѣпо есть, и отиде в келию, ропща. Она же благочестиваа жена от таковых речеи никако же смутися, но тщашеся, елико мощно, молящися келарю и служебником, яко да приношение ея благоугодно будет святому събору. И егда бысть время божественѣи литургии, бѣ бо день суботныи, бывшу клепанию, и абие священныи събор входят в божественую церковь, и понахидиным молитвам исполньшимся, и божественѣи литургии начатѣ бывши. Бѣ же ту в церкви и христолюбиваа та жена Ксениа, се бо еи имя бѣ. И егда совершися исповѣдание православныя вѣры, диакону рекшу: «Станем добрѣ, станем со страхом». И тогда бысть страшно видѣние: Дионисии бо, яко же бо стояше на своем мѣсте съ прочими богоугодными старцы, и яко же от нѣкоего грома страшна пораженъ бысть и абие падеся на правую страну. Тогда взяша его старцы, не имуща ни гласа, ни очию, ни рук, ни ногъ, и отнесоша его в притвор — в Похвалу Пречистыа, еже есть у чюдотворцева гроба, и тако пребысть ту и до скончаниа божественыа литургиа, лежа на землияко клада. Жена же она предреченнаа, видящи скорое страшное оно знамение, еже сбысться ему по жесточеству его и непокоривому сердцу, пребысть и до скончаниа святѣи литургии, трепещущи и слезы многи изливающи. По скончании же божественыа литургии священници и събор весь поидоша в трапезу, а Дионисиа отнесоша в келию его. И тако старци, щадяще душу его, повелѣша възложити на него святыи великии аггелскии образ, аще и нѣм пребываше. И тако по двою днех начат очима зрѣти, а по четырех и по пяти начат и подвигатися, и почюватися, и егда что ему на потребу бяше, рукою помаваше, бѣ бо ему едина рука деснаа простерлася.
Слышавше же преславное то знамение на Москвѣ братия его, Петръ и Афонасии, и прочии сродници его и сынъ его Василие, и приѣхаша вси единодушно к Живоначалнѣи Троици и къ чюдотворцеву гробу. И сродника своего Дионисиа видѣша, иже преже мала времене многорѣчиста и пресловуща в бесѣде, бѣ бо умѣя[827] глаголати русски, гречески, половецки, нынѣ без юзы всякиа языком связана; и многи слезы излиаша, зряще его в таковѣ сокрушении слежаща. Дионисие же, зря на них, плакашеся и помаванием моляшеся всѣм, яко да помолятся о нем, и на язык свои показоваше, чтобы ему отверзлъся. Братия же его и чада и сродници молят игумена и весь святыи събор, яко да сотворят о нем молитву, яко да бы ему язык отверзлъся и возмоглъ бы чистѣ покаатися, о них же злѣ неразумием глагола. Тогда игумен со всѣми священники и со всѣми старци поиде в церковь. Принесоша же егои положиша у чюдотворцева гроба, и пѣша молебен и божественую службу совершиша. И тогда бысть чюдо преславно: начат убо яко отроча нѣмотовати, инаа убо рѣчь его познавашеся, инаа же убо не познавашеся; а ея же знати бяше, все покаание глаголаше о преже бывших и хулником себе нарицаше и невѣрием обдержима, и братству смутителя, и миру соблазнителя. Сыну же его Василию прилѣжащу ему паче инѣх и вопрошающу его, что како видѣ в церкви, отчего паде в разслабление, поне же то множае инѣх и рѣчь его познавашеся. Он же, видя себе много принужаема от него, сказати же ему совершеннѣ не можаше. Потом же начат ему повѣдати, яко: «Егда стоях въ церкви на божественѣи литургии, и диакону возгласившу «станем со страхом», тогда видѣх старца священнолѣпна, идуща на мя съ гнѣвом и держаща в руцѣ своеи жезлъ, и рече ми с великим прещением: ты ли еси с невѣрием живыи, хуля на монастырь мои? И удари мя жезлом по главѣ, и тогда падох, и оттолѣ не помню ничто же». Потом же тои Дионисие начат молитися игумену и всему събору, чтобы о нем помолилися, чтобы ему Богъ далъ разум по книгам помолитися, поне же бо, аще и держаше книгу, но не вѣдяше, что в неи писано, зане же уму его не здравствующу. О всем бо здравии тѣлеснем не смѣаше помолитися, поне же, рече, недостоин есмь. Человѣколюбивыи же Богъ, хотяи всѣм человѣком спастися, молитвами чюдотворца Сергиа и его ради сокрушеннаго сердца дасть ему разум и зрѣние, еже самому по книгам правило свое келеиное совершати, иже и донынѣ, благодаря Бога, непрестанно есть, приведшаго его в разум истины, ибо, яко же рѣх, рука его десная прощение прият, потом же и язык, аще и косно глаголет, но разумѣти лзѣ глаголемым.
