Риндзай прав. То, как ты ходишь, смотришь, говоришь… жесты выдают твой внутренний мир. Иначе и быть не может — все, что видно на периферии, приходит из центра.
Ошо
Когда встретишь мастера-фехтовальщика —
покажи ему свой меч, когда встретишь человека,
не являющегося поэтом,
не показывай ему свои стихи.
Риндзай
Ты спрашиваешь Учителя о Боге, ты спрашиваешь его о небесах, ты спрашиваешь его о теологических проблемах, а он издает крик. Твой ум получает удар. На секунду ты останавливаешься, останавливается твой ум — в этом весь секрет медитации.
Ошо говорит о просветленном Мастере Риндзае и погружает тебя в парадоксы дзэн. «…Я рассказываю вам о тех, кто почти забыт человечеством. Мои беседы об этих людях имеют цель: дать вам веру в себя, показать, что вам суждено стать буддой».
Конец каждой главы в этой серии книг о мудрецах имеет определенную структуру, которая может озадачить читателя, не присутствовавшего на встречах с Мастером. Вначале наступает «время Сардара Гурудаяла Сингха». Сардарджи — вечный ученик, известный своим неподдельным и заразительным смехом. Время шуток и смеха названо именно в его честь: «А сейчас пришло время Сардара Гурудаяла Сингха». Далее следует практика медитации, состоящая из четырех этапов. Каждый этап медитации начинается после того, как Ошо подает знак барабанщику Ниведано. Барабанная дробь изображается в книге следующим образом:
Первая ступень медитации начинается с тарабарщины. Ошо называл ее «очищением ума от всевозможной пыли», «разговором на неизвестном языке», «избавлением от сумасшествия». На несколько минут аудитория просто сходит с ума: тысячи людей орут, визжат, несут вздор, размахивают руками. Тарабарщина изображена в тексте следующим образом:
Вторая ступень включает в себя сидение в тишине, наблюдение, фокусирование сознания на своем внутреннем центре.
Третья ступень — «отпускание», когда медитирующие бессильно падают на землю, растворяя границы, отделяющие людей друг от друга.
Заключительная барабанная дробь приглашает участников вернуться в сидячее положение; далее им дается рекомендация всячески углублять собственный опыт медитации в повседневной жизни. На каждой ступени медитации к собравшимся обращается Мастер. Текст вечерних медитаций воспроизведен здесь полностью.
Глава первая
Мастер выкриков
Риндзай прославился как мастер выкриков. Однажды монах спросил Риндзая:
— Что ты скажешь об основном принципе будда-дхармы?
Риндзай закричал. Монах поклонился.
— Как ты думаешь, это хороший крик? — спросил Риндзай.
Монах ответил:
— Вор в траве потерпел полное поражение.
— В чем ты усматриваешь оскорбление? — спросил Риндзай.
Монах ответил:
— В другой раз это не будет прощено.
Риндзай вновь закричал.
Маниша, в этот тихий и прекрасный вечер мы готовы приступить к медитациям над сутрами Риндзая. Риндзай — один из самых любимых мастеров в дзэнской традиции. Впервые свет был передан Буддой Гаутамой Махакашьяпе. Вторая великая передача света произошла от Бодхидхармы к его преемнику. Бодхидхарма принес из Индии в Китай этот окончательный опыт осознания. Риндзай принес тот же опыт осознания — тот же путь проникновения в себя — из Китая в Японию.
Эти три имени — Бодхидхарма, Махакашьяпа, Риндзай — возвышаются подобно великим гималайским вершинам.
Одна из самых трудных вещей — говорить об опыте на понятном языке и затем переводить сказанное с одного языка на другой. Это почти невыполнимая задача. Но Бодхидхарма и Риндзай сделали это. Передача лампы требует глубокого понимания — только тогда становятся понятными сутры.
Никакой язык не в состоянии передать внутренний опыт, субъективный опыт. Язык пригоден для объективного мира — чтобы говорить о вещах, о людях. Он не приспособлен для того, чтобы рассказывать о глубинном центре твоего существа, и потому, когда два человека, имеющие одинаковый опыт, встречаются, им не нужны слова. Самого их присутствия, самого их безмолвия, глубины их глаз и изящества их жестов достаточно.
Возможны лишь три ситуации. Первая ситуация: два просветленных существа встречаются и язык им не нужен — их общение осуществляется помимо языка, их встреча — это встреча не-ума.
Вторая ситуация: два непросветленных человека встречаются и очень много говорят. Они говорят друг другу много умных слов, в их разговоре очень много философии, очень много метафизики, но все это бессмысленно. Все это не опирается на опыт. Они, словно попугаи, повторяют слова других людей. Конечно же, они не могут создать язык будд. Они представления не имеют о глубинном центре твоего существа.
Третья ситуация — встреча просветленного человека с непросветленным. Просветленный человек знает, непросветленный человек не знает. Однако знания как такового недостаточно, чтобы суметь его передать. Знать — это одно, перевести знание в слова — совсем другое.
Ты знаешь, что такое любовь. Ты можешь петь песню, можешь танцевать, но не можешь сказать ни слова о том, что такое любовь. Она может быть в тебе, она может переполнять тебя, ты можешь иметь абсолютный опыт любви, но ты не можешь перевести на язык слов даже частицу своего опыта. Слова не предназначены для этого. И перевести это с одного языка на другой почти невозможно.
Даже Будда ничего не говорил Махакашьяпе. Тот просто жил рядом с Буддой много лет, сидел в безмолвии под своим деревом. Махакашьяпа никогда не задавал вопросов, он просто ждал, ждал и ждал. Чем дольше он ждал, тем молчаливее становился. Чем большим было его терпение, тем большими становились его любовь и признательность. Благодаря ожиданию произошла метаморфоза. Махакашьяпа стал другим человеком. Никто бы об этом не узнал, если бы не произошло одно событие.
К Будде пришел великий философ, Маулингапутта. В те времена в Индии существовала традиция — учителя приходили друг к другу, чтобы обсудить те или иные вопросы. Учителя относились друг к другу с большим почтением и все-таки вступали в жестокую схватку. Побежденный становился учеником победителя.
Маулингапутта, одержавший победу над сотнями учителей, пришел, в сопровождении пяти сотен последователей, к Будде Гаутаме, чтобы бросить ему вызов. Это не был вызов врага. Это был вызов искателя истины.
Маулингапутта сказал, с большой почтительностью:
— Я хотел бы вызвать тебя на спор.
Будда ответил:
— Не возражаю… но это ничего не решит. Ты спорил с сотнями учителей и всегда одерживал победу, но не потому, что познал истину, а лишь потому, что лучше владеешь логикой и аргументацией — твои доводы были более изощренными. Ты более образован — ты выполнил домашнее задание лучше других, ты умнее, у тебя более острый ум. Но это не значит, что ты обладаешь истиной.
Ты хочешь узнать истину или тебе нужно просто поспорить? Ты спорил сотни раз. И что из этого вышло?
У тебя несколько сотен последователей, но нет истины. Ты взял на себя ответственность за несколько сотен последователей. Понимаешь ли ты, что делаешь?
В те дни процветала честность. И Маулингапутта сказал:
— Ты прав. Из своего опыта я не знаю, что есть истина, но я могу спорить о чем угодно. Я изучил искусство спора.
Он был софист. Софист может спорить о чем угодно и за, и против — ему безразлично.
В Греции до Сократа не было настоящей философии — была софистика. Повсюду ходили учителя и учили людей, как вести спор. Не важно, из-за чего велся спор, не важно, прав ты или не прав, — важно, чтобы твои аргументы оказались весомее аргументов противника. Сократ изменил систему западной философии. Он сказал, что все это — полная чушь. Уметь вести спор не значит обладать истиной. Кто-то другой обладает истиной… и может оказаться, что этот человек не в состоянии высказать ее. Ему и в голову не приходило спорить об истине. Возможно, он даже не может облечь свое знание в слова.
Будда сказал Маулингапутте:
— Если ты действительно ищешь истину, садись рядом со мной. И просиди так два года, словно тебя ничего не интересует, — никаких вопросов, никаких разговоров, — через два года я напомню тебе, что время пришло и ты можешь вызвать меня на спор.
В этот момент Махакашьяпа, тридцать лет просидевший рядом с Буддой, захохотал. Десять тысяч монахов, собравшихся там, не могли поверить своим ушам. Этот человек никому никогда не сказал ни слова — даже Будде. Он никогда не приходил, чтобы коснуться стоп Будды или сказать ему «привет!». Он все время сидел поодаль, под своим деревом. Он монополизировал это дерево, больше никто не мог сидеть под ним.
