Так люди, ухаживающие за больными, наконец понимают, что их собственные проблемы размножились, а социальные способы их разрешения не срабатывают. Они начинают чувствовать себя абсолютно одинокими и брошенными. И в этот момент они либо сбегают, либо психологически ломаются, либо становятся алкоголиками, либо прибегают к помощи профессионалов…
Как я уже говорил, самое лучшее место, где можно поговорить о своих трудностях, — это, безусловно, группа поддержки для людей, ухаживающих за больными. Если вы послушаете, о чем говорят в таких группах, то убедитесь, что основное их занятие — собачиться по поводу своих любимых: «Да что он о себе возомнил, если считает, что мною можно так понукать?» — «С чего она взяла, что она такая особенная? Из-за того, что болеет? Так у меня и своих забот полон рот». — «У меня такое чувство, что я в своей жизни ничего не решаю». — «Надеюсь, эта скотина все-таки поторопится и помрет наконец». Примерно так — то, чего добрые люди не говорят на публике и чего в любом случае не скажут своим любимым.
Но дело в том, что за всеми этими дурными чувствами, за злобой и раздражением таится огромная любовь, — ведь в противном случае человек, ухаживающий за больным, давным-давно сбежал бы. Но эта любовь неспособна выражаться в открытую, пока гнев и раздражение преграждают ей путь. Как сказал Джебран[138]: «Ненависть — это неутоленная любовь». В этих группах поддержки звучит много слов ненависти, но лишь потому, что за ней таится много любви, любви неутоленной. Если бы это было не так, никто не ненавидел бы, всем было бы просто наплевать. По опыту общения с людьми, которые ухаживают за больными (и я не исключение), их проблема не в том, что они получают недостаточно любви, а в том, что им трудно вспомнить, как отдавать любовь, как быть любящим в трудной ситуации человека, заботящегося о больном. А поскольку, по моему опыту, исцеляет прежде всего любовь, то такой человек действительно должен убрать препятствия на пути любви — гнев, раздражение, ненависть, желчность, даже зависть и ревность (как я завидую, что у нее есть кто-то, кто все время о ней заботится… Я имею в виду себя).
И в этом-то группы поддержки и оказывают неоценимую помощь… Если это не помогает и даже если помогает, я бы порекомендовал дополнительно индивидуальную психотерапию — в первую очередь для того, кто ухаживает, но при этом еще и для того, за кем ухаживают. Ведь скоро ты понимаешь, что есть такие вещи, которые ни за что нельзя обсуждать с любимым человеком, и наоборот: есть вещи, которые он не должен обсуждать с тобой. Я думаю, что большинство представителей моего поколения верят в то, что «честность — лучшая политика» и что супругам необходимо обсуждать друг с другом все, что их тревожит. Это неправда. Открытость — вещь важная и полезная, но до определенной степени. В некоторых ситуациях открытость может превратиться в оружие, в обходной маневр для того, чтобы сделать другому больно: «Но ведь я говорю правду!» Я страшно зол и раздражен на то положение вещей, которое для нас обоих создала болезнь Трейи, но, если вдуматься, нет ничего хорошего в том, чтобы вываливать все это на нее. Она ненавидит эту ситуацию так же сильно, как и я, но в том, что случилось, нет ее вины. И все-таки я злюсь, я ненавижу, я раздражен. Так не надо «делиться» этими чувствами с любимым человеком, не надо вываливать их на него. Заплати психотерапевту и вываливай всю эту дрянь на него!
Преимущество здесь заключается в том, что у вас обоих появляется свободное пространство, где вы можете находиться вместе, но при этом тот, кто ухаживает, не таит невыплеснутой злости и раздражения, а тот, за кем ухаживают, — чувство вины и стыда. Ты уже вывалил очень много в группе поддержки или психотерапевту. Это дает тебе возможность овладеть тонким искусством благородной лжи вместо нарциссизма, заставляющего выкрикивать то, что ты «на самом деле чувствуешь», не задумываясь о той боли, которую ты можешь причинить другому человеку. Это не большая ложь, это тонкая дипломатия, которая не обходит реальные трудности, но в то же время предпочитает не шевелить осиное гнездо невысказанных претензий во имя так называемой «честности». Может быть, в один из дней ты особенно сильно устанешь, и тогда тот, о ком ты заботишься, спросит тебя: «Ну, как прошел день?». Ты ответишь: «День прошел омерзительно, и я хочу, чтобы ты как можно скорее сбросилась с моста». И это будет дрянной ответ. Честный, но по-настоящему дрянной ответ. Но можно попробовать иначе: «Солнышко, я сегодня зверски устал, но держусь». А потом отправиться в группу поддержки или к психотерапевту и выложить им остальное. Совершенно бессмысленно вываливать это на любимого человека, как бы «честно» это ни звучало…
Вот в чем странность: чтобы уметь более-менее хорошо поддерживать больного, надо быть для него прежде всего губкой в эмоциональном смысле. Большинство считает, что их задача — в том, чтобы советовать, помогать своим любимым справляться с проблемами, приносить пользу, оказывать помощь, готовить обед, возить их на машине и так далее. Но все эти дела отходят на задний план рядом с основной задачей — задачей быть эмоциональной губкой. Любимый человек, столкнувшийся с болезнью, возможно смертельной, бывает переполнен сильными эмоциями, страхом, ужасом, гневом, истерикой, болью. А твоя работа — в том, чтобы держать любимого человека за руку, быть рядом с ним и просто впитывать в себя столько этих эмоций, сколько сможешь. Тебе необязательно разговаривать, необязательно говорить какие-то слова (нет таких слов, которые реально помогут), тебе не надо давать советов (они все равно будут бесполезны), тебе не надо ничего делать. Просто надо быть рядом и дышать его болью, его страхом, его страданиями. Работать губкой.
Когда Трейя заболела, сначала я подумал, что смогу улучшить дела, если возьму все в свои руки, буду говорить правильные слова, помогу выбрать нужное лечение и так далее. Все это полезно, но не касается существа дела. Я думал, что, если она получит какую-нибудь особенно скверную новость — скажем, что у нее метастазы, — и начнет плакать, я тут же вставлю что-нибудь вроде: «Постой, мы еще ни в чем не уверены, надо еще раз сдать анализы, нет оснований полагать, что это как-то скажется на ходе лечения» и т. д. Но это не то, что нужно Трейе. Ей нужно всего лишь, чтобы я поплакал вместе с ней, и я так и сделал — чтобы пережить ее чувства и тем самым помочь растворить или впитать их. Мне кажется, что это происходит на телесном уровне, в разговорах здесь нет необходимости, хотя, если есть желание, можно и поговорить.
Может случиться так, что твоя первая реакция, когда любимый человек получает плохие новости, — попытаться сделать так, чтобы ему стало лучше. И я утверждаю, что в большинстве случаев эта реакция неправильная. В первую очередь нужно сопереживание. Решающий момент, как я начал понимать, — в том, чтобы просто быть рядом с человеком и не бояться ни его страха, ни его боли, ни его ярости; дать возможность пройти всему, что появляется, а самое главное — не пытаться избавиться от этих мучительных чувств своими попытками помочь человеку, сделать ему «лучше» или «отвлечь разговором» от его переживаний. Что касается меня, то я пытался «быть полезным» таким способом только тогда, когда мне не хотелось иметь дело ни с переживаниями Трейи, ни со своими собственными; я не хотел соприкасаться с ними прямо и непосредственно; я просто хотел отстранить их от себя. Я не хотел работать губкой, мне хотелось быть человеком действия, сделать так, чтобы все изменилось к лучшему. Мне не хотелось признаваться в своем страхе перед неизвестностью. Я был так же напуган, как и Трейя.
Видите ли, если вы работаете губкой, то можете почувствовать себя бесполезными и ненужными, потому что вы ведь ничего не делаете, вы просто сидите здесь и ничего не предпринимаете (по крайней мере, так кажется). Именно этому многим людям так трудно обучиться. Так было и со мной. У меня почти год ушел на то, чтобы прекратить попытки «все исправить» или «сделать так, чтобы было лучше», а вместо этого просто быть рядом с Трейей, когда ей плохо. Мне кажется, «хроники никому не интересны» как раз потому, что с хроническим больным ничего нельзя сделать, можно только быть рядом с ним. Поэтому, когда людям кажется, что от них ждут каких-то действий, направленных на то, чтобы помочь, а действия-то ничем помочь не могут, они теряются. Что я могу сделать? Ничего. Просто побыть рядом…
Когда меня спрашивают, что я делаю, а я не настроен пускаться в долгие объяснения, я отвечаю: «Работаю японской женой», чем совершенно сбиваю их с толку. Но дело в том, что от тебя, как от человека, оказывающего поддержку, требуется молчать и слушать своего супруга или супругу — быть идеальной «женушкой».
Для мужчин это особенно неприятно, по крайней мере, со мной было так. Ушло, наверное, года два, пока меня не перестало раздражать то обстоятельство, что в любом споре у Трейи есть козырная карта: «Но ведь я больна раком!» Иными словами, ей практически всегда удавалось настоять на своем, а моя роль сводилась к тому, чтобы просто бежать рядом, как положено милой послушной жене.
