— Что же с Россией будет, дедушка, сейчас ведь все рушится, разваливается, народ голодный сидит, и надежд никаких на лучшее не видится.
— Рушится, рушится, да не разрушится, — сказал твердо Арсений. — Россия-то для всего мира — как сердце, главный орган, отсюда берут начало источники всей земной жизни. Болеет она сейчас, сынок, болеет. Но переболеет, перемучается, да и воскреснет тогда, когда ей смертный приговор подпишут. В русском человеке есть тайна, и она в скором времени обнаружится, проявится, и Россия не только себе поможет, но и всему человечеству новый путь укажет. Откроет новую эру в истории. Это будет, дорогой мой, обязательно будет. Да и сам ты разве не видишь, что уже новые росточки появились? Вот даже взять тебя, твою гору, часовенку — разве это не первые почки на оживающем дереве? Не зря Господь тебе в сердце вложил построить часовенку именно в честь Воскресения Всеобщего. Вот считай здесь, на этом самом месте, где мы сейчас находимся, и начинается Воскресение России. Пусть пока до этого дела людям нет, придет время, когда гора твоя будет именоваться Святой, и здесь люди будут Святым Духом исполняться и преображаться. И ничего, что духовные лица не приняли твой храмик — Господь его принял и освятил. Думай больше о хорошем, дела добрые твори и не старайся уразуметь, как такие глобальные преображения будут происходить.
Великое — в малом.
На крышу часовни прилетела стайка птиц. Радостными, бойкими голосами они наполнили атмосферу полянки, на которой мы сидели, весельем.
— Россию ждет небывалый расцвет, мил человек. Человеческому уму не представить, какое преображение будет, как страна наша после болезни просияет.
— Дай-то Бог, дедушка, — сказал я, силясь представить, что это произойдет.
— Бог-то дает, брат Владимир, человек только не берет. Само собой ничего не произойдет и ничего не изменится, от нас все зависит. Нашими руками, делами, поступками Божие свершается. Для того и жизнь нам дана, чтобы на земле Божье творить. Придут на землю нашу, мил человек, да и приходят уже, дети, как бы от рождения приуготовленные к новой жизни. Господь наши немощи восполняет — не можем мы детей в любви и ласке воспитать, так Бог за нас эту работу творит. Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки и ждать, нет. Напротив, сохранять нужно свет в душе своей, огонь, зажженный Христом две тысячи лет назад, и донести нужно его до будущих поколений. Не должен огонек тот угаснуть. От этих огоньков и зажгутся новые свечи — люди новые, с Богом в сердце и душе, а не на вывесках и лицах.
Сидели мы с Арсением так и беседовали до вечера, пока вечерняя прохладная синева не окутала горы, нашу полянку, лес. Мне казалось, что рядом с этим чудным стариком попадаешь в другое пространство, иное измерение, будто вечное приближается к нам, и мы погружаемся в мир любви и покоя. Ах, какие хватало мне такого покоя! Этот старец — будто развесистое дерево, под которым отдыхаешь, прячась от палящего солнца в тени листвы. Шумит та листва, как ручеек, журчит о весне, любви, нежности. Чувствуешь себя малышом, когда рядом мама, отец — и хочется задремать в сладостном сне, ибо наступает бесконечное расслабление каждой клетки тела, каждой частички души.
На следующий день решил я устроить для старика прогулку по лесу, показать ему другие удивительные места, о которых пока что ему не рассказывал. Погода располагала к прогулке, так же светило солнышко и подсыхала земля.
— Вот сюда, за мною. Тихонько, здесь спуск. Давайте я вас поддержу.
Мы спускались в Федосьево ущелье. Сырая земля, скользко, я держу старца за левое плечо, правой рукой он опирается на свой посох.
— Здесь раньше монастырь был. Место очень благодатное и примечательное тем, что жил здесь святой человек. Много чудес произошло как раз в том ущелье, куда мы идем. И Матерь Божия являлась здесь в радужном сиянии, и небесные пророки приходили к святому, укрепляя его перед испытаниями.
— Постой, сынок, давай отдохнем, — сказал Арсений. — Я покамест отдышусь, а ты расскажи мне об этом старце.
— Прожил этот старец большую жизнь, сто сорок восемь лет по земле странствовал. В Иерусалиме у Гроба Господня шестьдесят лет служил, на Афоне тридцать лет игуменом в монастыре пребывал. Перед революцией в Россию вернулся и здесь поселился, основал женскую обитель. Потом его большевики арестовали и на Соловки отправили. После лагерей он вернулся уже в Минеральные Воды, там и окончил свой земной путь.
— Как же звали старца? — спросил Арсений. — Иеросхимонах Феодосий, — сказал я, и в этот момент меня осенило.
Лицо Арсения напряглось, он вновь переспросил: — Феодосий?
И я понял, наконец понял, вспомнив то чудесное избавление от холодной смерти, которое произошло с моим дедушкой на Соловках.
— Да, дедушка. Вы в каком году были репрессированы? Отец Феодосий, судя по рассказам, находился там с 1926 по 1931 год. Неужели это тот старец, с которым вы в карцере были? — не удержался я, чтобы не произнести свою догадку вслух.
Арсений молчал, тяжело вздыхая, казалось, что ему не хватает воздуха.
— Неужели вот так получается? — говорил Арсений сам себе. — Дивны дела Твои, Господи~ Вот уж не ожидал. — Старик качал головой. — Это ж надо!
Старик разволновался, да и меня охватило волнение от такого открытия, причиной которого я стал невольно.
Потом мы ходили по ущелью, пили воду из святого колодца, который отец; Феодосий собственноручно выкопал и испросил на нее благодать исцеления у Господа. Показал, если можно так выразиться, я ему свою часовенку, которую построил здесь, у источника. Она была совсем крохотная, но паломников уже повидала тысячи.
А камень, где отпечаталась стопочка Богородицы во время Своего явления отцу Феодосию, старец Арсений, стоя на коленях, долго обнимал. Приложил голову к выемке в камне и так стоял. Со стороны могло показаться, что Арсений — тоже каменный, так был его образ слит воедино с камнем.
Я сидел на скамеечке у колодца и размышлял о том, как глубоко мистично сегодняшнее открытие. Более чем через полвека Арсений словно встретился со своим давним наставником.
Когда мы возвращались домой, Арсений просто преобразился и показал чудеса выносливости. Шел в гору бодро и никакой одышки. Лицо его сияло свежестью и благодатью.
— Сколько раз мне приходилось, дедушка, наблюдать, как люди больные буквально доползали до источника Феодосия, а возвращались уже другими людьми, будто помолодели.
— Что же ты, мил человек, сразу меня туда не сводил и о старце ничего не рассказал? Да и сам-то вижу туда не часто ходишь. Отчего ж так?
— Как вам сказать? Когда я здесь поселился, то об отце Феодосии здесь почти никто не знал. Только скупые слухи до нас доходили. Как построили мы часовню в честь Всеобщего Воскресения, так и пришло мне желание такое — и святой колодец Феодосия отметить чем-то. Решили здесь, в ущелье у источника, хоть крохотную, но часовенку поставить. В общем, сделали мы, что могли. Ходили на источник частенько, водой обливались, молились, а потом в молчании сидели и слушали тишину. Но вскоре отца Феодосия в Минводах к лику святых причислили, вот тогда и началось. Пришли власти духовные и стали здесь обосновываться. От моей помощи отказались. А вскоре я чувствую, что мешаю я им. Так как в народе начались пересуды, кто, дескать, первый часовню построил. Видимо, не нравилось новым хозяевам, что они как бы на втором месте оказались. Невольно я завис между молотом и наковальней. Тогда стали они против меня бочку катить, что, дескать, я не той веры, не христианской, а под конец и вообще в колдуны записали. Мы вышли на нашу поляну и присели на зеленую траву, которая уже успела за эти теплые деньки пустить сок.
— После этого я стараюсь не появляться никому на глаза. Хожу туда тайно, рано утром или поздно вечером.
— Да, мил человек, и так бывает. Но стоит ли из-за того грустить? Ты свое дело сделал — это главное, а судить никто не имеет права, а только Бог. Если же кто судит, то пусть рядом с Богом садится, если его, конечно, пустят на это место. Не принимай, Владимир, это близко к сердцу, это такие мелочи, на которые не стоит внимания обращать. Если все скорби, которые на нашу долю выпадают в жизни сей, принимать, если сохранять их в сердце, то когда же жить? В нашей жизни много несправедливости и зла, но нельзя цепляться за эти острые углы, ибо они, как крючки, цепко ловят душу в свои сети и держат до конца жизни. Ничего такой человек не видит хорошего, Божьего в своем земном путешествии, все краски для него черно-белые. А так нельзя, мил человек, Господь для счастья нас сотворил, из темноты извлек. Посмотри, сколько вокруг тебя прекрасного, светлого, цепляйся за эти вроде бы незначительные, привычные нашему уму детальки, и тогда жизнь твоя будет светлеть, будет наливаться глубочайшим смыслом. У всякой розы есть шипы, не сорвешь ее, если не наколешься — так мир устроен Создателем. Но ты на шипы не смотри, не обращай на них внимания, смотри на розу, вдыхай ее аромат, наслаждайся ее чудной красотой — и тогда все в твоей жизни переменится, войдет в нее свет Божий, войдет радость, мир и покой.
