Но именно действительный гений и не оставляет этому сомнению никаких шансов…
Возвращаемся к «Математическому творчеству» Анри Пуанкаре, где он уподобляет единичные интеллектуальные объекты отдельным «атомам» вещества, их взаимодействие — рекомбинациям, а творчество — выбору (удержанию) тех рекомбинаций, которые соответствуют рационально-обоснованным требованиям:
«Несомненно, что комбинации, приходящие на ум в виде внезапного озарения после длительной бессознательной работы, обычно полезны и глубоки. <…>
Но наша воля выбрала их не случайным образом, цель была определена; выбранные атомы были не первые попавшиеся, а те, от которых разумно ожидать искомого решения (выделено мной. — А. К.).
Атомы, приведённые в движение, начинают испытывать соударения и образовывать сочетания друг с другом или с теми атомами, которые ранее были неподвижны и были задеты при их движении.
Я ещё раз прошу у вас извинения за грубость сравнения, но я не знаю другого способа для того, чтобы объяснить свою мысль»16.
Эту статью Анри Пуанкаре написал в 1908 году, за четыре года до своей смерти.
И потребовалось ещё полвека, чтобы Дональд Кэмпбелл формализовал уже представленные в ней принципы творческой (мыслительной) работы.
И ещё полвека, чтобы нейробиологическая команда Рекса Юнга показала, как эти принципы «вариации и удержания» работают в нашей с вами дефолт-системе мозга — без всякого специального мыслящего «демиурга».
Глава вторая
Дух из машины
Нейроны не знают, для чего нужны те данные, которые они принимают и передают. Элиэзер Штернберг
Посадите маму с годовалым младенцем перед простынёй, которая будет играть роль ширмы, и проведите следственный эксперимент…
Допустим, показываем ребёнку банку с красной краской и белую салфетку. Затем прячем банку с салфеткой за нашей импровизированной ширмой и достаём красную салфетку.
Как реагирует ребёнок — хоть в полгода, хоть в год? Нормально, спокойно. Ведь всё логично.
Теперь повторяем первую часть этой антрепризы, а из-за ширмы достаём не красную, а синюю салфетку. Что произойдёт?
На лице ребёнка — тревога, удивление, непонимание. Нелогично.
Следующий предмет — арбуз. В одном случае мы будем демонстрировать его ребёнку вместе с ножом, а в другом — вместе с книгой. Но и в том и в другом случае мы достанем из-за ширмы две половинки арбуза…
Да, даже если ребёнку полгода, он не удивится, что острый и вытянутый предмет вместе с арбузом может дать две половинки арбуза.
Но вот книга не может разделить арбуз пополам — это удивительно, странно, нелогично.
Наконец, усложним эксперимент… Возьмём банку с красной краской и зелёное яблоко, покажем их ребёнку и спрячем за ширмой. Через пару секунд достаём красное яблоко.
Какая будет реакция? Ну, такое… В целом, а почему нет? Норм.
Но дальше — фокус-покус: красная краска и зелёное яблоко исчезают за простыней, а появляются из-за неё два зелёных яблока. Как вам такое?.. Вот это шок. Такого не может быть.
Иными словами, младенцы (да что уж греха таить — и шимпанзе тоже) имеют в каком-то смысле врождённые знания о множестве физических законов и даже, как его называют учёные, чувство числа.
Подобных исследований в детской психологии проводилось огромное множество. Например, профессор Иллинойсского университета Рене Байаржон ставила своих подопытных четырёхмесячных младенцев перед такой задачей.
Мама вместе с ребёнком располагалась перед небольшой сценой, и они наблюдали за представлением…17
Декорация, расположенная на сцене, представляла собой наклонную горку с рельсами, по которым скатывался игрушечный вагон. При этом посередине сцены стояла небольшая квадратная ширма, которая скрывала происходящее на сцене в этом месте.
То есть видел ребёнок следующее: вагон выкатывается из левой кулисы, в середине сцены пропадает за ширмой, а потом выкатывается из-за неё и удаляется в правую кулису. В общем, всё логично.
Есть, правда, одно но — с той стороны от сцены спрятан помощник экспериментатора.
Помощник может снять движущийся вагон с рельс, пока он находится за ширмой. Тогда получается, что вагон, который до этого беспрепятственно перемещался по сцене, исчезая за ширмой, пропадает навсегда. Это удивительно — ширму поднимают, а там рельсы и ничего больше.
Или другой вариант, куда более сложный: вагон беспрепятственно преодолевает расстояние от одной кулисы до другой, но, когда поднимается ширма, оказывается, что на рельсах стоит большой куб.
Ребёнок недоумевает — как так? Неужели вагон проехал сквозь куб?! Не может быть!
Учёным же остаётся лишь зафиксировать добытый в эксперименте факт — ребёнок, хоть и обладает мистическим мышлением, не верит в невозможное с точки зрения физики.
Несмотря на поразительность этого факта, в целом в этом, наверное, нет ничего удивительного. В конце концов, наши предки на протяжении миллионов лет эволюции жили в мире, где действовали определённые физические законы, и делать мозг, который бы предполагал возможность других физических законов, эволюции было, прямо скажем, не с руки.
Точно таким же — природным — знанием является и наше знание о «живом» и «неживом».
Младенец и шимпанзе вряд ли смогут вам объяснить, чем живое отличается от неживого, но они точно это знают.
Секрет в тех же самых законах физики — неживое их не нарушает, оно инертно и не проявляет активности, а живое делает это постоянно.
Живое вопреки силе земного притяжения тянется вверх, ползёт в гору, встаёт, опираясь на конечности, произвольно взлетает, и т. д., и т. п.
Кроме того, оно реагирует на сигналы, а не на силы, что, как вы понимаете, крайне существенно.
И всему этому ребёнку не надо обучаться, это, по сути, встроенная в нас от рождения программа. И согласно этой же программе, всё живое имеет «душу»…
Об этом со всей очевидностью свидетельствуют, с одной стороны, долгие периоды человеческой истории, прошедшие под знаменем анимизма, тотемизма, шаманизма и прочих верований подобного рода.
А с другой стороны, это доказывает и наш собственный опыт, когда мы относимся к любому животному как к самостоятельному волевому агенту, который, как мы полагаем, способен испытывать чувства и даже как-то мыслить.
Домашние питомцы кажутся нам умными, сообразительными и даже понимающими. И хотя мы в целом все в здравом уме и стараемся сильно их внутренний мир не психологизировать, но от этого наваждения очень трудно избавиться: «Они ведь живые!»
А что это значит «живое»?
Нам могут казаться «одушевлёнными» даже роботы, особенно если их делает знаменитая Boston Dynamics. Но это и неудивительно, ведь они перемещаются в пространстве так, словно законы физики им не писаны.
Но является ли это доказательством «жизни»? Разумеется, нет.
Так что наш с вами интуитивный, эволюционно сформированный в нас детектор «живости» на самом деле не так уж и хорош. С «жизнью» всё куда сложнее, чем кажется годовалому ребёнку или взрослому, имеющему привычку здороваться с роботом.
Мой палец является живым? Вроде как да. А отдельно от меня? Нет. С ногой то же самое…
А на аппарате искусственного кровообращения я, например, буду жив, но без сердца. Наконец, даже в случае смерти коры головного мозга я могу быть вполне себе «живым», хоть и слегка вегетативным.
Если же мы заглянем ещё глубже в «живое» (чего, разумеется, наш эволюционный предок не делал, да и не смог бы сделать), мы обнаружим, что там — в глубине «жизни» — жизненность вообще не то, что мы о ней думаем. И она, прямо скажем, весьма контринтуитивна.
Так, например, у нас нет внутреннего центра управления организмом.
Наш организм состоит из отдельных систем и органов, которые живут, так сказать, по своим правилам, согласовывая свою деятельность друг с другом посредством прямой и обратной связи.
