Я знаю, что это один из основных стилей поведения Эмоционального Ребенка, но мне было трудно прояснить для себя, что я хочу сказать в этой главе. Причина в том, что моим собственным способом справляться с пристрастиями было компенсировать их дисциплиной и контролем. Долгое время я осуждал себя и всех остальных, кто, как я чувствовал, был склонен к самопотаканию. Я унаследовал такое отношение от моего отца. Его мотивация, энергия и самоконтроль были так сильны, что он вселял робость в большинство людей, которые его знали. Он дисциплинировал себя до такой степени, что единственными ситуациями, в которых, как я помню, он позволял себе слабость, было поедание мороженого или его любимых пахучих французских сыров. Он самостоятельно выучил семь иностранных языков и научился играть на трех музыкальных инструментах, и играл так хорошо, что выступал в оркестрах и камерных группах почти до самой смерти. Моя мать также всегда была самоотверженной и даже теперь редко позволяет себе какое-либо потакание.
Воспитанный в такой среде и следуя по стопам старшего брата, у которого энергия и целеустремленность были так же сильны, как и у отца, я научился самомотивации, но также и тому, чтобы не щадить себя и быть с собой жестким. Я редко допускал ослабления в самодисциплине. Говоря коротко, я прикрывал свою потребность в защитном поведении контролем так же, как это делали мои отец и брат. Я делил людей на тех, кто движется правильным способом, и на тех, кто не справляется и потакает себе, и в промежутке почти ничего не было. Нетрудно представить, что с таким подходом у меня было мало пространства, чтобы чувствовать собственную уязвимость — или, если на то пошло, уязвимость кого-либо другого. Мало-помалу, во время психиатрической практики и за годы терапии, некоторая часть этой жесткости начала откалываться. В один из первых дней после моего приезда в индийский ашрам[5] я слушал, как говорит мой мастер. Я услышал фразу, которая изменила мою жизнь. «Дисциплина, — сказал Ошо, — только усиливает эго».
Теперь я вижу, что самоконтроль и самодисциплина были сами по себе пристрастиями. Я жил как раб цели и направления. Когда я не делаю ничего, ведущего к определенной цели, или чувствую, что никому не нужен, я становлюсь тревожным и напряженным. Я слышу голоса в голове, привитые обусловленностью прошлого, которые осуждают меня за то, что я трачу время впустую. У этих голосов есть резкие суждения о том, что «конструктивно», а что нет. Даже мой отдых окрашен той же целеустремленностью и ориентацией на результат. У меня страсть к теннису. Но я играю в теннис не ради здоровья и удовольствия. Каждый раз я сфокусирован на том, чтобы улучшить технику игры. Проблема не в энергии или мотивации. Это прекрасные качества. Но фокус на будущем, одержимость достижением — это привыкание, сочетаемое с привыканием к действию и скорости. Пока я двигаюсь быстро и остаюсь занятым, я держу все под контролем, и мне не приходится чувствовать страх и боль внутри. Это почти непреодолимо, и такой была моя семья, сколько я себя помню.
Одна из сторон моего самоисследования, которой я увлекся недавно, заключается в том, чтобы сломать свою зависимость. Я стал позволять себе неструктурированное, несфокусированное, не ориентированное на цель время. Я увидел, что, замечая автоматическое поведение, могу соприкоснуться со стоящими за ним ранами и тревожностью. Я также узнал, что помогает спрятаться от страхов не само поведение, но то, как я что-то делаю. Проблема именно в недостатке присутствия — в автоматичности. Обусловленность и дисциплина заставляли меня постоянно судить, ценна ли определенная деятельность, или это пустая трата времени. Если я учусь, улучшаю себя, тяжело работаю и так далее, я получаю высокие оценки от внутреннего экзаменатора. Но если это потакание, например, развлечение себя фильмами или мороженым, я получаю низкие оценки. Такая жизнь была страданием. В последнее время раздвоение отпадает, потому что я увидел, что внутренний экзаменатор приходит из обусловленности, не из мудрости. Теперь моим критерием стало, тотален ли я, присутствую ли, и приносит ли мне это радость. Тогда это не ощущается как пристрастия и защита. Как бы то ни было, я сомневаюсь, что эти критерии применимы к химическим зависимостям, потому что они сопровождаются состояниями, не позволяющими нам быть действительно присутствующими здесь и сейчас. И в этом случае уводит от самого себя именно поведение.
Защитные привычки у каждого из нас разные и приходят во множестве форм. Но, по сути, Эмоциональный Ребенок справляется с ними двумя путями — через чрезвычайный самоконтроль и подавление (который выбрал я) или самопотакание (которое я осуждал). Других возможностей нет. Чтобы облегчить напряжение и постоянную тревожность внутри, мы движемся в одну из этих крайностей. У меня есть друг, который годами борется с привычкой курить марихуану. Он знает, что контроль блокирует более глубокое внутреннее исследование, и такие усилия еще ни разу ему не помогли. Для него было большим шагом даже признать, что это защита. Другой мой друг потакает себе во всем — в сексе, еде, алкоголе, наркотиках — и выработал дикий, беззаботный образ жизни, который его в этом поддерживает. Еще один из моих друзей зависим от своего имиджа и использует обаяние и сексуальную привлекательность в отношениях с женщинами, чтобы скрыть более глубокие чувства неуверенности в себе и стыда. Многие из нас борются с одержимостью в еде. Подростком я был маленьким и пухлым и очень страдал от унижений, которым меня подвергали другие мальчики. Позднее, в старших классах, я сильно похудел и даже перешел в другую крайность, но еда оставалась проблемой до гораздо более позднего возраста. Потом и эта проблема исчезла, и что-то во мне расслабилось. Теперь ее нет, и я понятия не имею, почему она исчезла.
Пристрастия окружены мощными бессознательными силами, на которые мы не можем воздействовать просто самоконтролем и самодисциплиной. За одержимым поведением, как и за другими моделями поведения Эмоционального Ребенка, стоят горы страха и стыда. Большую часть времени мы не соприкасаемся с тем, что стоит за нашими пристрастиями, потому что с ними наше поведение бессознательно и чувствуется непреодолимым.
Но когда мне удается посмотреть вовнутрь хотя бы на мгновения, я могу видеть, что вместе с одержимостью и автоматичностью вызываю в себе онемение и чувствую лихорадочность и стыд. В старших классах школы я влюбился в девушку, которую не интересовал. Я не мог выбросить ее из головы или принять, что она не хочет отвечать на мое внимание. Иногда вечерами я даже бродил вокруг ее дома. Я чувствовал, как меня словно захватывала сила, которую я не мог контролировать. Многие годы спустя я снова был отвергнут женщиной и поймал себя на таком же поведении. Только в этот раз я мог чувствовать стыд. Я чувствовал, что внутри меня было пространство, которое не могло выносить отвержения и хотело найти какой-то способ доказать, что происходит ошибка. Как только включается защитная модель поведения, мы становимся более и более лихорадочными, потому что боль не уходит ни от каких наших усилий ее избежать.
Один из вопросов, которые естественно возникают, когда мы рассматриваем пристрастия, — как от них избавиться. Обычно мы пытаемся с ними справиться из пространства дисциплины и самоконтроля. Но такой подход редко чувствителен к причине, вызвавшей зависимость. Требуя и подавляя себя, мы не можем принять, оценить и чувствовать рану внутри. Только когда мой самоконтроль уменьшился, я смог почувствовать за ним страхи и стыд, и во мне стаю больше сострадания и понимания того, почему мы спасаемся пристрастиями. Может быть, если бы мы выросли в среде более расслабленной, свободной от давления, поддерживающей и безмерно любящей, мы не были бы к ним так склонны. Но, учитывая объем стресса, которому подверглись наша чувствительность и уязвимость, я начал признавать вполне правомерным, что мы естественно тянемся к чему-то, что позволит снять внутреннее напряжение.
Есть бесконечное множество источников стресса для нашей уязвимости, которые все вместе создают тревожность и заставляют нас жаждать облегчения. Один — это постоянная борьба за то, чтобы доказать себя себе и другим. Поскольку мы, может быть, скрываем стыд так автоматически и бессознательно, часто очень трудно признать, сколько стресса мы несем в себе постоянно. Все давление, приходящее от нашей культуры, заставляет добиваться успеха и быть «кем-то» и приводит нашу внутреннюю чувствительность глубоко в стыд и шок. Если мы хотим оставаться в ритме с этим скоростным, материалистическим, ориентированным на достижение миром, нам приходится жить в отрицании своей чувствительности. Безумие западной культуры часто управляет нашей жизнью. И еще одна мощная причина, заставляющая нас прибегать к пристрастиям, — это глубокие страхи чувства одиночества и пустоты внутри. У нашего Эмоционального Ребенка нет ресурсов, чтобы справляться с этой черной дырой одиночества и отсутствия смысла. Это что-то такое, чему мы должны научиться у людей, которые нашли мудрость и храбрость, чтобы позволить возникнуть этому пространству и пройти через страхи, связанные с ним.
