У каждого слова много значений — множество значений, — потому что все звуки имеют свое буквенное обозначение. Он стремился к тому, чтобы ни одно явление в жизни или существовании не осталось без названия. Но даже при пятидесяти двух буквах невозможно охватить все существование, поэтому у каждого слова множество значений. Это наделяет его очень пластичной красотой, потому что поэтам гораздо легче играть словами, когда существует такое множество значений. Но это порождает такое новое явление, как истолкование.
Кришна выражал свои мысли в «Шримад Бхагавад-гита», и к ней прилагаются тысячи толкований. Одна и та же строчка может быть истолкована тысячами способов. Теперь это настоящие дебри толкований — невозможно понять, что Кришна хотел сказать на самом деле.
Это стало уникальным явлением — нигде в мире такого еще не происходило: Шанкара пишет истолкование Кришны, затем пояснения самого Шанкары начинают вызывать сомнения — что он имел в виду? Затем ученики Шанкары начинают писать свои комментарии к его комментариям, и так далее и тому подобное, поколение за поколением.
Гита Кришны осталась далеко позади. Вы не найдете даже ее отголосков, потому что от одного толкования к другому толкованию изменяется акцент. Человек, пишущий пояснения к Шанкаре, не рассматривает Кришну, он рассматривает Шанкару, наделяя определенным смыслом труд Шанкары. И тут же другие ученики пытаются делать то же самое, соревнуясь друг с другом, поэтому появляются сотни толкований Шанкары. Затем эти люди в свою очередь выпустят учеников, которые будут писать комментарии к их комментариям.
Исследовать индуистские писания, как попасть в страну чудес. Как люди играют словами, находя все новые значения, противоречащие одно другому! И нет способа определить, кто из них прав, потому что язык допускает все эти значения.
Из-за такой гибкости санскрит не может стать языком науки, хотя в нем есть красота. Чтение на нем почти как пение. В нем гибкость, не монополия. Все свободны в своем выборе значений, в извлечении из них философского смысла, какого никто прежде не извлекал. Для него характерна свобода мысли, но именно это обрекает его на отсутствие упорядоченности. В науке такое невозможно.
Графические языки, как, например, японский, очень систематичны. Их значения обладают только одним смыслом. Толкований не требуется, значения заложены в символах. Но требуется столько символов, что настолько объемный язык не может быть использован в качестве международного, потому что, если вы не впитывали его терпеливо с самого детства, вам понадобится полжизни только на его изучение; вопрос об использовании даже не стоит. Жизнь так коротка, люди спешат, смерть так близко, что это будет совершенно бесполезной тратой времени — тридцать или больше лет запоминать символы.
Все языки мира имеют свою особую выразительность, но вместе с ней и свои проблемы.
Гита задала очень важный вопрос. Это правда: в английском или в любом другом языке, использующем алфавит, ни одно из слов не может остаться чистым, потому что его придется использовать для обозначения многих вещей. В разных контекстах оно оскверняется, загрязняется, а люди даже не отдают себе в этом отчета. Кто-то говорит: «Я тебя люблю» так же, как он говорит: «Я люблю курить». Он не понимает, что любовь к курению и любовь к человеку нельзя помещать в одну категорию; здесь не может быть одинакового смысла. В этом смысле английский язык беден.
В санскрите, если друг друга любят брат с сестрой, для этого есть слово, которое автоматически исключает сексуальные отношения. Это любовь, но не та, которая возникает между мужем и женой. Для них есть другое слово. Для родителей есть еще одно слово, потому как то же самое слово в этот раз не может быть использовано. В этом слове должны присутствовать некоторая благодарность, некоторое уважение, почтение. А когда вы употребляете его по отношению к вещи, опять же, оно не может относиться к чему-либо еще — у него должна быть своя категория. Это будет больше похоже на предпочтение, а не на любовь.
Но тогда возникает такое множество слов, язык становится неуправляемым, и при незначительных изменениях меняется и значение слов. Кроме того, каждый язык имеет свое происхождение.
Я думал, что должен быть язык, который бы сочетал в себе все лучшие особенности всех языков и исключал бы их сложности, но, похоже, это невозможно. Были попытки создания таких языков, к примеру эсперанто, но они не приживаются: они надуманные, искусственные.
Было бы прекрасно, если бы весь мир пользовался одним языком. Это бы очень помогло сблизить человечество. Это было бы одним из самых серьезных шагов против войны — изначальная основа для взаимопонимания — потому что большая часть конфликтов происходит вследствие непонимания, а язык играет важную роль для понимания или непонимания.
Люди пытались создать искусственный язык, который бы признал весь мир, но ни одно усилие не увенчалось успехом по достаточно простой причине. Язык, который вы учили с рождения, проник так глубоко в ваши кости, в вашу кровь, в саму вашу суть, что он уже практически часть вас. Что-то можно привить поверх него, но это не будет в радость. Ради чего тогда себя обременять?
Родной язык проникает так глубоко в ваше существо… Один из моих профессоров, С. К. Саксена, который прожил почти всю свою жизнь на Западе, учась, затем уча, профессорствуя, вернулся в Индию только в преклонном возрасте. Но он признался мне: «Странно, я должен тебе признаться, что, хотя я и прожил почти всю свою жизнь на Западе, до сих пор, влюбляясь в женщину, я хочу говорить с ней на моем родном языке. Разговоры не на родном языке кажутся мне поверхностными».
И в ссоре вы забываете привитый язык. Вам удобнее ссориться на родном языке.
Есть замечательный факт из жизни прославленного императора Боджа. Он был известен тем, что привечал людей, талантливых в самых разных областях. При его дворе было очень много талантливых людей. Со всей страны он собрал лучших — самые сливки — во всех направлениях, во всех областях. Там были лучшие ученые, лучшие философы, лучшие певцы, лучшие поэты.
И вот однажды появился человек и бросил вызов Боджу: «Ты очень гордишься своими так называемыми учеными. Я бросаю вызов твоим ученым — пусть определят мой родной язык. Я говорю на тридцати языках; я буду говорить на этих тридцати языках, и если кто-нибудь сможет определить, который из них мой родной, то я дам ему сто тысяч золотых рупий. Если он проиграет, тогда он должен будет заплатить мне столько же — вызываю всех».
В первый день он рассказал несколько отрывков на одном языке, потом на другом, потом на третьем. Несколько человек попытались отгадать и проиграли. Только один человек, поэт Калидас — индийский Шекспир — оставался в молчании по той простой причине, что вызов был брошен ученым, а не поэтам. Но он наблюдал за этим человеком очень внимательно. И после тридцати языков — и по меньшей мере пятнадцать человек уже потеряли свои деньги — даже Калидас не мог найти даже маленькой зацепки, как определить, который язык его родной.
Когда все ученые завершили соревнование — никто больше не был готов принять вызов, зная о судьбе пятнадцати наиболее выдающихся придворных ученых, — Калидас обратился к человеку: «Я не мог сегодня принять участия, потому что ты не пригласил поэтов. Ты пригласил только ученых. Будет очень любезно с твоей стороны, если завтра ты дашь шанс поэтам».
Человек был просто счастлив. Он сказал: «Я буду продолжать столько, сколько вы захотите. Поэты, певцы, музыканты, танцоры, теологи, философы… кто угодно. Я могу приходить хоть каждый день».
На следующий день Калидас стоял перед воротами со всеми придворными и императором. Он попросил их там постоять, чтобы встретить и поприветствовать гостя. Они сказали: «Это необязательно», — но он ответил: «Это часть моего плана — просто стойте здесь».
По меньшей мере сто мраморных ступенек вели во дворец. И когда человек достиг верхней ступеньки, Калидас толкнул его. Он потерял равновесие, покатился вниз и стал кричать. Калидас сказал: «Вот твой родной язык!» — и человеку пришлось согласиться, что это был его родной язык.
«Но, — сказал человек, — это неправильно».
Калидас ответил: «Другого выхода не было — или любовь, или ссора. Что-то, в чем нельзя притвориться».
Я рассказал эту историю доктору С. К. Саксене. Он ответил: «Эта история — истинная правда; я проверил это на своем опыте. Я любил многих женщин, но это всегда было неглубоко, потому что я не мог говорить на своем родном языке. Я не мог сказать, как сильно я люблю. А сказать это на другом языке значило перевести; это не первоисточник».
В мире существуют тысячи языков, и никто не хочет оставить свой язык. Единственное, что, кажется, можно сделать, это разрешить всем иметь два языка.
