Это похоже на вывихнутый сустав, который причиняет непрестанное мучение до тех пор, пока кость не вправлена на свое место. Эта боль настолько жестокая, что душа готова сделать все что угодно, дабы удовлетворить Бога за свой проступок, и скорее была бы рада быть разорванной на части, нежели переносить это мучение. Иногда душа стремится к другим и открывает себя, чтобы получить утешение. Но этим она разрушает Божье предназначение для нее. Крайне важно знать, какова польза от страдания. Все наше духовное продвижение зависит от него. В часы внутренних мучений, мрака и стенания мы должны сотрудничать с Богом, перенося это поглощающее нас терзание до его крайнего предела (пока оно продолжается), не пытаясь хоть как–то уменьшить или увеличить его. Переносите его пассивно, не ищите возможности удовлетворить Бога чем бы то ни было, исходящим от себя самого. Продолжать быть пассивным в такое время чрезвычайно сложно и требует великой твердости и мужества. Я знала некоторых людей, которые никогда не продвигались дальше в духовном росте из–за того, что теряли терпение и искали средства утешения.
БРАЩЕНИЕ С МНОЙ МОЕГО МУЖА и свекрови, каким бы жестоким и оскорбительным оно не было, я переносила молчаливо. Я не отвечала им, и это не стоило мне больших усилий, потому что величие моего внутреннего занятия и все, происходившее внутри меня, делало меня нечувствительной ко всему внешнему. Бывали минуты, когда я оставалась одна. И вот тогда я не могла сдержать слез. Для них я исполняла самую черную работу, чтобы смирить себя. Но все это не давало мне возможности завоевать их расположения.
Когда они приходили в ярость, хоть я и не находила ничего, что давало им к этому какой бы то ни было повод, я всегда просила у них прощения. Даже у девушки служанки, о которой я уже упоминала. Преодоление самой себя доставалось мне со многими терзаниями, особенно, что касается этой девушки. Она стала еще более дерзкой в этом отношении, укоряя меня в таких вещах, которые, казалось, должны были бы заставить ее краснеть и сгорать от стыда.
Так как она видела, что я больше ей не противоречила и ни в чем не противилась, она продолжала обращаться со мной еще хуже. И когда я просила у нее прощения, она говорила триумфально: «Я очень хорошо знала, что я была права». Ее надменность достигла такого уровня, на котором я не позволила бы себе обращаться даже с самым последним рабом.
Однажды, одевая меня, она грубо меня дернула и оскорбительно со мной заговорила. Я сказала: «Я не хочу отвечать Вам от себя лично, ибо Вы не причиняете мне боли, но советую Вам не вести себя так в присутствии людей, которых бы это оскорбляло. Более того, так как я являюсь вашей хозяйкой, то в этом Бог действительно оскорблен Вами». Она оставила меня в этот момент, и, как безумная, побежала к моему мужу сказать, что не останется больше в этом доме, так как я дурно с ней обращаюсь. Она говорила, что я ненавижу ее в ответ на ту заботу, которую она проявляет к нему в его постоянных недомоганиях. А я якобы не желаю, чтобы она оказывала ему какие–либо услуги. Мой муж, будучи очень вспыльчивым, разгорячился, услышав эти слова. Я закончила одеваться сама. Поскольку она оставила меня, я не осмеливалась позвать другую девушку, ибо она бы не потерпела, чтобы кто–то другой приближался ко мне. Я увидела, что мой муж шел ко мне разъяренный, как лев, а он никогда ранее не был в таком гневе. Я подумала, что он может меня ударить, но ожидала удара спокойно, хотя он и угрожал мне поднятым костылем. Я думала, что он бросит меня на пол. Находясь в тесном единении с Богом, я перенесла бы это без страдания. У него было достаточно разума, чтобы не ударить меня, он понимал, насколько недостойно это бы выглядело. Но в своей ярости он бросил в меня костылем. Костыль упал рядом со мной, но меня не коснулся. Затем он высказался такими словами, как если бы говорил с уличной попрошайкой или самым ничтожным из творений. Я хранила глубокое молчание, будучи соединенной с Господом. В то же время вошла и девушка. При виде ее, его гнев удвоился. Я же держалась за Бога, как жертва, готовая вынести все, что Он допустит.
Мой муж приказал мне попросить у нее прощения, что я и сделала, тем самым успокоив его гнев.
После я пошла в свою комнату. Как только я в нее вошла, мой божественный Наставник побудил меня сделать девушке какой–нибудь подарок, чтобы вознаградить ее за то испытание, которое она мне причинила. Она была немного удивлена, но ее сердце было еще слишком ожесточенным, чтобы его можно было завоевать. Я часто так поступала, так как она нередко предоставляла мне подобные возможности. Она обладала большой ловкостью в уходе за больными. А мой муж, часто испытывая недомогания, не допустил бы никого другого ухаживать за ним. Он питал к ней большое расположение. Ей был присущ артистизм, и в его присутствии она проявляла ко мне сверхъестественное уважение. Но если в его отсутствие мне случалось ей сказать хотя бы слово, употребив большую мягкость, и она слышала шаги его приближения, она кричала изо всех сил, насколько она несчастна. Она вела себя как человек, оказавшийся в отчаянии, не говоря ему правду, ибо она, как и моя свекровь, была настроена против меня. То насилие, которое я совершала над своим гордым и живым характером, было настолько велико, что я не могла уже больше сдерживаться. Я была этим абсолютно истощена. Мне иногда казалось, что внутри меня что–то раскалывалось, и я часто заболевала от этой борьбы. Девушка не стыдилась высказывать, насколько она возмущена мною даже перед людьми из общества, которые приходили ко мне в гости. Если я молчала, она принималась оскорблять меня еще больше, говоря, что я ее презираю. Она кричала на меня и жаловалась всем.
Но все это способствовало увеличению моего уважения и ее собственного бесчестия. Моя репутация в том, что касалось моей внешней скромности, поклонения Богу и благотворительной деятельности, которой я занималась, была теперь настолько высока, что ничто не могло ее поколебать. Иногда она выбегала на улицу, выкрикивая против меня оскорбления. Однажды она восклицала: «Разве я не несчастнейшая из несчастных, что имею такую хозяйку?» Люди собрались вокруг нее, чтобы узнать, что я ей сделала, и, не зная что сказать, она отвечала, что я не говорила с ней целый день. Они возвратились к себе, смеясь, и говорили: «Тогда она не причинила тебе слишком много страдания».
Я поражаюсь слепоте многих духовников, и тому, как много правды они позволяют скрывать от себя кающимся грешникам. Духовник этой девушки принимал ее за святую. Он говорил это при мне. Я ничего не ответила, так как любовь не позволяла мне рассказывать о своих бедах. Мне следовало отдавать их все Богу, храня глубокое молчание.
Мой муж был недоволен состоянием моего поклонения Богу. «Вот как, — сказал он однажды, — ты настолько любишь Бога, что меня ты уже не любишь». Ему было так мало известно о том, что супружеская любовь, это та любовь, которую Сам Господь создает в любящем Его сердце. О единственный Святой и Чистый, Ты с самого начала вложил в меня такую целомудренную любовь, что в мире не было ничего, что я бы побоялась претерпеть ради обладания и сохранения этой любви. Я старалась соглашаться с мужем и угождать ему абсолютно во всем, что он мог от меня потребовать. Бог в то время наделил меня такой чистотой души, что у меня было не так уж много плохих мыслей. Иногда, бывало, мой муж говорил мне: «Все видят, что ты никогда не выходишь из присутствия Божия».
Мир, видя, что я покинула его, преследовал меня и обращал меня в посмешище. Я была его развлечением и предметом его басней. Ему было невыносимо видеть, что женщина, которой едва исполнилось двадцать лет, способна объявить ему войну и превозмочь в этой войне. Моя свекровь была на стороне этого мира и обвиняла меня в том, что я не делала многих вещей, в отношении которых она в своем сердце сама была бы оскорблена, делай я их. Я была как будто растворившейся и одинокой, так мало я общалась с творениями мне подобными. Даже меньше чем того требовала необходимость.
Я, казалось, буквально переживала эти слова Павла: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Его действия во мне были настолько могущественными и сладостными, равно как и тайными, что я не могла их выразить. Однажды мы по делу поехали в провинцию. О! Какое невыразимо прекрасное общение пережила я там в уединении! Я была ненасытна в молитве. Вставала я в четыре часа утра, чтобы помолиться. Я ходила очень далеко в церковь, которая была расположена так, что экипаж не мог к ней подъехать. По одному крутому склону можно было подняться наверх, а по другому спуститься. Все это ничего мне не стоило, ибо у меня было такое горячее желание встретиться с моим Богом, моим единственным утешением, Который со Своей стороны милостиво открывал Себя Своему слабому творению, и для него был готов совершать даже видимые чудеса. Люди видевшие насколько моя жизнь отличалась от жизни женщин из мира, говорили, что я сумасшедшая. Они приписывали такое поведение недалекому уму. Иногда они говорили: «Что все это может значить? Некоторые люди думают, что эта мадам имеет немалые способности, но пока что ни одной из них не было заметно». Оказываясь в обществе, я часто не могла говорить. Будучи настолько занятой своей внутренней жизнью и находясь в единении с Господом, я не могла уделять внимание чему–либо иному. Когда рядом со мной кто–то говорил, я ничего не слышала. Обычно я что–то брала с собой, чтобы этого не было заметно. Я брала какое–нибудь шитье, чтобы под видом этой работы скрыть истинное занятие моего сердца. Когда я оставалась одна, работа выпадала из моих рук. Как–то я хотела убедить родственницу моего мужа в важности молитвы. Она посчитала меня сумасшедшей в том, что я лишаю себя всех развлечений того времени. Но Господь открыл ей глаза, чтобы она смогла научиться презирать их.
