Я росла в пригороде Багдада в 70-е годы. Мой отец был пилотом Иракских авиалиний, поэтому ребенком я много путешествовала. Я играла как в спортивные машинки, так и в куклы Барби и бесконечно мечтала о будущем. Все изменилось, когда мне исполнилось одиннадцать лет и началась ирано-иракская война. Тогда я впервые увидела военные самолеты, зенитные огни в небе, солдат с ружьями в руках, заполнивших улицы, и даже снаряды, падающие на жилые дома. Я помню, как мои родители обсуждали, что лучше для нашей семьи (отца, матери, двух моих братьев и меня): спать в одной постели, чтобы в случае, если на дом сбросят бомбу, мы умерли вместе, или продолжать спать в своих комнатах и вести нормальную жизнь. Однако ту жизнь нельзя было назвать нормальной, она временами была страшной и опасной. Затем неожиданно она стала еще опаснее, когда моего отца назначили личным пилотом Саддама Хусейна.
Отцу предложили работу, и он не смог отказаться, иначе его посадили бы в тюрьму или даже казнили. Мы старались избегать связей с Саддамом, но, как ядовитый газ, он просочился в наш дом и захватил власть над нашими жизнями, так как при нем мы даже дышать боялись. Все, связанное с нами, в конечном счете ассоциировалось с работой отца. Наш дом называли домом пилота, улицу, на которой я жила, — улицей пилота, и хуже всего то, что меня всегда называли дочкой пилота.
Как и все иракские дети, я знала, что Саддама надо называть "Амо",[9] но в отличие от других иракских детей меня с семьей часто приглашали в его резиденцию на званые вечера. Быть частью близкого окружения президента грозило опасностью. Мама объяснила мне, что никогда нельзя расслабляться или ослаблять бдительность. Много раз нам случалось сидеть в его гостиной и разговаривать с ним, когда он будто случайно упоминал, что убил члена своей семьи или сослуживца. При этом он очень пристально смотрел на нас. Оскорбить Саддама неверным замечанием или выражением лица было губительно, поэтому я научилась варьировать свою реакцию в зависимости от его настроения. Он был серьезен — и я была серьезна, он улыбался — и я улыбалась. Много лет я и моя семья жили в страхе: мы боялись этого человека и его сумасшествия.
Когда мне было почти двадцать лет, мать попросила меня принять предложение женитьбы от иракского эмигранта, жившего в Чикаго. Я пришла в ужас. Выйти замуж за незнакомого человека, которого я определенно не любила, шло вразрез с моими жизненными убеждениями, верой в любовь и свободу выбора. Сначала я отказалась, но мать так отчаянно кричала и умоляла, что я в итоге согласилась. Я тогда не знала: она страшно боялась, что Саддам начнет испытывать ко мне влечение. Она страстно желала, чтобы я уехала из Ирака и оказалась вне предела досягаемости президента.
Наша семья полетела на свадьбу в Чикаго, и мне хватило одного взгляда на моего будущего мужа, чтобы понять: он мне абсолютно не нравится. Однако он сказал, что постарается быть хорошим мужем, что у меня будет возможность закончить обучение в университете, который я оставила в Ираке, работать по профессии, и с течением времени мы, может быть, сможем друг друга полюбить.
Через несколько недель я поняла, что мой муж не собирается сдерживать свои обещания. Он почти не давал мне денег, не подпускал к машине и не позволил мне посещать университет. Месяцами я ощущала себя пойманной в ловушку, обманутой, оскорбленной служанкой в доме, в котором ко мне относились крайне пренебрежительно. Я продолжала уверять себя, что все скоро наладится, но ничего не менялось. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, был насильственный физический контакт с мужем. После него я потащилась в душ и стояла там под горячей водой, рыдая. Неважно, что я была замужем за этим человеком, — он изнасиловал меня. Я собрала вещи, все деньги, которые у меня были (около 400 $) и позвонила другу моей матери, жившему неподалеку. Он помог мне бежать.
Жизнь начала улучшаться. Я переехала в другой город, стала ходить в учебное заведение, у меня появились новые друзья. Все, что со мной произошло, — мое военное детство, годы, проведенные в тени Саддама, насильственная свадьба, — я оставила позади. Всю боль, страх и раны я спрятала в сундучок внутри себя. Я не хотела никогда больше вспоминать или думать об этом. В тот период на мою долю часто выпадали счастливые моменты, но какая-то часть меня всегда продолжала тосковать.
В 1992 году я снова вышла замуж, на этот раз за чудесного человека, которого встретила во время учебы в университете. Мы как раз копили деньги на медовый месяц, когда я прочитала статью в журнале про женщин Боснии и Герцеговины, заключенных в "лагерях изнасилований" во время войны. Что-то в лицах женщин на фотографии причинило мне сильную боль, и я начала рыдать. Мой муж прибежал в комнату узнать, что случилось. Когда я объяснила ему причину моих слез, он обнял меня, и мы оба заплакали. Мы хотели что-нибудь сделать, чтобы помочь им, но не нашли никаких организаций, которые занимались бы этими женщинами, поэтому мы решили предпринять собственные шаги. Мы взяли отложенные на медовый месяц деньги и с помощью унитарианской церкви, поддержавшей нашу инициативу, отправились в Хорватию.
Реакция бывших узниц потрясла нас. Очень быстро я поняла, что нашла дело своей жизни. Наше путешествие в Хорватию положило начало образованию "Женщины за женщин" — международной организации, которая помогает женщинам, выжившим в войне, вернуться к нормальной жизни путем общения с моими соотечественницами, получая от них каждый месяц вместе с письмом небольшую сумму денег. Я начала ездить по миру и общаться с тысячами женщин, которые стали жертвами изнасилований и невероятной жестокости. Я много раз убеждалась, что, рассказывая о своих несчастьях, они инициировали процесс своего исцеления, и это позволяло им совершать переход от состояния жертвы к осознанию того, что они остались целы, а затем — к нормальной, активной жизни.
Позже, когда в 2003 году Саддам был пойман, я решила написать книгу о том, через что пришлось пройти иракским женщинам и через что они проходят сейчас. У меня не было никакого желания углубляться в собственные воспоминания, но однажды мой агент позвонил мне и сказал: "Тебе надо написать книгу о себе. Ты и есть история".
Я закричала: "Нет! Это не обо мне, это о других женщинах!" Я простила всех, кого могла, но, когда я пыталась бороться с собой, чтобы обнажить боль и раны, которые я так долго держала внутри, в моей душе возникали раздражение и страх. Рассказ о моей жизни мог разрушить созданный мной образ сильной женщины, феминистки и защитницы прав женщин. Но больше всего меня пугало, что, если я расскажу кому-нибудь, что знала Саддама Хусейна, моя личность, убеждения и достижения померкнут и Саддам захватит власть над всем в моей жизни, как он это сделал, когда я еще жила в Ираке.
Через несколько дней в офисе представительства нашей организации "Женщины за женщин" в Конго для меня наступила кульминация. Два часа я сидела в комнате с женщиной по имени Набито и переводчиком и слушала ее рассказ о том, что с ней случилось во время войны. Это была ужасная история — и вместе с тем заурядная. Солдаты изнасиловали ее и дочерей, приказали ее сыну изнасиловать мать, а когда он отказался, выстрелили ему в ногу. Я поймала себя на том, что вся дрожу, слушая детали. Когда она закончила, то посмотрела на меня и сказала: "Я никогда никому, кроме вас, не рассказывала эту историю".
Ее фраза пробудила во мне столько эмоций! Она рассказала мне свою правду, а я боялась рассказать свою! Тогда я спросила ее: "Что вы хотите? Моя работа заключается в том, чтобы написать об этом, рассказать миру вашу историю. Мне стоит сохранить ее в секрете? Никому не рассказывать?"
Она посмотрела мне прямо в глаза и, улыбнувшись, ответила: "Если бы я могла поведать всему миру мою историю, может быть, это спасло бы других женщин от того, через что пришлось пройти мне. Да, лучше расскажите миру, только не моим соседям".
Это был один из самых уничижительных моментов в моей жизни. Я села в машину и плакала все пять часов, пока ехала из Конго в Руанду. Я не могла перестать думать о Набито. У нее не было ни образования, ни дома, не было ничего, кроме одного платья, которое ей дал кто-то, и обуви, которую она сама сделала из мусора.
Тем не менее в ней было больше сострадания и мужества, чем у меня. Она не только рассказала мне свою историю и открыла спрятанные в душе боль и муки, но и хотела поведать об этом миру, если ее признание было способно хотя бы одной женщине помочь избежать того, через что пришлось пройти ей.
Все-таки у меня было еще много причин бояться. Я знала, что моя мать умерла в молчании, так же, как и моя бабушка. Но я не хотела быть еще одной женщиной, которая умрет в молчании. Когда я приехала в свой отель в Руанду, я написала по электронной почте моему агенту и соавтору: "Я сделаю это".
