Я восседал на нём, окружённый расположившейся на асфальте в высшей степени дружелюбной компанией. Она жаждала хоть что-нибудь услышать о далёкой загадочной России. Но нас разделял языковой барьер. Положение было нелепым, обидным.
Продавец в белой галабее понял моё состояние, вскочил, потрепал по плечу, что-то крикнул по-арабски. Вскоре подбежал мальчик с зажжённым узорчатым кальяном, почтительно поднёс его длинный мундштук к моему рту.
Мысли о СПИДе, венерических болезнях панически мелькали в мозгу. Я отрицательно замахал руками, головой, показывая, что не курю. И увидел истинное огорчение в глазах окружавших людей.
«Господи, спаси меня! Будь что будет!» — Взял мундштук в рот, несколько раз затянулся.
Послышались одобрительные возгласы. После чего кальян пошёл по кругу.
Продавец что-то ещё приказал мальчику. Тот скрылся в лавке и принёс оттуда маленького фаянсового скарабея на длинном шнурке, надел мне на шею.
Нужно было хоть чем-то отдарить. Хоть чем-то. Я начал шарить по карманам, нашёл металлический рубль с изображением Гагарина, отдал.
— Гагарин! — радостно произнёс продавец, протягивая монету мальчику. — Гагарин!
Услышав щелчок фотокамеры, я оглянулся. Саша Петров, который опередил возвращавшуюся группу, снимал и снимал экзотический кадр.
— Фотографию в Москве хоть подарите? — спросил я, когда мы уже ехали в автобусе.
— Постараюсь, — неопределённо ответил Саша. — Кодаковская плёнка, для слайдов. Печатать с неё фотографии дорого.
Потом, в Москве, несколько раз звонил Саше, напоминал, но не получил ни одного фото.
Уже под вечер приехали к знаменитым колоссам Мемнона. Мохаммед напомнил всем, что эти колоссы когда-то издавали некие таинственные звуки. Как я ни прислушивался, ничего, кроме галдёжа туристов, не было слышно. Колоссы стояли среди развалин одинокие, полуразрушенные, нелепые. Над ними затеплились первые звезды. Что-то тёмное косо метнулось, пролетело, обдав ветерком висок.
Воспоминание о, может быть, самом необыкновенном случае в жизни как бы само собой стало разворачиваться передо мной в автобусе на обратном пути в Луксор.
...Тогда я гостил в Колхиде на раскопках у археологов. Близ этих раскопок стоял древний христианский храм. Запущенный. Без дверей, с проломленным куполом. Как-то на рассвете, когда все ещё спали, я подошёл к нему, ступил сквозь дверной проём в сумрак осквернённого святилища, навстречу испуганно метнулась летучая мышь. Точно так же обдало ветерком.
Пол храма был загажен человеческими испражнениями, мусором. Подошел к остаткам каменного алтаря, глядя вверх в прорезь оконца, откуда пробивался сноп солнечных лучей, помолился Богу.
Потом покинул храм, шёл по тропинке среди развалин. Что-то заставило обернуться.
Снизу, от каменного порога дверного проёма поднималось синее пламя с красными языками... За считанные секунды оно, как живой занавес, заслонило собой весь проем.
Это была реальность. От созерцания которой я остолбенел.
Вокруг не было видно ни души. Ни одного свидетеля. Лишь вдалеке мальчик гнал на выпас корову. Я крикнул, позвал, думая, что это он каким-то непостижимым образом успел развести в храме костёр.
Пока мальчик шёл навстречу, пока мы вместе бежали к храму, пламя исчезло. Ни пепла, ни золы, ни следов кострища я не нашёл. Мальчик с недоумением объяснил, что он только что проснулся, выгнал корову из сарая.
Вернувшись в Москву, я рассказал своему духовному отцу о необыкновенном случае, стал доказывать, что это была не галлюцинация. «Не суетитесь, — перебил священник. — В храме наверняка когда-то молились верующие, накопилась духовная энергия. Потом всё пришло в запустение. Кто знает, на сколько столетий. И вот теперь появились вы со своей молитвой, своей духовной энергией. Произошел контакт. Всё это вырвалось на наш физический, материальный план в виде пламени».
«Всё равно не понимаю. Честно говоря, меня охватил страх, я весь горел от корней волос до подошв. Это был ужас перед чудом, нечто нестерпимое для рассудка».
«Большего не могу вам объяснить, — ответил священник. — Да и то, что я сказал, — лишь предположение. Разве вы не знаете из Библии, что есть тайны, которые не вмещает ум человеческий? Смиритесь. И призадумайтесь о том, что удостоились видеть. Это, несомненно, знак, налагающий очень большую ответственность».
Я и предположить не мог, что смогу забыть о таком непостижимом случае и вспомню о нём лишь в Египте у колоссов Мемнона.
«Вот она, деталь этого путешествия, — думал я, глядя в окно на черноту египетской ночи. — К чему она?»
Фары автобуса высветили усталую кавалькаду туристов на ишаках, возвращавшихся в Луксор. Толстяк в пробковом шлеме с тупой невозмутимостью продолжал сосать свою трубку.
«Ну как его прошибить, этот мир мирового мещанства? — думал я. — Ведь именно на него, на средний уровень, ориентируются экономика, промышленность, торговля. Во всех странах. На всех материках. Литература, искусство — всё на потребу обывателям, людям, которые и не пытаются разгадать тайну жизни, не чувствуют себя её соучастниками. А значит, мертвы. Пока они мертвы, будут равнодушно опустошать недра, сводить леса, превращать реки и моря в отстойники нечистот. Как оживить этих ходячих мертвецов? Как спасти их для жизни?»
Я чувствовал, что решение этого вопроса существует. Казалось, какая-то тонкая плёнка отделяет, не даёт прорваться уже готовому, ослепительно простому ответу.
Поздно ночью в луксорском отеле «Санта Мария» лежал в постели, откинув голову на длинный валик, и последнее, о чём успел перед сном подумать, было: «Летучая мышь у колоссов Мемнона, напомнившая о грузинском храме, и толстяк в пробковом шлеме — иероглифы жизни, которые, кажется, прочитал...»
Со станции Холодная Речка до Сухуми я доехал на электричке. Шел пятый час вечера. От вокзала до Дома правительства Абхазской АССР, где помещалось Министерство лесного хозяйства, нужно было пройти половину города.
Много раз мне доводилось бывать здесь, и теперь, уверенно шагая по улицам со своей перекинутой через плечо сумкой, испытывал ощущение, будто вернулся в собственную юность.
Шестнадцатилетним школьником однажды, томимый жаждой путешествий, удрал из дому, добрался до Одессы. Оттуда, купив на последние рубли билет палубного пассажира, поплыл на пароходе «Победа» Черным морем в Сухуми. На палубе оказался в плотном окружении профессиональных нищих, которые перебирались на промысел в те же края.
Полуоборванные бродяги, они могли при случае и зарезать. С тех пор я хорошо запомнил, как победил страх, как прорвалось врождённое чувство жадного любопытства к людям, кем бы они ни были.
Предводителем нищих был старый еврей Соломон. «Хочешь, станцую тебе всю мою жизнь?» — спросил он, когда я простодушно рассказал о том, что в Сухуми на Почтамте меня должен ждать денежный перевод от родителей.
Именно тогда, на ночной палубе, освещённой косым светом мачтового прожектора, я убедился в поразительных возможностях танца, увидел целую поэму горестной человеческой жизни, поэму, пропетую без помощи слов.
И это была не просто история одного человека, а история всего народа — униженного, гонимого. Но вечного.
По прибытии в Сухуми вся орава нищих, возглавляемая Соломоном, почтительно дожидалась у Почтамта, пока я получал деньги, а потом повела на базар, где мы приобрели три литровые бутылки огненной чачи и кулёк персиков на закуску.
Для полного блаженства местом распития был избран кинотеатр под открытым небом. При свете первых звёзд компания, передавая друг другу бутылки, с энтузиазмом предавалась просмотру английской комедии «Джордж из «Динки-джазаІ», а под конец свалилась на землю между рядами стульев и уснула.
Сейчас, идя по Сухуми, я с улыбкой вспоминал, как пробудился в полном одиночестве и тотчас полез в карман, убеждённый, что деньги, оставшиеся на обратный билет в Москву, исчезли. Но они были целы.
Я не чувствовал своего возраста, разницы лет. И теперь, входя в подъезд Дома правительства, взбегая по ступенькам лестницы на второй этаж, где помещалось министерство, ощущал себя все тем же шестнадцатилетним Артуром, готовым к любым неожиданностям, авантюрам. Всё время помнил о задании Йовайши — найти клад, зарытый Семеновым. И вот конечная, и главная, цель командировки приблизилась. Я был в Сухуми.
— Извините, все уже разошлись по домам, — объяснил единственный сотрудник министерства, молодой парень, встретившийся в коридоре. — У нас штат всего четырнадцать человек, включая министра. Что ж вы не позвонили заранее? Мы бы забронировали вам номер. Где вы хотите остановиться?
— Если можно, в гостинице «Абхазия». В своё время я прожил в ней целую зиму.
