Ознакомительная версия.
В тот день я встречалась за обедом с одним знакомым из танцевальной труппы. Он, увидев меня, еще издалека стал шутливо прикрывать руками лицо.
З: — Ты сегодня ослепляешь! Солнце просто меркнет. Что случилось? В чем секрет?
Я: — Никакого секрета, просто все хорошо.
З: — Да нет, это у меня просто все хорошо, а ты сияешь!
Я: — Ну, тогда просто завидуй молча.
З: — И все — таки, откуда такой мощный внутренний свет?
Я: — Вот скажи, когда ты в последний раз говорил или писал своей девушке что-нибудь приятное?
З: — Не помню, а что?
Я: — Да ничего, возьми и прямо сейчас напиши.
З: — Нет, не буду. Она не ответит, а я буду думать об этом постоянно.
Я: — А ты не думай. Неужели просто знать, что поднял человеку настроение, мало для того, чтобы всего лишь написать пару слов.
З: — Да не люблю я эти сантименты. Она и так должна знать, как я к ней отношусь.
Я: — Во-первых, никто тебе ничего не должен. А во-вторых, даже если знает, ну что тебе стоит? И почему с мужской точки зрения всегда все так категорично: если один раз сказал, значит, должна запомнить на всю жизнь и больше не спрашивать?
З: — Потому что это логично.
Я: — Возможно. Но не стоит путать мужскую логику с женской. Нам важно постоянно получать новые подтверждения тому, что мы нужны. Любые. Мы так устроены. Так что давай пиши.
З: — Ну, если это зарядит ее хотя бы на 10 процентов от того состояния, которое ты сейчас излучаешь, тогда, конечно, напишу.
Обед подошел к концу, а мой знакомый продолжал нервно сжимать в руке телефон.
З: — Ну вот, она не отвечает! Это все ты! Заразила меня своим счастьем, а я теперь из хозяина положения превратился в ведомого.
Я: — Какая чушь! Засунь свой эгоизм подальше от моих глаз и не разочаровывай меня! А я тебе гарантирую, что в эту минуту она улыбается. И вообще, смотри, какой волшебный день!
З: — Да уж, если гарантируешь, то, конечно, пускай радуется, мне не жалко. И все-таки какие же вы, женщины, сумасшедшие существа. С вами — хочется стреляться, без вас — скучно!
Я: — Научишься ценить, стреляться перехочется.
Я провела небольшую аналогию с нашей ситуацией и пришла к выводу, что разгадала для себя еще одну загадку. Каждый раз, когда мы были наедине и мне казалось, что он наконец подпустил меня поближе, было совершенно очевидно, что это искреннее проявление нахлынувших чувств. Спадали маски хладнокровия и невозмутимости. И каждый раз я радовалась тому, что он открылся, стал настоящим. Но каждый раз это длилось совсем недолго. Буквально на следующий день его будто переклинивало, и он запирался уже на десять замков вместо одного, резко отдаляясь. На самом деле для него просто важно было не терять в своем собственном представлении состояние хозяина положения, способного контролировать любую ситуацию. Для него подобно смерти было ощутить себя «ведомым», это вызывало в нем животный страх. А когда он давал волю чувствам, он терял над собой контроль, путая слабость с искренностью. И он отдалялся, чтобы восстановить внутри себя некий баланс мужественности.
Тогда я впервые сформулировала сама для себя то, что же именно меня в нем так цепляло.
Это как раз и была та грань, которая была видна только мне: грань между его искренней простотой, какой-то по — детски наивной ранимостью и стальной завесой мужественности и брутальности.
Довольно часто он выводил меня на эмоции. Иногда у меня получалось сдерживаться, но иногда я все-таки срывалась и давала себе волю в довольно жестких высказываниях. Самый главный урок, который я вынесла из этой, иногда болезненно ощутимой, разницы между игрой на проявление самоконтроля и отношений, сравнимых с американскими горками, — это то, что неважно, кто и каким образом пытается вывести нас из себя, только мы сами ответственны за то, что в конечном итоге поддаемся на провокацию.
Я: — Давай встретимся во вторник, у меня будет свободное время.
Он: — Я пока не знаю, но вроде у меня тоже.
Дальше несколько дней молчания и тишины. В понедельник:
Я: — Ну так что насчет встречи?
Он: — А я уже и забыл. Так когда ты хотела встретиться? Во вторник, что ли?
Я: — Ты что, специально меня доводишь или пьяный?
Он: — Пьяный.
Я: — В запое, что ли?
Он: — Ну, не могу выйти.
Я: — Ты убиваешь меня.
Он: — Давай я тебе завтра позвоню.
Я: — Хорошо.
Вторник, вечер.
Я: — Ты прямо человек слова: обещал и — не позвонил.
Он: — Да не получилось у меня, на тренировке был.
Я: — Я понимаю, но мне ведь тоже нужно заранее вечер планировать, какие-то планы строить…
Он: — Ну, ты строй их пока без меня, мне тут нужно с друзьями съездить кое — куда, может, потом созвонимся.
Я: — Понятно, не стоит, приятного вечера.
В каждый из таких моментов мне было очень сложно сдержаться и не наговорить кучу грубостей, которые, в свою очередь, пусть и частично, но были бы справедливыми. У меня даже закралось подозрение, что в попытках укрепить собственную самооценку он экзаменовал и мою, параллельно прощупывая, где же все-таки находится моя точка кипения. Одна из таких его попыток все же увенчалась успехом.
Я: — Как насчет понедельника?
Он: — Давай! Во сколько?
Я: — В 12 сможешь?
Он: — Да, как раз будет перерыв между тренировками. А где?
Я: — Пока не решила, скину тебе в сообщении в воскресенье. Идет?
Он: — Идет.
Сидя в такси в назначенное время в назначенном месте я почему-то была уверена, что отпускать машину не стоит, поэтому ждала прямо в ней. Терпения хватило аж на целых полчаса, после того, как оно закончилось и у меня, и у водителя такси, меня охватило состояние, смешанное из удивления, непонимания, гнева и отчаяния. Призрачная надежда на то, что причиной такого поступка стали форс-мажорные обстоятельства, разбилась о бодрое чавканье в телефонной трубке:
Я: — Тебя, видимо, уже не ждать?
Он: — А ты где?
Я: — Что значит — где? Я же отправила тебе сообщение.
Он: — Я просто даже не знаю, где это.
Я: — Ты что, живешь в другом городе? Что за несуразицу ты придумываешь?
Он: — Да я, если честно, не очень хорошо себя чувствую, тренировка позже закончилась, а еще вечером одна, и я хотел между ними поспать. Давай созвонимся вечером?
Даже не помню, что я тогда ответила, но совершенно точно не то, что думала. А думала я тогда несколько килограммов мыслей в минуту, среди которых не было ни одной хорошей. И все же у меня не получилось удержать их при себе, в результате чего я выдала весьма нелицеприятную оценку как этому поступку, так и его хозяину. Но, как оказалось, кроме меня, эта оценка никого не тронула, так как отношение ко мне в конечном счете не поменялось, что совсем не радовало. Он был уверен в своей неотразимости, а мне не хотелось становиться стервозной только лишь для того, чтобы меня наконец-таки начали ценить. Ведь «всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит», как сказал Толстой. Но хорошее во мне он видеть отказывался, а значит, и причин дальше быть такой у меня не оставалось.
Такими поступками он вызывал во мне щемящее чувство жалости к самой себе, так почему же я позволяла так с собой поступать? Это, скорее, похоже на самообман, но мне казалось, что я на каком-то другом уровне чувствую его, чувствую, что за этой напускной агрессией и кричащим равнодушием он намеренно прячет теплые чувства, пытаясь скрыть их даже от самого себя.
Чувствую, что он не хочет ранить, но не умеет по-другому, просто не знает, как себя вести со мной, и получается все так смазанно. Но даже в те моменты, когда мы находились далеко друг от друга и совершенно очевидным казалось то, что нет больше видимых причин быть вместе, у меня даже мысли не возникало, что я могу его больше не увидеть, не смогу обнять и слегка взъерошить волосы на затылке, а он больше не заглянет мне в глаза и не обнимет меня сзади своей сильной и уверенной рукой, которая только со мной могла быть такой нежной. Даже когда мы расходились, внутри меня что— то всегда поддерживало непоколебимую уверенность в том, что это всего лишь пауза, а конца нашей истории не будет никогда. И дело даже не в том, что я никогда не отступаюсь от того, чего действительно хочу добиться, не боясь идти напролом за своей мечтой. Это невозможно объяснить, но я еще до момента знакомства уже с одного только взгляда поняла, что он будет в моей жизни, а может, и всегда был. С первой встречи я знала, что его присутствие в моей судьбе не случайно, а с первым поцелуем пришло осознание того, что пути назад уже нет.
Даже в те моменты, когда ничто со стороны не давило и не мешало открыться друг другу, он не подпускал меня к себе ближе, чем мне хотелось бы, оставаясь всегда наполовину закрытым. Как будто однажды, а может, и неоднократно раньше, он уже впускал в свое личное пространство кого-то, кто больно ранил его, нарушил его гармонию, разрушив внутренний мир, и теперь его защитный барьер стал непробиваемым. Все мои попытки хоть как-то растормошить его, вызвать на какие-то откровения, натыкались на непреодолимый щит из упрямого нежелания стать ближе.
Ознакомительная версия.
