Кто же причастен? Кому принадлежал голос? И разве так уж естественно, что Йовайша тоже знал Семенова?
Кое-как умылся под тощей струйкой воды, оделся, забрал свою сумку и, сдав внизу ключ администратору, распрощался с гостиницей «Абхазия».
И тотчас увидел Нукзара, который шёл навстречу посреди улицы, огибая разрытую траншею.
Обнялись. Выяснив, что я ещё не завтракал, Нукзар завёл меня в какой-то двор, усадил за один из стоящих там столиков, заказал подошедшей официантке два хачапури с сыром, а сам направился к старику-кофевару, колдовавшему над жаровней.
Нежное тепло восходящего солнца коснулось лица. Издали смотрел я на атлетическую фигуру Нукзара, ожидающего, пока сварится кофе в джезвее, и чувствовал, как спокойствие снисходит на душу.
За едой расспросил Нукзара о том, как продвигается геологоразведка в горах, о загадочной штольне — нет ли каких новых находок?
Выяснилось, что штольню год назад посетили археологи, вывезли на вертолёте оба гигантских молота. Ученые не смогли выдвинуть даже гипотезы о происхождении этого тоннеля...
— Лучше объясни, зачем мы едем на Каштак? — спросил Нукзар. — Смешно сказать, я за это лето ни разу не искупался. Работа заела. Вот сунул в карман плавки. Хоть окунусь.
— Напрасно. Вода ледяная.
— А я закалённый. С детства плаваю. Знаешь, у нас в Тбилиси в моём квартале был бассейн под открытым небом. С вышкой. Круглый год прыгал, купался. Один раз, уже в юности, мне шестнадцать было, как-то ночью после застолья шёл домой, решил сбить хмель. Разделся, залез на вышку, бросился оттуда ласточкой. А воду, оказывается, спустили! Сухо! Все кости переломал, руки, ноги... После больницы только спорт меня спас. Даже крепче стал. Смотри, какие бицепсы! — Нукзар согнул руку.
Я с уважением потрогал сквозь ткань джинсовой куртки упругие мускулы.
— А кости как? Не ноют?
— Ноют. В непогоду. Всё-таки двенадцать переломов. Так зачем мы едем на Каштак?
— Видишь ли, тут такое дело... — Я понимал, что Нукзару придётся так или иначе рассказать о цели поездки. Но не все. Нельзя было вводить в соблазн этого симпатичного человека.
Пришлось придумать, будто в канистре, которую предстояло найти, хранятся важные для истории воспоминания художника.
— А как ты её будешь искать?
Этот вопрос тоже был неминуем. Пришлось, пока шли к остановке троллейбуса, посвятить Нукзара в некоторые проблемы парапсихологии, поведать о её возможностях.
Оказалось, что Нукзар более или менее в курсе дела.
— У нас в Грузии есть такие люди. Человек идёт с веткой ивы и, когда она нагибается к земле, находит воду. Называется — лозоходство. Они действуют с помощью ветки, ты — ладонью. Так?
— Примерно.
— Интересно, чёрт возьми! Едем скорей! А твоего гинеколога я беру на себя. Ничего не бойся. Ищи себе спокойно. Вот увидишь, всё пойдёт как по маслу.
Его энтузиазм встревожил меня.
— Только, пожалуйста, не заводись, будем вести себя по-джентльменски, — увещевал я Нукзара, когда мы вышли из троллейбуса в конце маршрута. — Если этот скаред заподозрит, что у него забирают что-то важное, он может и милицию вызвать.
Без труда нашёл я знакомую улочку и калитку в заборе. К моему удивлению, она была приоткрыта.
Дом, обветшалый, в бурых пятнах от непогод, стоял посреди пустого участка, как надгробье. Тем не менее он был обитаем. Между двух деревьев на верёвке висело сохнущее белье.
Я сбросил сумку на дощатый столик, стоящий у кипариса, прошёл по тропинке ко входу в первый этаж, увидел заколоченную дверь, окно.
— Начинай, — шепнул Нукзар. — Никого нет. Много времени потребуется? Смотри, вон и лопата возле сарая!
— Сначала, наверное, нужно разбить всю территорию на квадраты. Чтоб я ничего не пропустил. Поможешь?
— О чём речь! Наберем на пляже гальку, все разметим, а найдёшь — я откопаю.
Но только мы двинулись к обрыву над пляжем, как скрипнула дверь и наверху наружной лестницы с тазом в руках появилась обрюзглая баба, одетая в ночную рубашку.
— Вы к кому, милые мои? — спросила она.
— К вам, — ответил я. — Знакомые Константина Васильевича Семенова.
— Ах ты, батюшки мои, ведь он помер, уже четыре года как помер. Да вы садитесь за стол на скамеечку. Я сейчас. И расскажу, и угощу. Пригласила бы в дом, да хозяин хворает.
Мы с Нукзаром переглянулись, опустились на скамью. Я решил, что дело осложняется.
— В кои-то веки гостей Бог послал! — вновь послышалось сверху. — Посидим с вами, ребята. Хоть душу отведу.
На этот раз в руках бабы, принарядившейся в пёстрый халат, был поднос с графином, стаканчиками и блюдом с помидорами и сулугуни.
Она тяжело спустилась по ступенькам. Нукзар перенял поднос, поставил на столик.
— До чего же вежливые ребята, хорошие. А красавцы какие! Что один, что другой. Изабеллу-то пьёте? Надо бы чего покрепче, да хозяин не держит — совсем дохлый стал.
— А вы кто ему будете? — спросил я.
— Жена. Кто же ещё? Все один куковал, а как помирать — женился. Чтоб было кому убирать за ним да готовить.
— Давайте выпьем за его здоровье! — предложил Нукзар, разливая вино из графина. — Чтоб встал на ноги! Чтоб ещё сто лет жил с такой красавицей!
— Какие сто лет? На ладан дышит, хочет уж картины продавать, да никак не расстанется.
— Кому продавать? — спросил я. — Государству?
— Кому ж ещё? Приезжала целая комиссия. Большие деньги сулят. Константин Васильевич-то шаромыгой жил, а картинки его вон как ценятся! Говорите, вы его знали?
— Знал. Как он умер? Отчего?
— Все варил свои варева. Ртутью надышался. Врачи сказали: ртутное отравление.
— А я здесь чуть не целое лето прожил. Вот и заехал с другом. Хочется побродить, вспомнить...
— Пожалуйста! Все как было, так и осталось.
Я поднялся со скамейки.
— Иди, иди, — подбодрил Нукзар. — А мы здесь пока обо всём поговорим, выпьем, закусим... Не все же стирать и готовить бедной женщине. Как вас зовут?
— Маня. Мария Исидоровна. Ох вы, мои ребятки золотые, знала б, что вы приедете, курочку бы оттаяла. У меня в холодильнике есть. А может, блинов испечь?
Я быстро набил карманы камешками на пляже, быстро ходил по земле, размечал на большие квадраты участок. Неподалеку от входа в мастерскую увидел под кустом олеандра закопчённые тигли, поднял наконечник египетского копья, бросил его обратно в мусор.
Некогда было, некогда. Куда уж там обращать внимание на все детали...
Нукзар и Мария Исидоровна мирно разговаривали за столиком, опустошая графин и закусывая. Я ещё не успел разметить до конца участок, как до моего слуха донёсся чей-то громкий, тревожный голос:
— Приехал?! Как это я пропустила! Это не Артур Крамер?
Вдоль забора к калитке бежала высокая простоволосая женщина. Она влетела на участок, бросилась к Нукзару.
— Это вы? Вы — Артур Крамер?
Нукзар в растерянности опустил рюмку, показал на меня.
Я приближался к ним, уже предчувствуя, что всё сорвалось, отыскать канистру не дадут.
— Боже, так боялась вас пропустить! Здравствуйте! Несколько дней назад получила открытку от нашего друга Йовайши Игоря Михайловича. Он написал, что вы здесь обязательно будете и, может быть, сможете помочь моему отцу. Я — дочь Платона Христофоровича. Папа болен, умирает. Позавчера «неотложка» снова увезла в больницу. Может, поедем? Может, спасёте? У него боли. Сейчас мама дежурит, еду сменить... Поедемте, ради Христа! Дорога каждая секунда! Я вам заплачу, сколько хотите!
За забором медленно прокатила автомашина.
— Такси! — закричал Нукзар, бросаясь на улицу.
...Я сидел рядом с водителем, спрашивал не оборачиваясь:
— Что у него, рак?
— Да, — отозвалась сзади дочь Платона. — Пищевода. Неоперабельный. С метастазами. Вы знали моего папу? Знали? Помните его?
— Знал. Помню. Но я не лечу рак, Йовайша в курсе дела.
— Умоляю, хоть боли снимите! Не спит, страшно мучается.
— Артур, сними хоть боли, — вмешался Нукзар. — Видишь, какое у людей горе...
Водитель гнал машину по шоссе, проехали мимо станции Келасури, мимо турбазы, крытого бассейна и оказались в центре у здания городской больницы.
— Держи свою сумку, — сказал Нукзар. — Я тебе позвоню в гостиницу.
В тот момент я даже не сообразил сказать ему, что уже выписался, что улетаю вечерним рейсом в Москву.
В вестибюле с меня сняли плащ, напялили белый халат, потом повели по лестницам, коридорам. Я и не заметил, когда рядом со мной и дочерью Платона Христофоровича очутилась его жена.
И вот все трое мы стояли в палате перед кроватью, на которой лежал умирающий. Он был отгорожен ширмой от других больных. И это несколько ободрило меня. Присутствие посторонних обычно сковывало, особенно если это тоже были страдающие люди.
Платон Христофорович, исхудалый, со спёкшимися губами, смотрел, силился что-то сказать. Я нагнулся к нему.
