Они сказали: «Ты создаешь неприятности. Скоро дело будет в суде». Я сказал: «Не беспокойтесь, я буду бороться вместе с вами. Можете рассказать суду правду — что это я надоумил вас».
Это было разумно, поэтому они кое-как — но неохотно, без огонька, ухитрились взломать замки, восстановить церковь и прибрать сад. А в воскресенье я открыл ее. Сейчас же другие христиане сообщили Англиканской Церкви: «Имеет место нарушение права владения. И не только права, - эти люди забрали имущество». А имущество было большое, почти двадцать акров земли, и сама церковь очень красивая.
У английской церкви был свой представитель, епископ в Нагпуре, а в то время Нагпур был столицей Мадхья Прадеш. Он приказал: «Тащите всех этих людей в суд», — в том числе и меня, ведь я даже не христианин.
Стоя за свидетельской перегородкой, я попросил судью: «Прежде чем я поклянусь в истине, несколько вопросов нужно выяснить, так как их будет невозможно выяснить после принесения клятвы».
Он сказал: «Так не делается. Сначала нужно дать клятву».
Я сказал: «Я как раз собираюсь говорить с вами относительно клятвы, так почему бы не позволить мне кое-что сказать сразу?»
Он сказал: «Ладно, можете говорить, но это против правил».
Я сказал: «Первым делом, я видел, вы посещаете проституток. И всему городу известно, что вы гомосексуалист; поэтому у меня к вам нет никакого уважения. Я могу сказать ослу: «Уважаемый сэр» — но не могу сказать вам честно: «Уважаемый сэр», потому что это будет ложью. Мое сердце не будет согласно. Так что, позвольте мне, если вы настаиваете на клятве, сказать то, что говорит мое сердце, правду; иначе отбросьте идею клятвы. Во-вторых, я хочу знать, на чем мне придется приносить клятву».
Он сказал: «Можете поклясться на Библии, Индуистской Гите или на любой религиозной книге».
Я сказал: «Они все наполнены ложью. Вы когда-нибудь заглядывали в них? Это так абсурдно — то, что клятву на истину приходится давать, держась за книгу, которая наполнена ложью.
И в-третьих: мне отвратительна сама идея клятвы, потому что подразумевается мое признание в том, что без клятвы я собираюсь лгать, что только под клятвой я скажу правду. Я не могу согласиться с таким приговором себе. Я говорю правду, какую чувствую своим собственным существом, а эти прогнившие книги тысячелетней давности... Я не уважаю ни одну из этих книг. Только люди вроде вас могут верить в эти непристойные — но названные святыми — книги. Но я готов соблюдать любую формальность.
Запомните: раз я дал клятву, держа святую книгу, которая наполнена ложью, я буду лгать беспросветно; я должен следовать книге. Сначала докажите, что в этих книгах заключается истина, сначала докажите, что вы достойны, называться «уважаемым сэром», и сначала убедите меня, что сама концепция клятвы не уродлива.
Это значит, что всю свою жизнь я лгал — только под клятвой я могу сказать правду. Вы же разумный человек; вы способны увидеть, что если человек может лгать всю свою жизнь, его клятва тоже может оказаться ложью. Кто помешает мне?»
Я сказал: «Я не принадлежу ни к какой религии, я не принадлежу ни к какому суеверию — все это как раз для вас».
Он тут же сказал: «Вызовите второго свидетеля».
Я сказал: «Нет, погодите, у меня все же есть одно дело. Храм принадлежит тем, кто молится там. Храм не просто участок земли, не жилище. Им не может владеть никто. Англиканская Церковь не имеет права владеть этой церковью. Церковь принадлежит тем, кто молится, медитирует там; они настоящие владельцы».
Его трясло. Он произнес: «Я выслушал вас, но вы подняли такой фундаментальный вопрос, что лучше... вызовите второго свидетеля!»
Этот мир так полон лицемерия. Ваши лидеры лгут беспрерывно. Никому не дают жить, но лгать...
И пусть смех и взаимное удовольствие сопутствуют сладости дружбы.
Но как? Вы разрушили даже человеческую способность улыбаться. И если вы хотите — а идея хороша, — тогда расскажите людям, как им воскресить свою жизнь, свой смех, свои совместные удовольствия.
Все религии против удовольствий. Никакая религия не призывала делиться, но: «Отдай бедному, потому что твоя прибыль будет более чем тысячекратной после смерти».
Это же чистый бизнес! Фактически, даже назвать это бизнесом нельзя — это спекуляция. Никакая церковь, никакая синагога, никакой храм не позволит людям смеяться, танцевать, петь. Вы подавили человеческий дух так сильно, что это уже почти труп.
Проблема Халиля Джебрана в том, что он — огромная интеллектуальная сила; все его изречения — от разума, но не от опыта. Если бы он говорил от своего собственного опыта, он дал бы ключи — как аннулировать все то, что века сделали с человеком.
Ибо в росе малостей сердце встречает свое утро и освежается.
Он пишет замечательные слова — но какая польза? Самое высокоразвитое на земле существо не может смеяться. Все религии учили: «Отрекись от мира». Вы должны отрицать то, чего вы хотите...
Ибо в росе малостей сердце встречает свое утро и освежается.
Никакая религия не позволяет вам удовольствие; никакая религия не позволяет вам смех; никакая религия не позволяет вам наслаждаться малостями жизни. Напротив, они осуждают каждую малость, незначительные вещи. А жизнь состоит из вещей незначительных.
Религии толкуют о Боге, но не о цветах; они толкуют о рае, но не о животворной пище; они толкуют о всевозможных удовольствиях на небесах, но не на земле. Земля — это наказание; вы были брошены на землю так же, как кого-то бросают в тюрьму.
Халиль Джебран велик в своих словах, но что-то от труса присутствует в его бессознательном. В противном случае, он должен был бы добавить: «Те, кто учат иначе, не ваши друзья, это ваши враги. Все религии — враги человека, все священники — враги человека, все правительства — враги человека». Но вы не обнаружите ни одного изречения в этом роде. Вот почему его уважают во всем мире — ведь он ни у кого не вызывал раздражения. Я говорю те же самые вещи, но заполняя промежутки, которые он упустил, изменяя слова, которых он не осознавал.
Он человек замечательный, но не отважный. Он все еще овца, не пастух; овца, не лев. Он должен был бы рычать как лев, потому что у него была способность. Но великий человек умер, а его книги даже не внесены Папой-поляком в черный список, чтобы никакой католик не читал эти книги.
Все мои книги в черном списке. Читать их — прямой и кратчайший путь в ад. На самом деле я очень счастлив, что все вы будете находиться со мной в аду. Мы трансформируем его в небеса, и однажды вы обнаружите Бога, стучащегося в дверь со словами: «Впустите меня, пожалуйста. Мне докучают и утомляют всевозможные идиоты».
— Хорошо, Вимал?
— Да, Мастер.
8. В САМОМ ЦЕНТРЕ БЕЗМОЛВИЯ
23 января 1987.
Возлюбленный Мастер,
Потом просил ученый: «Скажи о Речи».
И сказал он в ответ: «Вы прибегаете к словам, когда вы в разладе со своими мыслями;
И когда вы не можете долее обитать в одиночестве своего сердца, вы переселяетесь на уста, и звук становится отвлечением и забавой.
Во многих ваших речах мысль наполовину убита,
Ибо мысль — птица в пространстве, которая, хотя и может раскинуть крылья в клетке из слов, но не может взлететь.
Есть среди вас такие, что ищут многоречивого из страха перед одиночеством.
В безмолвии одиночества их глазам предстает их нагая суть, и они бегут прочь.
И есть такие, что невольно открывают в беседе истину, которой сами не понимают.
И есть такие, что хранят истину в себе, но не облекают ее в слова.
В сердце подобных им, обитает дух в размеренном безмолвии.
Где бы вы ни встретили друга — на обочине дороги или на рыночной площади, — пусть дух в вас движет вашими устами и повелевает языком,
Пусть голос вашего голоса говорит уху его уха;
Ибо его душа будет хранить истину вашего сердца так же, как вспоминается вкус вина,
Когда цвет забыт, и нет более сосуда».
Халиль Джебран, даже в своих наиболее глубоких изречениях всегда упускает несколько вещей, но те несколько вещей так существенны, что с их отсутствием теряется вся глубина. К тому же это показывает, что он не говорит от опыта.
Первая вещь: он всегда отвечает на вопрос так, будто вопрос был задан пустым небом. Человек, который знает, не отвечает на вопрос, он всегда отвечает вопрошающему. Но Халиль Джебран постоянно забывает вопрошающего.
Во-вторых, он никогда не движется глубже сердца, а сердце не является вашей подлинной сущностью. Точно так же, как вас окружает толстая стена мыслей, называемая умом, вас окружает и более тонкая, но все же очень прочная стена — порой даже прочней ваших мыслей, — стена из ваших чувств, эмоций, настроений. Пока вы не вышли за пределы обоих, каким бы замечательным ни было изречение, ему недостает жизни, недостает истины.
