«Вы не можете, — просветил меня мастер, — потому что неправильно дышите. Сделав вдох, опустите дыхание вниз так, чтобы брюшная стенка умеренно напряглась, и какое-то время удерживайте воздух. Потом максимально медленно и равномерно выдохните, чтобы после небольшой паузы еще раз быстро сделать очередной глоток воздуха, — продолжайте делать выдохи и вдохи, ритм которых постепенно определится сам. Если будете делать это верно, то почувствуете, что с каждым днем стрелять становится все легче. Потому что при правильном дыхании вы обнаружите источник вашей духовной силы, который будет тем изобильнее, чем свободнее будете вы сами». Для наглядности он натянул свой тугой лук и предложил мне подойти сзади и проверить мышцы его рук. Они и на самом деле были напряжены столь мало, как будто не выполняли вообще никакой работы.
Новый способ дыхания, сначала без лука и стрелы, я осваивал до тех пор, пока он не стал привычным. Некоторое смущение удалось преодолеть довольно быстро. Максимально медленномУ. но при этом непрерывному и постепенно иссякающему выдоху мастер придавал столь большое значение, что для тренировки и контроля соединил его с зуммером. И только когда с последней порцией воздуха звук замирал, можно было делать новый вдох. «Вдох, — сказал как-то мастер, — связывает и соединяет, при удерживании дыхания вы вызываете правильный ход вещей, выдох расслабляет и всё завершает, преодолевая любые ограничения». Но понять это в то время мы еще не могли.
Потом мастер перешел к следующему этапу: совмещение дыхания (которое отрабатывалось вовсе не ради него самого) с фазами стрельбы из лука. Весь процесс — от натяжения до пуска стрелы — был разделен на отрезки: взять лук — вложить стрелу — поднять лук — натянуть тетиву и сохранить максимальное натяжение — произвести выстрел. Каждый этап предваряется вдохом, осуществляется при удерживании направленного вниз воздуха и завершается выдохом. При этом само по себе выяснилось, насколько важную роль выполняет дыхание: оно не только определяет отдельные этапы, но еще и соединяет их ритмически — у каждого человека индивидуально, в зависимости от уровня владения техникой. Несмотря на подобное дробление на отрезки, весь процесс мыслится как цельное действие, существующее за счет самого себя и в самом себе, оно не имеет ничего общего с гимнастическими упражнениями, где есть возможность исключить или добавить отдельные элементы, не нарушая при этом ни смысла, ни характера самого процесса. Воскрешая в памяти те дни, не могу не вспоминать о том, как поначалу трудно было задействовать дыхание. Технически я делал все правильно, но если следил за тем, чтобы при натяжении тетивы плечевые мышцы оставались свободными, то невольно сильнее напрягал ноги, как будто все дело было в твердой опоре и стабильной позе. Словно я, подобно Антею, черпал силы от матери-земли. Мастеру приходилось тут же вмешиваться: он сильно надавливал на самые чувствительные места той или другой мышцы ноги. Однажды в качестве оправдания я заметил, что добросовестно стараюсь снять напряжение, а он возразил: «Все дело как раз в том, что вы стараетесь это делать, вы все время об этом думаете. Сконцентрируйтесь исключительно на дыхании, как будто никаких других забот у вас нет!» Прошло немало времени, пока мне удалось выполнить то, чего требовал мастер. Но у меня получилось. Я научился настолько беззаботно растворяться в дыхании, что иногда появлялось чувство, будто дышу не я, а, как бы странно это ни звучало, «дышат меня». А когда задумывался, сосредоточившись на своих удивительных ощущениях, то уже не сомневался в том, что дыхание выполняет обещанное мастером. Иногда (а со временем все чаще и чаще) мне удавалось натянуть лук при полной расслабленности всего тела и держать натяжение до конца, хотя я не мог объяснить, как это происходит. Качественное различие между этими редкими удачными и все еще многочисленными неудачными попытками было столь убедительным, что я готов был признать, что, наконец, понял, что же имеется в виду под «духовным» натяжением лука.
Итак, вот где собака зарыта: нет никакой уловки, разгадать которую я напрасно пытался, а есть освобождающее и открывающее новые возможности дыхание. Говорю об этом с полным знанием дела. Я ведь понимаю, сколь велико в таких случаях искушение поддаться самообману и переоценить значение опыта только потому, что он крайне необычен. Но, вопреки сомнениям и трезвой сдержанности, успех, связанный с новым дыханием (ведь со временем я научился натягивать даже самый тугой лук мастера), говорит сам за себя.
Как-то, обсуждая свои результаты с господином Комачия, я спросил, почему мастер так долго безмолвно наблюдал за моими бесплодными попытками натягивать лук «духовно», почему он с самого начала не требовал правильного дыхания. «Великий мастер, — сказал господин Комачия, — должен быть одновременно и великим учителем, у нас это одно и то же. Если бы он начал занятия с дыхательных упражнений, он не смог бы убедить вас в том, что основные успехи связаны именно с тем, как вы дышите. То есть вы должны были сначала пережить крушение собственных усилий, прежде чем схватиться за-спасательный круг, который он вам бросит. Поверьте, мне по собственному опыту известно, что вас, как и любого ученика, мастер знает гораздо лучше, чем мы знаем самих себя. В душах своих учеников он читает гораздо больше, чем, возможно, им бы хотелось».
После года занятий научиться «духовно», то есть сильно и при этом без труда, натягивать лук — результат не слишком впечатляющий. Но я был доволен, так как начал понимать, почему приведенная в систему самооборона, когда яростному натиску противника противопоставлены пластичность и отсутствие видимого усилия, называется «мягким искусством». С незапамятных времен ее прообразом была отступающая и никогда не уступающая вода. Не случайно Лао-цзы мудро сказал, что правильная жизнь подобна воде, которая, принимая форму всего, подчиняется своей собственной форме. К тому же в школе мастера считалось, что чем легче начало, тем тяжелее продолжение. Для меня начало оказалось очень трудным. Так разве не имел я права смотреть вперед с надеждой, хотя уже видел притаившиеся в темноте сложности?
Подошел черед выстрела. До сих пор мы имели право совершать его наобум. Выстрел, хотя мы его и производили, все же был в наших упражнениях вторичным. Еще менее важным представлялось все, что происходило со стрелой. Если она попадала в валик из прессованной соломы, который был одновременно и мишенью, и песчаной насыпью, этого было уже вполне достаточно. Не требовалось никаких изысков, поскольку солома находилась на расстоянии не более двух метров.
То есть до сей поры я просто отпускал тетиву, как только максимальное натяжение становилось невыносимым, — когда я чувствовал, что пора уступить, пока разведенные в стороны руки не начнут сближаться. Но само натягивание не было болезненным. Кожаная перчатка с укрепленным и снабженным толстой подкладкой большим пальцем помогает не чувствовать давления тетивы достаточно долго, и, таким образом, максимальное натяжение не прекращается раньше времени. При натяжении большим пальцем охватывают тетиву под стрелой, указательный, средний и безымянный пальцы крепко охватывают большой палец и одновременно образуют надежную опору для стрелы. Осуществить выстрел означает: пальцы, охватывающие большой, раскрываются и освобождают его. Из-за сильного толчка тетивы он меняет свое положение, выпрямляется тетива дрожит, стрела вылетает. До сих пор ни один из моих выстрелов не обходился без сильного толчка, из-за которого сотрясалось все тело, а также лук и стрела. Понятно, что при этом выстрел не мог быть точным. Он непроизвольно «смазывался».
«Все, чему вы научились до сих пор, — сказал однажды мастер, когда ему уже не удалось обнаружить ни одного изъяна в том, как я натягиваю лук, — было подготовкой к выстрелу. Таким образом, сейчас мы стоим перед новой, особенно трудной задачей и одновременно переходим на новую ступень овладения искусством стрельбы из лука». После этих слов он взял свой лук, натянул его и выстрелил. Только теперь я обратил внимание, что правая кисть мастера, внезапно раскрытая и освобожденная, рывком отошла назад, но не вызвала в теле даже малейшей дрожи. Правая рука, которая перед выстрелом образовывала острый угол, поднялась вверх и мягко распрямилась. Таким образом мастер эластично предвосхитил неизбежный толчок и компенсировал его.
Если бы мощь выстрела не проявилась в резком движении отпущенной тетивы и в пробивной силе стрелы, вы бы о ней даже не догадались. По крайней мере, у мастера выстрел выглядел настолько простым и незатейливым, как будто это всего лишь игра.
Вне всякого сомнения, легкость, с которой осуществляется требующий силы процесс, представители Восточной Азии воспринимают как красоту, они особенно к ней чувствительны и всегда готовы оценить по достоинству. Мне же это обстоятельство казалось (на уровне, на котором я в тот момент находился, мне и не могло казаться по-другому) особенно важным потому, что от гладкого осуществления выстрела зависит вероятность попадания. По опыту стрельбы из винтовки я знал, что происходит при малейшем отклонении от линии прицеливания. Все до сих пор изученное и достигнутое я воспринимал исключительно под этим утлом зрения: свободное натягивание тетивы, свободное, пребывание на максимуме натяжения, свободное осуществление выстрела, свободное восприятие толчка — разве все это не ради меткой стрельбы, разве не для этой цели было затрачено так много сил и терпения, разве не для этого учатся стрелять из лука? Почему же мастер говорил так, как будто процесс, который теперь нас заботил, чрезвычайно превосходил все, чему мы учились и что стало привычным?
