Это было действительно остроумно, и все мы рассмеялись. Но, увы, то, что говоривший понимал под реальностью, было реальностью эмпирической науки — грубо говоря, чем-то таким, что может быть воспринято человеческими чувствами или их искусственными продолжениями (микроскопами, телескопами, фотографическими пленками и т. д.). Все, что лежит за пределами этой узкой сферы, все, что так или иначе касается человеческой души, или Бога, или вечности, объявляется ненаучным, а следовательно, «нереальным». Всю свою жизнь я изучал науку только для того, чтобы прийти к неприятному выводу: что наука не то чтобы неверна, но чудовищно ограничена и замкнута в очень узкой сфере. Если человеческие существа состоят из материи, тела, разума, души и духа, то наука сносно разбирается только в материи и теле, но очень слабо — в разуме и совершенно игнорирует и душу, и дух.
А мне больше не хотелось заниматься материей и телами; я был сыт по горло истинами о материи и телах. Я хотел узнать больше о разуме и еще больше о душе и духе. Я хотел, чтобы в хаосе фактов, которые мне приходилось переваривать, появился хоть какой-то смысл.
Так получилось, что я наткнулся на каталог книжного магазина «Шамбала». Я ушел из аспирантуры, прекратил работу над кандидатской диссертацией, вместо этого удовлетворившись степенью магистра; последнее яркое воспоминание, которое осталось у меня от аспирантуры, — это ужас, нарисованный на лицах профессоров, когда я рассказал им про свои планы написать книгу о «сознании, философии, психологии и так далее». Чтобы оплачивать аренду квартиры, я устроился мойщиком посуды. Я зарабатывал 350 долларов в месяц и каждый месяц около сотни долларов отправлял в «Шамбалу» за книги, которые заказывал по почте.
Я написал свою книгу. Мне было двадцать три года; книга называлась «Спектр сознания» («The Spectrum of Consciousness»). К счастью, она вызвала восторженные отзывы. Во многом именно положительная реакция на «Спектр» придала мне сил двигаться дальше. В последующие пять лет я мыл посуду, работал помощником официанта, в бакалейном магазине и написал еще пять книг. К тому времени я практиковал дзен-буддийские медитации почти десять лет; книги имели большой успех, и я был абсолютно доволен. Девять лет я был счастливо женат, а потом — счастливо разведен (мы до сих пор остаемся хорошими друзьями).
В 1981 году я переехал в Кембридж, штат Массачусетс, в попытке спасти журнал «Ревижн» («Revision»), который три года назад мы основали вместе с Джеком Криттенденом. «Ревижн» был журналом примечательным во многих отношениях, в первую очередь благодаря организаторской энергии и проницательности Джека. В эпоху, когда кросс-культурная философия и междисциплинарные исследования, как правило, игнорировались, «Ревижн» стал чем-то вроде маяка для тех ученых и интеллектуалов, кто интересовался сравнительными исследованиями Востока и Запада и работами, находящимися на стыке науки и религии. К примеру, мы были первыми, кто опубликовал обстоятельные работы по голографической парадигме, написанные Карлом Прибрамом, Дэвидом Бомом, Фритьофом Капрой[10] и другими. Позже я опубликовал эти статьи в сборнике под названием «Голографическая парадигма: На передовом рубеже науки» (The Holographic Paradigm: Exploring the Leading Edge of Science).
Верится с трудом, но журналом занимались всего два человека. Я, живя в Линкольне, осуществлял общую редактуру, а Джек, живший в Кембридже, занимался всем остальным — корректурой, набором, версткой, печатью, рассылкой. Наконец он принял на работу в отдел подписки девушку, невероятно умную (и невероятно красивую), и очень скоро Джек женился на «отделе подписки», а «отдел подписки» очень скоро забеременел. Джеку пришлось оставить «Ревижн», чтобы подыскать себе настоящую работу, а я отправился в Кембридж, чтобы выяснить, можно ли спасти «Ревижн».
В Кембридже я наконец-то лично познакомился с Сэмом. Мы сразу же стали друзьями. Плотного телосложения, бородатый, гений бизнеса, с крупномасштабным мышлением, Сэм больше всего напоминал мне огромного плюшевого медведя. Он приехал, чтобы разведать возможности переноса издательства «Шамбала» в Бостон, — в конце концов так он и поступил.
Прожив год в Кембридже, я понял: с меня хватит. Друзья считали, что мне понравится Кембридж, потому что там есть интеллигентная среда, но мне она показалась не столько интеллигентной, сколько занудной. Люди явно путали скрежет зубов с мыслительной деятельностью. «Ревижн» в итоге удалось спасти, перенеся его в издательство «Хелдрефф» («HeldreffPublications»), и я переехал из Кембриджа в Сан-Франциско — точнее говоря, в Тибурон, где и поселился у Фрэнсис с Роджером, которые год спустя познакомили меня с Трейей.
Сэм вернулся к своей семье в Боулдер, а я — перед тем как сделать предложение Трейе — очень хотел, чтобы они с Сэмом посмотрели друг на друга. Поэтому по дороге в Аспен, где я должен был познакомиться с семьей Трейи, мы сделали остановку в Боулдере. Поговорив с Трейей чуть больше пяти минут, Сэм утащил меня в сторонку и сказал:
— Я не просто одобряю. Я не пойму, как тебе удалось ей понравиться.
Тем же вечером у выхода из ресторана «Руди» на Перл-стрит я сделал Трейе предложение. Она ответила коротко: «Если бы ты не сделал мне предложения, я бы сама его сделала».
Я еще раньше планировала приезд в Колорадо к родителям. Несмотря на то что мы с Кеном знали друг друга не больше двух недель, я отчаянно хотела, чтобы он с ними познакомился. Мы с ним решили совместить деловую поездку в издательство «Шамбала» в Боулдере с визитом в Аспен. Я вылетела раньше и, решительно отбросив всякую предусмотрительность, провела три дня, настойчиво рассказывая родителям и старым друзьям о чудесном, уникальном, совершенно неотразимом мужчине. Мне было неважно, что они обо мне подумают, даже несмотря на то что я в жизни ни разу не рассказывала о мужчинах и последние два года вообще ни с кем не встречалась! Я не боялась, что меня сочтут дурочкой, по одной причине: я была абсолютно уверена в своих чувствах. Многие из моих друзей знали меня более десяти лет, и по большей части они были убеждены, что я никогда не выйду замуж. Моей маме не удалось сдержаться — она хотела выяснить только одно: поженимся ли мы — несмотря на то что я ни о чем таком не упоминала и этот вариант мы с Кеном никогда не обсуждали. Что я могла ей сказать? Правду. Да, сказала я, мы поженимся.
Улетая в Денвер, где я должна была встретиться с Кеном в аэропорту, я вдруг страшно занервничала. Ожидая его, я немного выпила — это было для меня очень непривычным. Я нервно смотрела на всех выходящих из самолета и втайне надеялась, что он не появится. Что это вообще за высокий, бритоголовый, совершенно ни на кого не похожий мужчина, которого я так жду? Готова ли я к этому? Нет, на тот момент я была не готова.
И в этом самолете его не оказалось. У меня появилось время, чтобы еще раз все обдумать. Мои чувства менялись — от опасений, что он не прилетит, к облегчению, что я его не увидела, к разочарованию и легкой панике при мысли, что он вообще больше не появится. А вдруг он просто плод моей фантазии? А вдруг он просто остался в Лос-Анджелесе со своей бывшей возлюбленной? А вдруг… и я всем сердцем захотела увидеть его снова.
И он прилетел — следующим рейсом. Его невозможно было ни с кем спутать, невозможно не заметить. Со смешанными чувствами взвинченности, смущения и искренней радости я приветствовала его, все еще до конца не привыкнув к тому, что его бросающаяся в глаза внешность привлекает всеобщее внимание.
Несколько следующих дней мы провели в Боулдере с его друзьями. Поскольку мы с Кеном всегда были вместе — неважно, на людях или наедине, — мне стало интересно, что думают обо мне его друзья. Как-то вечером, после ужина, когда мы стояли у выхода из ресторана, где только что отужинали с Сэмом и Хэзел, я спросила его, что он рассказал про меня своим друзьям. Они взял мои руки в свои и, глядя на меня огромными карими глазами, произнес: «Я сказал Сэму вот что: если эта женщина согласится, я хотел бы на ней жениться». Без малейших раздумий или колебаний я ответила: «Конечно, соглашусь». (Я подумала, а может быть, и произнесла вслух: «Я сама собиралась тебе это предложить».) И мы пошли, чтобы выпить шампанского, — всего через десять дней после нашего первого свидания. Был прекрасный летний вечер, с ветерком, свежий, ясный, наполненный энергией. Я чувствовала присутствие Скалистых гор, неясно вырисовывающихся позади нас, чувствовала, как они радуются нашим планам, благословляют нас. Мои любимые горы. Мужчина моей мечты. Я была на седьмом небе от головокружительного счастья.
Через несколько дней мы прибыли в Аспен — город, где я прожила больше десяти лет. Кен понравился моим родителям. Он понравился моему брату и невестке. Он понравился всем моим друзьям. Одна моя сестра позвонила, чтобы поздравить меня. Другая моя сестра, чем-то обеспокоившись, позвонила, чтобы задать мне несколько вопросов и убедиться, что это всерьез. Этот тест я успешно сдала. Мы с Кеном гуляли по моему любимому маршруту, вверх по Ручью Загадок, окаймленному с обеих сторон живописными холмами. Великолепная ледниковая долина, заросшая стройными осинами и могучими хвойными деревьями, с грядами голых скал, отпечатавшихся на фоне кристально чистого голубого неба.
