было…
— Хотя что это я тебя уговариваю? — одёрнула себя же. — Тебе решать — твоя ведь сказка. Слушай тогда внимательно, как добираться. Путь простой, да не близкий…Суток двое идти придётся…
* * *
…А никакого дракона видно и не было. Петя нерешительно повыглядывал из кустов, осматривая вход в замок, выждал немного, а затем, поспешно на крыльцо взбежав, толкнул всем телом дверь входную…
В замке всё было покрыто толстым слоем пыли. Долго бродил Петя запутанными переходами из комнаты в комнату, но всё никак не мог найти нужную. «Комната та, — сказала Белоснежка, — заговоренная. Время её не коснулось, там даже стол накрыт трапезный. Проголодаешься — отобедать сможешь. Но только смотри…»Однако договорить тогда она так и не успела — вернулись гномы с работы. Мешать им Пете не хотелось, и он, наскоро простившись, незаметно ушёл.
Сейчас же рыскал по этажам и злился на себя — зачем не дослушал? Сколько ещё бродить ему ?
— Стоп!.. — сказал вдруг себе Петя. — А Хозяйское состояние? Что ж это я всё никак не привыкну, что с ним не бывает проблем?
…Уже через короткое время ноги сами привели вроде как бесцельно теперь блуждающего Петю к двери золоченой, аккуратной. Бесшумно отворилась она, впуская его в высокую горницу, богато убранную и обставленную.
И первое, куда Петя устремился, был стол, щедро и изобильно уставленный яствами всевозможными. Изголодал за двое суток пути пешего…
Во-первых, налил себе чарочку вина красного, силы дающего. Выпил глотками крупными. Во-вторых, нашарил глазами шмат мяса аппетитный, а пока яблочком закусил…
«Как яблоко отъешь, — думал Петя, жуя, — всегда приятнее увидеть в нём цельного червяка, чем его половинку». Он стряхнул червя на блюдечко, откуда яблоко взял, и внезапно замер, весь похолодев от догадки…
Медленно обвел взглядом весь стол — более яблок на нём не было…
— …Да, кто ж знал, что вот это — червивое, и есть то самое — наливное, — сокрушался он опосля, за буйну голову ухватившись и горю безмерному поддавшись, медленно спускаясь по ступеням замка заброшенного…
…Вдруг ревом его оглушило, жаром обдало: стоял перед ним — откуда только взялся! — дракон страшный, огнём дышащий, дикий да необузданный, куда там Горынычу какому-то…
…Вмиг заскочил Петя обратно в замок, дверь телом своим подпер… А дракон снаружи прохаживается, над Петей речью человечьей издевается.
— Не такой ты быстроногий, — приговаривает, — какой я длиннорукий. Рано ль, поздно ль, а всё одно выйдешь ведь…А я ничего — подожду,
посплю пока…
Долго потом Петя смехом себя в порядок нужный приводил. Успокоился наконец, даже забавное в случившемся увидел.
— Ай да Петя, — сказал себе, — ай да молодец! Сожрал счастье своё, а для полного счастья и тебя чуть не сожрали…
— Серая ты личность, Петя, — вздохнув, добавил, — но сколько оттенков в тебе… Вот и думай теперь, как из замка выйти да как дракона перехитрить.
— Перехитришь тут, как же, — вспомнил он слова Белоснежки, — спит дракон, только пока мысли человечьи не услышит. А ведь хитрость — это те же мысли и есть. Нет, другое дело здесь нужно — безмысленное…
— Хозяин здесь нужен, — хлопнул себя по лбу старик, — чего ж тут ещё гадать? Хозяин — он ведь не мысли, а лишь устремления одни имеет. Не оплошать бы только… не выпасть из Хозяина вдруг…
Задумался Петя… Вспомнил отчего-то болтуна-деда гномистого, клетку из слов, им навороченных… свои ощущения, в той связи… Что-то важное медленно проворачивалось в голове его…
— Между мною и Миром живым, — сам себе говорил, — есть ещё мирок из слов нагромождённых, в нём и живём все… Хочешь к настоящему Миру попасть, надобно слова-обозначения прибрать. Слова, что мирок маленький пометили, слова-метки прибрать надоть… Потому как можно или жить, или думать о том, что живёшь. Настоящая жизнь — это не мысли о ней, а её ощущение. А пока думы думаешь — чужую жизнь живёшь, того, кто слова эти мысленные тебе подарил-подбросил.
— А как же стереть мысли-границы, — соображал Петя, — чтоб себя с Миром живым единым, ощутить?..Ведь мне тогда от дракона и прятаться не придётся, — а зачем? — если вместо мыслей ощущения будут.
— …Ощущения, ощущения… — бормотал старик озадаченно. — Когда мысли есть — ощущений нет, одни лишь суждения о них остаются. А вот когда ощущения есть — так теперь мыслям промеж них ну никак не втиснуться…
— Это когда же я в последний раз так шибко ощущал, чтоб даже мыслям места в голове не хватало! — озадачился было Петя, да вновь себя по лбу хлопнул. — А ведь только что!.. Когда смеялся, от испуга спасаясь.
— Ну-ка, ну-ка, — разулыбался Петя, путь к спасению почуяв. — Смех, значит… Сколько уж раз я из беды себя им выручал, так неужто ещё одного раза не получится?
Он включил смех вначале в утробе своей, затем теплом тела всего засмеялся, потом в самую глубь свою заглянул — помог в себе каждой частичке мелкой смехом зазвучать. Да будто весь смехом единым стал…
Долго Петя так стоял, улыбаясь. Затем сказал вслух:
— Мир мысленный стал во мне таким размытым и неубедительным. таким бессловесным и прозрачным, что ни за что дракону им теперь не пробудиться…
— Спи, мой огнедышащий, — добавил он, к двери подходя, — спи, мой длиннорукий…
И вновь смехом всего себя заполнил…
* * *
Здоровенный рыжий детина с красным лицом, сплошь усыпанным конопушками, и носам картошкой, неторопливо ходил вокруг дерева, держа в руках верёвку. Грузная поступь его. тяжёлый взгляд из-под кустистых, рыжих бровей и громадная палица в полдерева обхватом, прислоненная рядом, выдавали в нём дурную и необузданную силу.
— Сколько уж раз говорено им, — рассуждал он глухим голосом, — предупреждено было: берегите природу. Мать вашу!..Да всё без толку — самогон выгонят, а брагу в озеро льют. Вот русалки-то мало-помалу и охмелели, распутничать начали, а там и повымерли все… Где ж теперь в глухомани такой бабу для души сыскать?.. Э-эх!.. — крякнул досадливо и дёрнул верёвку, затягивая.
Петя стоял, прикрученный этой верёвкой к дереву, и молча наблюдал. Рыжий разбойник, покончив вязать его, тяжело бухнулся на траву рядом и с интересом глянул на него.
— Так чего ж это ты дубину-то мою спёр, добр человек — незлобиво спросил он. — Хороша дубина была, много лет я с ней слонялся, не то што энта чурка, — отпихнул он от себя огромную сучковатую палицу, — полгода я с ней маюсь, а фарта всё нет…
— Не брал я твоей дубины, — в который раз уже отвечал ему Петя, — я её и поднять-то не смогу…
— …Ну да, ну да, — будто и не слыша, кивал головой разбойник, — говорили мне, что крепышок гдей-то здесь гуляет, сам невелик, зато силы в нём — немеряно. Муромцем величают… Так неужто ты и есть?..
— Петя я, — терпеливо втолковывал ему Петя, — палицы твоей мне не поднять.
— Да вот и я гляжу, — продолжал будто с собой разговор рыжий разбойник, — где ж тебе, заморышу. Муромцем-то быть? Однако ж палицу уволок… И на што она тебе?..
Битый уж час втолковывал ему Петя, что ошибка вышла, да всё никак не доходило это до разбойника.
Он рылся в своей суме, что-то напевая про себя. Петя долго слушал эти диковатые напевы, наблюдая за ним, затем вздохнул. Разговор с рыжим верзилой не складывался. Он был начисто лишён человеческой логики. Он был начисто лишён и слуха, и вкуса. Чего он не был лишён, так это запаха…
Будто подслушав его мысли, разбойник вновь заговорил.
— А может, и не ты спёр… — сказал он невесёлым голосом. — Никто ведь не знает столько, сколько не знаю я…А всё почему? А долбанулся я головой как-то о дерево, так и дерево пополам, и в голове чегой-то сломалось…
— Сначала забываешь имена, — пожаловался он, — потом забываешь лица, затем забываешь застёгивать портки… Он помолчал и вздохнул:
— …Но хужей всего, когда забываешь расстёгивать портки… Затем вдруг встал, потоптался, ухватив палицу, легко сунул её под мышку. И как-то просительно сказал Пете:
— Ты уж извини, что без скандала ухожу…Но — дела. На Большую дорогу пора, на дежурство заступать. Ты постой пока, приду — разберусь… Если вспомню… — и он в несколько огромных шагов растворился в чащобе леса.
