Принципы, которые Будда очертил в Оленьем парке, обычно называют Четырьмя благородными истинами. Они заключают в себе простой, прямой анализ трудностей и возможностей положения человека. Этот анализ составляет первый из так называемых «Трёх поворотов колеса Дхармы» — последовательных циклов учений, проникающих в природу переживания, которые Будда проповедовал в разное время на протяжении сорока пяти лет, проведённых им в странствиях по Древней Индии.
Каждый из поворотов, опираясь на принципы, выраженные в предшествующем повороте, предлагает более глубокое и более проницательное понимание природы переживания. Четыре благородные истины образуют ядро всех буддийских путей и традиций. Действительно, Будда считал их настолько важными, что излагал их множество раз перед самыми разнообразными аудиториями. Вместе с его более поздними учениями они передавались из поколения в поколение и до наших времен в собрании текстов, которые называются сутры. Принято считать, что сутры — это записи бесед, действительно имевших место между Буддой и его учениками.
На протяжении нескольких столетий после смерти Будды эти учения передавались устно — что было неудивительным для тех времён, когда многие люди были неграмотны. Наконец, лет через триста-четыреста после кончины Будды, эти устные учения были записаны на языке пали, литературном языке, который, как считается, был тесно связан с разговорным диалектом, распространённым в Центральной Индии во времена Будды. Позднее эти учения записали на санскрите, древнеиндийском языке высокого литературного стиля. По мере распространения буддизма по всей Азии, а позднее и на Западе, они были переведены на множество разных языков.
Даже читая сутры в переводе, мы ясно видим, что Будда не предлагал Четыре благородные истины в качестве комплекса конкретных практик и взглядов. Вместо того он преподносил Четыре благородные истины как практическое руководство для людей, желающих узнать, с точки зрения собственной жизни, своё коренное состояние, причины существующей ситуации, есть ли возможность её изменить и каковы методы, позволяющие сделать это. С величайшей искусностью он построил своё начальное учение, исходя из классического индийского метода медицинской практики, состоящего из четырёх пунктов: диагностировать болезнь, установить лежащие в её основе причины, прогнозировать её течение и прописать курс лечения. В некотором отношении Четыре благородные истины можно рассматривать как прагматичный, пошаговый подход к лечению того, что в наше время мы могли бы назвать «дисфункциональной перспективой», которая привязывает нас к действительности, сформированной ожиданиями и предубеждениями, и лишает возможности видеть безграничную по своей сути силу нашего ума.
Будучи людьми, мы также вынуждены страдать от того, что не можем получить желаемое или сохранить то, что имеем.
— Калу Ринпоче, «Светоносный ум: путь Будды»
Первая из Четырех благородных истин известна как Истина о страдании. Связанные с этими учениями сутры переводились по-разному на протяжении столетий. В зависимости от того, какой перевод вы читаете, вы можете обнаружить этот основополагающий принцип в такой формулировке: «Существует страдание» или даже в более простой: «Страдание есть».
На первый взгляд, первая из Четырех благородных истин может показаться довольно обескураживающей. Услышав или прочитав её, многие склонны отвергать буддизм как слишком пессимистическое учение. «Ах, эти буддисты постоянно жалуются, что жизнь печальна! Единственный способ быть счастливым — это отречься от мира и удалиться куда-то в горы, чтобы медитировать дни и ночи напролёт . Какая скука! Я не несчастен. Моя жизнь прекрасна!».
Прежде всего, важно заметить: буддийское учение не утверждает, что для обретения истинной свободы человеку нужно отказаться от своего дома, работы, автомобиля или иных материальных ценностей. Как свидетельствует история жизни Будды, он сам изведал крайность аскетической жизни, но не нашёл покоя, которого искал.
Кроме того, бесспорно, что для некоторых людей обстоятельства могут какое-то время складываться как нельзя лучше. Я встречал немало людей, казавшихся вполне удовлетворёнными своей жизнью. Если я спрашивал их, как дела, они отвечали: «Прекрасно!» или «Просто замечательно!». Но только, конечно, до тех пор, пока они не заболевали, не теряли работу или их дети, достигнув подросткового возраста, вдруг не превращались из любящих и нежных созданий, излучающих радость в угрюмых и тревожных чужаков, не желающих иметь ничего общего с родителями. Тогда, если я спрашивал их, как дела, ответ немного менялся: «Хорошо, но вот только…» или «Всё прекрасно, но…».
Такова, наверное, главная идея Первой благородной истины: жизнь обладает свойством резко вмешиваться в наши планы, преподносить внезапные сюрпризы даже самым удовлетворённым из нас. Такие сюрпризы, а также более слабые, менее заметные переживания, как различные проявления дискомфорта и недомогания, приходящие с возрастом, чувство внутренней напряжённости, проявляющееся оттого, что вы стоите в бесконечной очереди в кассу или просто опаздываете к назначенному времени, — всё это можно отнести к проявлениям страдания.
Однако я могу понять, почему эту вполне очевидную перспективу всё-таки бывает так трудно принять. «Страдание», слово, которое часто используется при переводе Первой благородной истины, обременено определённым смысловым подтекстом. Услышав или прочитав его, люди склонны считать, что оно подразумевает только лишь интенсивную боль или тотальное несчастье.
На самом же деле в сутрах употребляется слово дуккха, которое по смыслу более близко к таким часто употребляемым в современном мире словам, как «неудобство», «недомогание», «дискомфорт» и «неудовлетворённость». В некоторых буддийских текстах его смысл подробно разъясняют, приводя наглядный пример гончарного колеса, которое при вращении трётся и издаёт скрип. В других комментариях используется образ человека, едущего в повозке с немного разбитым колесом: каждый раз, когда колесо попадает на трещину, седока подбрасывает.
Итак, поскольку страдание, или дуккха, подразумевает не только крайние обстоятельства, этот термин, как его употребляли Будда и более поздние учителя буддийской философии, лучше всего понимать как вечное и всем знакомое чувство неудовлетворённости: жизнь могла бы быть лучше при иных обстоятельствах, я был бы счастливее, будь я моложе, стройнее, богаче, будь я с кем-то вместе или, наоборот, не свяжись я с ним/ней. Перечень неприятностей бесконечен. Таким образом, дуккха объемлет весь спектр состояний, от самого простого, такого как зуд, и до мучительных переживаний хронической боли или смертельного недуга. Возможно, когда-нибудь в будущем слово дуккха войдёт во многие языки и культуры, как это произошло с санскритским термином карма, тем самым предоставляя нам более широкое понимание слова, которое часто переводят как «страдание».
Точно так же, как для лечения болезни необходимо в первую очередь присутствие врача, определяющего её симптомы, так и освобождение от дискомфорта и напряжённости требует в первую очередь понимания дуккхи как состояния, лежащего в основе жизни. На самом деле для некоторых людей просто услышать Четыре благородные истины само по себе может быть освобождающим переживанием. Недавно один мой старый ученик признался, что всё свое детство и юность он всегда чувствовал некоторую отчуждённость от окружающих. Казалось, будто другие точно знали, что нужно говорить и делать. Они были умнее, лучше одеты и без труда сходились с людьми. Ему казалось, что всем остальным в этом мире при рождении вручили «Учебник счастья», а его почему-то пропустили.
Позднее, изучая в колледже восточную философию, он натолкнулся на Четыре благородные истины и всё его мировоззрение стало меняться. Он понял, что не был одинок в своём несчастье. Действительно, чувства неловкости и отчуждённости были свойственны и другим людям на протяжении столетий. Он смог расстаться со всей этой печальной историей о том, как его обделили «Учебником счастья», и просто быть таким, каков он есть. Это не значит, что для этого ничего не надо было делать, но по крайней мере он мог прекратить притворяться перед внешним миром, что он более общителен, чем на самом деле. Он мог начать работать над своим главным ощущением неадекватности не как одинокий аутсайдер, но как тот, кто разделяет общую связь с остальным человечеством. Кроме того, теперь он меньше рисковал быть застигнутым врасплох, когда чувствовал приближение какого-то проявления страдания, — как и в моём случае, само осознание того факта, что паника затаилась невдалеке, лишало ее части силы.
