Утром этот монах обращался к себе — потому что буддисты не верят в молитву, они верят в медитацию. Это различие необходимо понять. Я сам не верю в молитву, я также придаю больше значения медитации.
Есть два вида религиозных людей: одни молятся, другие медитируют. Буддисты говорят, что никакой молитвы не нужно — нужно просто быть бдительным, осознанным, потому что бдительность приводит в молитвенное состояние. Также бессмысленно молиться Богу. Как можно молиться Богу, которого вы не знаете? Ваша молитва блуждает в потемках; вы не знаете божественного. Если бы вы знали божественное, вам не нужно было бы молиться. Так что в своих молитвах вы просто блуждаете в потемках. Вы обращаетесь к кому-то, кого не знаете, — как же вы можете к нему обращаться? Как ваше обращение может быть подлинным и настоящим, и как оно может быть из сердца? Это просто верование, — а в глубине есть сомнение. В глубине себя вы не уверены, существует ли Бог; в глубине себя вы не уверены, монолог эта молитва или диалог: есть ли кто-нибудь, чтобы услышать вас и ответить, или вы одни и разговариваете сами с собой. Эта неуверенность разрушит все.
Будда настаивал на медитации. Он говорил: «Ничего больше не нужно; знайте, что вы одни». Хотя бы в этом можно быть уверенным: вы существуете. Пусть ваша жизнь опирается на нечто определенное… Можно ли опираться в жизни на неопределенное, сомнительное, существующее только в виде верования, не в виде знания? Но что определенно в этой жизни? Только одно: вы сами. Все остальное можно поставить под сомнение.
Вот я сейчас говорю с вами — может быть, вас нет; может быть, вы мне только снитесь. Вы слушаете меня — может, меня нет; может быть, я вам снюсь… столько раз во сне вы кого-то слушали — и пока сон продолжается, он кажется реальностью. Как вам узнать, не снится ли вам сон? Как вам отличить реальность от сна? Различить никак нельзя. Ни в ком другом нельзя быть уверенным — никак нельзя быть уверенным в другом. Можно быть уверенным только в себе; единственная определенность, которая существует, — вы сами. Почему? Потому что, даже для того, чтобы усомниться в своем существовании, вы должны существовать!
Декарт, отец современной западной философии, начал с сомнения; он сомневался во всем, потому что хотел найти нечто несомненное. Только несомненное может стать фундаментом реальной жизни, подлинной жизни. То, во что нужно верить, не может стать подлинным фундаментом. Это будет шаткий фундамент — вы строите дом на песке. И Декарт сомневался во всем. Легко усомниться в Боге, легко усомниться в реальности мира — может быть, он вам только снится? Но все остальное… Декарт сомневался во всем. А потом он вдруг осознал, что не может сомневаться в собственном существовании, потому что это будет противоречием. Если вы говорите, что сомневаетесь в своем существовании, тем самым вы признаёте, что есть кому сомневаться. Если вы скажете, что можете заблуждаться относительно себя, все равно должен существовать кто-то, даже чтобы заблуждаться. В своем собственном существовании невозможно сомневаться.
Поэтому Махавира, джайнский мистик, не верил в Бога; он верил только в себя, потому что это единственная определенность. Можно расти, опираясь на определенность, — из неопределенности расти нельзя. Когда есть определенность, есть и доверие; в неопределенности возможно только верование — а верование всегда скрывает под собой сомнение.
Многие люди исповедуют теизм. Они верят в Бога, но их верование поверхностно, как шелуха. Достаточно небольшой царапины, небольшого толчка, небольшой встряски — и они начнут сомневаться, и они испугаются. О какой религии можно говорить, если в вас столько сомнений? Необходимо нечто несомненное, неоспоримое.
И Махавира, и Будда придавали главное значение медитации. Они упразднили молитву; они сказали: как вы можете молиться? — вы не знаете божественного, поэтому вы не можете по-настоящему верить. Вы можете заставлять себя верить, но такое вымученное верование будет фальшивым. Вы можете убеждать и уговаривать себя, но это не поможет, потому что аргументы и уговоры всегда будут вашими — и ум будет продолжать колебаться. Поэтому и Будда, и Махавира делали акцент на медитации.
В медитации техника совершенно другая. Не нужно верить, не нужно вовлекать никого другого; в медитации вы одни. Но вы должны разбудить себя. Вот что делает этот монах. Он не обращается к Раме, он не обращается к Аллаху; он обращается к самому себе, потому что ничто другое не определенно. Он зовет самого себя: «Ты здесь?» И он не ждет ответа ни от какого Бога. Он отвечает сам: «Да, господин, я здесь».
Это буддистский подход: в этом мире вы одни. Если вы спите, вы должны позвать себя, вы должны ответить. Это монолог. Не ждите, что вам ответит какой-нибудь Бог, — никого нет, и отвечать некому, и ваши вопросы теряются в пустом небе, и ваших молитв никто не слышит — кроме вас самих их некому услышать. Так что, хотя может показаться, что этот монах ведет себя глупо, на самом деле, возможно, еще глупее все те, кто молится. Он делает нечто более осмысленное: сам себя зовет и сам себе отвечает.
Вы можете сами дать себе бдительность. Я говорю вам: ваше имя — это мантра. Не повторяйте имя Рамы, не повторяйте имя Аллаха — скажите свое собственное имя. Каждый день, много раз, когда вы чувствуете, что спите, когда вы чувствуете, что игра захватила вас и вы в ней потерялись, окликните себя: «Ты здесь?» — и ответьте. Не ждите ни от кого ответа; отвечать некому. Ответьте сами: «Да, господин, я здесь». И не отвечайте словами, почувствуйте этот ответ: «Я здесь». И будьте здесь, будьте бдительны. В этой бдительности мысли останавливаются, в этой бдительности ум исчезает — хотя бы на мгновение. А когда нет ума, есть медитация; когда ум останавливается, рождается медитация.
Помните, медитация не есть нечто, совершаемое умом. Это отсутствие ума: когда деятельность ума прекращается, случается медитация. Это не нечто возникающее из ума, — это нечто из-за пределов ума. А ум останавливается, когда вы бдительны. Так что мы можем заключить, что ваш сон тождествен вашему уму; ваша неосознанность тождественна вашему уму; ваш сомнамбулизм тождествен вашему уму. Вы живете так, будто вы пьяны: не зная, кто вы; не зная, куда вы идете; не зная, зачем вы идете.
И третье, о чем говорит этот монах: не дать другим себя одурачить. Вас постоянно дурачат другие. Мало того, что вы дурачите себя сами, — вас дурачат другие. Как вас дурачат другие? Все общество, культура, цивилизация — это коллективный заговор. Вот почему никакое общество не признает бунтарей; каждое общество требует послушания, конформизма. Никакое общество не разрешает бунтарских мыслей. Почему? Потому что от бунтарских мыслей люди понимают, что все это просто игра; а когда люди осознают, что все это просто игра, они становятся опасны: они выходят за рамки общества.
Общество существует как некое гипнотическое состояние, и гипнотизирующим фактором является толпа. Вы рождаетесь… но когда вы рождаетесь, вы не индуист, не христианин, не парс: это невозможно, потому что сознание не может принадлежать ни к какой секте. Сознание принадлежит целому, оно не может быть сектантским. Ребенок просто есть, он невинен и ничего не знает обо всей этой чепухе — индуисты, буддисты, джайны… Ребенок рождается чистым зеркалом. Но общество тут же начинает его обрабатывать: нужно подогнать его под определенный образец. Ребенок рождается как сама свобода, но общество немедленно начинает убивать его свободу. Надо подогнать его под определенный образец, перекроить по определенной мерке.
Если вы рождаетесь в семье индуистов, родители начинают внушать вам, что вы индуист. Этим они создают гипнотическое состояние. Никто не рождается индуистом, но ребенок невинен — его можно обмануть. Ребенок простодушен. Он верит родителям, которые говорят, что он индуист — и не просто индуист, а брамин; и не просто брамин, а дешаста-брамин. Секты в сектах — точно как китайские шкатулки: одна в другой. И чем более сужается его фокус, тем больше становится его несвобода. Шкатулка становится все меньше и меньше. Когда он родился, он был большой как небо. Потом он стал индуистом, небольшой частью неба; потом он стал брамином — шкатулка стала меньше; потом он стал дешастой — шкатулка стала еще меньше. И так далее, и так далее. Общество толкает его во все более тесные шкатулки, и он должен жить как дешаста-брамин. Всю жизнь он проведет с этой шкатулкой, будет нести на себе эту шкатулку. Это его могила! Он должен выйти из всех этих шкатулок; только тогда он узнает, что такое настоящее сознание.
Потом общество дает концепции; потом общество дает предрассудки; потом общество дает теории, философии, кодексы, религии. И он уже никогда не сможет видеть жизнь своими глазами, без посредничества и интерпретации общества. Когда вы говорите, что что-то хорошо, вы сами не сознаете: действительно вы видите своими глазами, действительно ли вы присутствуете? Действительно ли вы чувствуете, что что-то хорошо, — или это интерпретация общества? Что-то плохо… Вы внимательно посмотрели и пришли к выводу, что это плохо, — или общество научило вас говорить, что это плохо?
