С той поры никакой индийский президент или премьер-министр даже не вспоминает об этом, не говорит: «Как же те тысячи миль прекрасных Гималаев? Когда вы собираетесь возвращать их?»
Пакистан отобрал часть Кашмира. Человек, который командовал индийскими войсками, генерал Чавдхури… Его жена очень интересовалась мною и моими идеями. Она рассказала мне скрытую подоплеку. Генерал Чавдхури был готов и хотел атаковать перед восходом солнца, прежде чем пакистанские войска пробудятся. Его логика была абсолютно верной: «Мы должны не только взять нашу часть, которую забрал Пакистан, нам нужно идти глубже, по направлению к Лахору, который расположен неподалеку. Мы должны взять и Лахор тоже».
Тогда можно было бы одержать верх на переговорах: «Мы можем оставить вам ваш Лахор; оставьте нашу часть нам». Иначе как вы собираетесь вести переговоры? Для чего? Не отдавая ничего, вы просто просите что-то. Уже в течение сорока лет беспрерывно Индия просит: «Часть, которую вы отобрали, должна быть возвращена». Но, вместо того чтобы возвратить, они сделали ее конституционно частью Кашмира. Теперь это не захваченная область, теперь это неотъемлемая часть Кашмира. А индийские лидеры промолчали, никто даже не протестовал.
Генерал Чавдхури все время звонил: «Позвольте мне выступить». Но Джавахарлал Неру и его кабинет не могли решиться; они сказали: «Подождите, пока взойдет солнце». И вы будете удивлены, узнав, что если бы он дождался восхода солнца, весь Кашмир оказался бы в руках Пакистана.
Он не стал ждать — он был настоящим смелым человеком — но они задержали его настолько, что ему пришлось начать атаку перед самым восходом солнца, не дождавшись приказа премьер-министра. Благодаря его смелости Пакистану удалось отобрать только небольшую часть — но самую прекрасную и самую стратегически важную — потому что эта небольшая часть позволяет Пакистану соединиться с Китаем. Эта небольшая часть очень важна — без нее границы Китая и Пакистана были разделены. Пакистан забрал ее, а теперь Китай построил тысячемильную высокогорную трассу, до самого Лахора. Оба — враги Индии, и теперь они соединились.
Чавдхури настаивал: «Позвольте мне действовать! Забудьте о той части, потому что Пакистан сосредоточен на том, чтобы забрать ее. Пускай берет — не тратьте время. Разрешите мне, и я возьму Лахор, их самый важный город», — а он был лишь в пятнадцати милях, операция могла быть проведена за несколько минут. Но кабинет все обсуждал и обсуждал — у нас страна очень умная, когда дело доходит до дискуссий; столетиями обсуждается все, а не делается ничего.
Когда до них дошло, что Чавдхури собрался брать Лахор, они остановили его: «Без наших указаний? Кто ты такой?» — и Чавдхури был наказан, уволен в отставку досрочно. Его жена позвонила мне: «Если бы ему позволили взять Лахор, мы сразу же решили бы проблему. Пакистан не решился бы потерять Лахор, ведь Лахор соединил бы нас с Афганистаном и Советским Союзом».
Концепция Чавдхури была совершенно ясной — они не могли рискнуть, чтобы Индия соединилась с Советским Союзом дорогой, железнодорожными поездами. Они бы сразу пошли на переговоры: «Можете брать часть, которую мы забрали, и отдайте то, что забрали вы».
Эта страна научилась за два тысячелетия пребывать в рабстве. Поэтому, хотя и прошло сорок лет свободы, свободы нет нигде, только в словах конституции; иначе как посмел бы полицейский комиссар препятствовать мне и приказывать покинуть Пуну за тридцать минут на том основании, что я противоречу?
Я просто хочу знать: разве существовал кто-нибудь в целом мире, кто имел хоть какое-то значение и не был противоречивым? Иисус Христос разве был непротиворечивым? Если бы он оставался со своим отцом в его мастерской, я не думаю, что люди распяли бы его. Они же не распяли его отца.
Был ли Будда непротиворечив? Но разве ему приказывало какое-нибудь королевство?.. Индия была разделена на две тысячи королевств в его время, а он свободно передвигался из одного королевства в другое; даже визы не спрашивали, даже паспорта, хотя никто не может быть более противоречащим, чем Гаутама Будда, потому что он был против Вед — основ индуистской религии. Он был против браминов — священнослужителей и законодателей индуизма. Тем не менее, никто не препятствовал ему только из-за того, что он противоречил.
Кажется, мы сделались такими рабами в своих мыслях, что написали конституцию, которая просто копирует все лучшие конституции мира; мы выбрали фрагменты здесь и там. Как подумаю об индийской конституции, так всегда неизменно вспоминаю небольшую историю. У Дарвина был день рождения, и соседские детишки захотели подарить ему что-нибудь, так как он был самым знаменитым человеком и, конечно, самым оппозиционным Человеком своего времени. Он очень дружил с детьми и обычно играл с ними; все они были его друзьями.
Они долго думали, что же подарить ему на день рождения. Поскольку он профессионально изучал животных, птиц, изучал, как жизнь возникла, почему она приняла так много форм, — дети придумали вот что (дети очень умны, пока их не испортят старшие): они собрали нескольких насекомых и разрезали их на части; взяли крылья от одного, ножки от другого, тело от третьего, голову от четвертого — все от разных насекомых, — склеили их и сделали новое насекомое. Им хотелось узнать, сможет ли определить Чарльз Дарвин, величайший эксперт по насекомым, животным и птицам, что это за насекомое.
Они очень волновались, когда вечером принесли ему подарок. Сам Дарвин ума не мог приложить. Он видел всякое, за всю свою жизнь он обошел мир, но эти маленькие соседские детишки… где они нашли такое оригинальное насекомое? Потом он присмотрелся поближе — а он был уже пожилым — и попросил: «Принесите-ка мои очки… я никогда не видел такого насекомого».
А когда он надел очки, дети сказали: «Теперь назови нам это насекомое».
Он воскликнул: «Это называется — надувательство!»* Индийская конституция — это надувательство: кое-что из советской конституции, кое-что из американской, больше всего из английской, а от всякой другой страны все, что им удалось найти хорошего, хорошо звучащего — свобода индивидуальности, никакой дискриминации, свобода выражения, правительство от людей, из людей, для людей. Заимствовано все. Звучит хорошо, когда читаешь, но — неприемлемо.
Из-за того, что я против, я должен покинуть Пуну в течение тридцати минут. Куда мне идти? — ведь я буду неугоден всюду, где бы я ни был! И если быть против — преступление, то для меня нет места нигде в моей родной стране, которая продолжает хвастать на весь мир, что она, и есть самая демократическая.
Вот такой оказалась свобода, за которую вся моя семья боролась, сидела в тюрьмах, мучилась. Поскольку старшие моей семьи пострадали, то в доме оставались только женщины; заработка не было. Мы были детьми, маленькими детьми, и мы страдали, потому что не стало даже денег, чтобы платить за школу. И это свобода, за которую не только моя, но и тысячи других семей пострадали, тысячи людей погибли.
И все они противоречили… Махатма Ганди, Джавахарлал Неру, Мухаммад Али Джиннах, доктор Амбедкар — все были противоречащими людьми. Если у вас есть хоть немного разума, вы обязательно будете противоречить.
Игра слов: hum bug — жужжащий клоп, humbug — надувательство.
И не только в армии ваш разум подавлен и уничтожен, так что вы не в силах сказать нет, даже если заметите что-то не так. Вас выдрессировали говорить да, при всех обстоятельствах.
Я не солдат, а также и не святой, потому что святые тоже очень боятся полемики; вся их репутация… Как раз сегодня я узнал, что одна молодая джайнская монахиня — ей всего двадцать один год, но, должно быть, она очень отважна, — сбежала. И все подумали — это произошло в Индоре, городе, где джайнизм господствует, — все подумали, что кто-то похитил ее. Но это было не так, потому что вскоре пришло ее письмо: «Никто не похищал меня. Теперь я взрослая; мне исполнился двадцать один год. Я имею право выбирать себе жизнь. Я не хочу оставаться джайнской монахиней. Я полюбила молодого человека и хочу жить так, как мне хочется.
И не пытайтесь разыскивать меня; в противном случае я всем расскажу, как бесчеловечно обращались со мной и что происходит за сценой, за ширмой. Все, о чем джайнские монахи и джайнские монахини продолжают рассказывать людям как о дурном, — все это делается за ширмой. Но я не хочу подвергаться мучению.
Если вы попытаетесь найти меня, я расскажу все. И тогда уж не обессудьте. Сначала заставили меня стать монашкой, когда я была совсем молодой и не могла понять, чем вы занимаетесь…»
Джайны очень разгневаны; они хотят, чтобы девушка предстала перед Верховным судом. Видя ее письмо, я чувствую, что она способна разоблачить их; а если нет, я приглашаю ее прийти ко мне. Я появлюсь с ней в Верховном суде и буду разоблачать бесчеловечное отношение, продолжающееся за стенами, — все виды сексуальных извращений. Те же люди учат, что безбрачие божественно — и никто из них не соблюдает безбрачие. Если кто-нибудь соблюдает безбрачие, пусть покажется, пусть пройдет медицинскую комиссию. Без этого… одного его слова не достаточно. Я знаком с ними очень хорошо — одно и то же во всем мире.
