— Вместо «Мелодии чувств» ты мне рассказываешь о плоскостопии, — перебил Абдыбай.
— Я, мой нетерпиливый друг, — говорю это для «глухих» в энергетических восприятиях, чтобы они ориентировались на анализатор зрения. Посмотри на инь-характер. Ходят они пятками слегка наружу. Косолапят. Сопят. Реакции замедленные. Почему?
— Почему?
— Ян у них приглушен. Внешний мир притуманен так, словно только что увалень хлебнул сто грамм. «Мелодия чувств» у таких людей, спокойно-лирическая, так как сигналы эти отображают на себе доминанту энергетического иня. Удар в пах, или в солнечное сплетение резко стимулирует Освежающий инь и человека сковывает, парализует…
— Какая это мелодия?!
— Я показываю тебе предельные отклонения для четкого ориентира. Если ты спишь и во сне вдруг видишь что-то страшное, но не можешь двинуть ни ногой, ни рукой, ни крикнуть, то это предельный инь. Здесь полный отказ от внешнего Космоса. Это третья фаза гипноза — сомнамбулизм. Если ты парализован озарением, любовью, счастьем, безмерным величием внешнего мира, то это предельная фаза ян.
— Выходит, что ян лучше иня. В нем любовь, одухотворенность, озарение…
— Нет. Не желательный пример привел я тебе в Остром ине. Специально. Для контраста. Когда ты сладостно засыпаешь, то это тоже инь.
Абдыбай доел бес-пармат и запил его стаканом красного вина. На расстоянии я почуствовал терпкий вяжущий аромат.
— Сухое, — прокомментировал я. — Несколько грубоватую мелодию ты исполнил, особенно в завершении таким вином.
— Я вижу ты время даром не терял. В меридианной системе разобрался не по-китайски, а по-талгарски. Ничего не упустил; даже характер плоскостопых и с толстыми щиколотками ног, — хихикнул Абдыбай и сыто икнул. — Кекрык — это называется по-казахски — объяснил он богатую отрыжку.
— Все мы находим только свое, — посмотрел я на сонливые глаза друга. — В Коране, в Суре 6 сказано: «Кто узрел, — то для самого себя; а кто слеп, — во вред самому себе».
Откинувшись назад, на кошму, устилающую пол теплым слоем, он закрыл глаза и сказал:
— Я с тобой согласен. Многое придется осмысливать и радость, и страх…
— Страх — это сигнал от меридиана Сердца, — поднялся я. — Оповещает он о неготовности действовать во внешнем мире, так как из Солнечного иня еще предстоит пройти фазу Радостного яна. Поэтому резкий звук, предстоящее ответственное дело, экзамен вызывают страх, испуг, тянущее чувство надвигающейся неприятности. Поэтому спи, пока у тебя взял верх инь, то есть его выражение во внутреннем Космосе. А вовне пока все спокойно. Да не забудь, проснувшись, поработать с Радостным яном. Заодно и кишечник опорожнится от такого изобилия еды.
Абдыбай уже сладостно засопел, когда я закрывал дверь. Подходя к своему дому, я увидел на крыльце мать. Ее лицо было наполнено глубокой решительностью. Я сел рядом.
— Ездила в Алма-Ату к невропатологу, — сказала она. — Толковый мужчина оказался. Выписал вот, пантокрин, но сказал, что все зависит только от самого человека. Я с ним согласна. Шелудивому поросенку и хороший корм во вред. Посоветовал сходить к иглотерапевту — китайцу.
Я напрягся вниманием и спросил:
— Где он?
— Ниточка идет через совминовскую больницу, но я туда не пойду. Не люблю я привилегий. И тем более не терплю подачек.
— «Следовательно линия элиты. Филипп Алексеевич, наверное способствует. Завтра же иду к китайцу».
— Какая нехорошая фамилия — Андропов — неожиданно сказала мать, глядя на проходящего мимо небольшого ростом мужчину.
— Насколько я его знаю, человек он неплохой, — возразил я.
— Я не о нем. Чебрик… Чебрик… Чебриков, Андропов, Крючков окажутся мерзавцами со змеиным ядом для мирного населения. Убийцы доведут до совершенства методы подлости и взрастят армию подонков. В этом будет их тягчайшее преступление перед человечеством. В сравнении с этой предстоящей мерзостью, сталинские дела покажутся святыми.
Мать уважала Сталина, скорее не за солнечный оптимизм всеобщей психической атмосферы, и не за ежегодное понижение цен, объявляемое по радио в первых числах марта, Сталин сдерживал накал «хватательных» рефлексов и эгоцентрических страстей. Но Берию она не любила. До сего дня на стене в рамочке красовались члены политбюро, кроме Берии.
— Линия и продолжение НКВД? — спросил я.
— Да. Но при Сталине это были силы структуры государства. Ее сохранения и скрепления. Вскоре они станут змеиным ядом. Никуда. Эта злость и жестокость тупо и без оснований начнет жить по собственной прихоти. Жало скорпиона возомнит себя телом. Оно будет сосать соки и тут же проливать кровь.
— Когда это будет?
— У тебя еще есть время. А меня это не дождется. Однако тебе предстоит проверка, и лучше, если ты не будешь искушать Природу! Карты показывают, что ты неожиданно накопил какую-то силу. Начни уравновешивание сам. Иначе грянет беда. Хотя, по картам, это не главное, но болезненное.
Мистиком мать не была. Скорее наоборот. Жизнь заставила ее четко зрить реальность, а тяжкая нужда сильно развила чувство ожидания и интуицию. Мать приглашала бабушку с заговорами, но с презрением относилась к кудахтанью об оборотнях и к подбрасываемым письмам со страстями о «конце Света». Мистики с омраченным сознанием затуманивали действительно существующие пока тайные связи в сфере Сущности Человека.
— «Но название фамилий?!» — посмотрел я на ее осмысленное выражение лица. — «Впрочем, разберемся».
* * *
Обнаженные парни стеснительно прикрывали себя руками. Члены комиссии по медосмотру ходили с отсутствующим видом. Пригодность к военной службе определялась длинным путешествием по кабинетам в обнаженном виде с листиком бумаги в руках, который наиболее стеснительные ухитрялись использовать для прикрытия своего срамного места.
Распорядитель рассек эту ежевшуюся массу парней на ручьи по кабинетам. Так будет быстрей.
Я попал к окулисту. Решительным жестом посадив меня на стул, она принялась выверять мое зрение.
— «Трудная ей предстоит задача», — вспомнил я про очки. Однако конкретного опыта у меня не было. Я кое-как «разглядел» только первые буквы таблицы, но, на ее удивленное выражение лица, решил, что «перестарался» и увидел три строчки. Она кивнула головой и повела меня в соседнюю темную комнату. По ходу луча света, поставленного мне в глаза окулист подсунула какие-то стекляшечки на металлической рейке. Я стал любоваться изменению луча света в них, но спохватился и остановил зрение. Тщетно гоняла врач рейку то вверх, то вниз. Она убрала ее в сторону и внимательно посмотрела на невинное выражение моего лица.
— Смотрите на палец, — сказала она и повела его в левую сторону.
Я оставил левый глаз на месте, а правым следовал за пальцем.
— Давно у вас так? — спросила она.
— Такая способность от рождения, — честно сказал я, зная, что врачи ориентируются только на общепринятое.
Она повела палец в правую сторону. На мгновение я замешкался. Не окажется ли это противоречием, если я повторю то же самое? Но медлить было некогда.
— Дальше можете комиссию не проходить. Вы освобождаетесь от воинской обязанности по зрению.
— «Нет, уважаемая, — прикрылся я фамильным листком, шагая по коридору. — Проверка продолжается».
Я залетел в кабинет к отоларингологу.
— Могли бы голых ко мне не посылать, — пробурчала сухощавая женщина и накинула халат мне на плечи.
Вскоре ухо мое стало гореть от ее копаний в нем. Затем другое. Вновь и вновь. Наконец, она сдалась и сказала:
— Создал же Господь такую неземную конструкцию уха. Как вы слышите? Слышал я так, что летней ночью тихое движение кошки по саду не могло ускользнуть от меня. Я молчал. Врач ушла за спиной в конец комнаты и стала произносить четкие слова. За тем, по шелесту халата я мог определить каждый сантиметр ее приближения. Наконец она нависла надо мной и почти крикнула:
— Вы меня слышите?
Я поднял голову и невинно посмотрел в ее старательные глаза.
— Да. Вы, батенька, уже списаны, — глянула она в листочек. — Можете комиссию не проходить.
Терапевт лихо набросилась на меня. Здесь скопилась очередь.
— «Уши — не моя заслуга» — подчинялся я ее движению моим телом. — «А вот сердце…»
Сердцебиение я запустил в ритм меняющимся состояним внутреннего Космоса. Сократив сердечную сумку и включая ян-меридианы, я пустил сердце в бешеный скач.
— Не волнуйтесь, — властно сказала врач.
Я тут же отпустил сердечную область и расслабил ян-меридианы. Сердце стало биться сильно, но крайне редко. Но не успела она еще что-то сказать, как я вновь его запустил вскач. Затем тут же в глухие редкие удары.
Удивление врача мне понравилось и я не только увеличил скорость переходов, но и меняя число ударов то отстукивал вальс, то танго, то фокстрот. Искусства барабанного сердца она не заметила, и сказала:
