Иные из вас считали, что я горд и слишком робок, чтобы принимать дары.
Да, я слишком горд, чтобы принимать плату, но не дары.
Альмустафа говорит: «Конечно, я горд, и я не приму никакой платы, но это не значит, что я не приму дар — дар исходит от любви. Я не приму платы, потому что я не слуга и не раб вам. Если вы даете от своего изобилия, от своей любви, как друг, я всегда доступен».
И хотя я кормился лесными ягодами среди холмов, когда вы могли усадить меня за стол,
И спал на галерее храма, когда вы с радостью приютили бы меня,
Все же, разве не ваша нежная забота о моих днях и ночах делала еду сладкой для моих уст и окутывала мой сон видениями?
«Я не принял ваших приглашений спать в ваших жилищах, и не принял ваших приглашений есть за вашими столами, потому что я хотел быть индивидуальностью и не хотел чувствовать никаких обязательств — ведь все обязательства оборачиваются цепями. Все обязательства, в конце концов, становятся ожиданиями. Но ваше приглашение сделало мой сон слаще, мои дни прекрасными, наполнило мой сон видениями и грезами».
Вы даете много, не ведая о том,
И я благословляю вас за это более всего.
Истинно, доброта, которая смотрится в зеркало, обращается в камень.
И доброе дело, которое упивается собой, порождает проклятие.
Всякий раз, когда вы делаете что-то доброе, делайте это из любви — не из долга. Я часто ходил во многие клубы поговорить. В одном Ротари Клубе был девиз, который висел как раз передо мной: «Мы служим». Я не приходил толковать с ними о службе, но я сказал: «Теперь я позабыл, зачем пришел. Я собираюсь поговорить об этом девизе, что передо мной золотыми буквами: «Мы служим». Если вы сознаете, что вы служите, то это не служба; служба — очень хитрый способ поработить другую личность. По-моему, долг — это уродливое четырехбуквенное слово — непристойное».
Никогда ничего не делайте, исходя из идеи долга, потому что это принуждение себя; это значит, вы исполняете определенное требование другой стороны; это значит, вы следуете определенной дисциплине, которой научились у общества.
Действуйте только из любви; лишь тогда ваше действие прекрасно и благословенно.
Истинно, доброта, которая смотрится в зеркало, обращается в камень.
Вы не должны делать что-то за вознаграждение, ради воспоминания, чтобы люди благодарили вас. Вы должны действовать, когда вы наслаждаетесь действием, — и ваша награда совершенна, за пределами своего действия вы не ожидаете ничего. В противном случае самый лучший поступок становится уродливым. Самое прекрасное лицо от беспрерывного глядения в зеркало становится камнем.
Всякий раз, когда я вижу женщин, несущих свои сумочки со своими зеркальцами в них, я испытываю сожаление: такое возможно только для уродливой женщины. Действительно красивой женщине не требуется на каждой остановке автобуса открывать сумочку и смотреть на свое лицо, как будто она забыла, кто она такая.
Мулла Насреддин уже полчаса пытался поймать двух мух, которые надоедали ему в комнате. Наконец он поймал их обоих и сказал своей жене: «Я словил их обоих — самца и самку».
Жена спросила: «Мухи — и ты определил их пол?»
Он сказал: «Это было очень просто — муха-самка сидела на зеркале два часа беспрерывно, а муха-самец читал газету. Это же простая логика, сделать вывод кто самец, а кто самка». Оба остаются приклеенными — одна к зеркалу, другой к газете.
Это не плохо — посмотреть в зеркальце, но носить зеркальце и через каждые десять-двенадцать минут открывать сумочку и смотреть в зеркало — это выдает некий страх того, что вы не красивы. Красота есть красота, даже в своей полной наготе.
Почему люди так сильно против наготы? Они могут говорить о важных причинах — духовных, моральных и прочих, — но на самом деле суть в том, что в большинстве люди до того уродливы в своей наготе, что не могут стоять нагишом; если же кто-то стоит обнаженным — это вызов. Ваша одежда не только для того, чтобы защитить ваше тело от времен года; она создана еще и так, чтобы ваше тело продолжало выглядеть красиво. Любое общество, которое становится действительно прекрасным, использует все меньше одежд — нет нужды что-то скрывать. Скрывают только уродливую часть.
Странная психология человека, он интересуется теми частями, которые вы скрываете. При виде мусульманской женщины с вуалью на лице все прекращают работать, каждый хочет как-нибудь мельком углядеть — что это за женщина идет мимо? Она может быть уродлива, но вуаль создает иллюзию в умах людей: кто знает, что она прячет под ней?
Всякий раз, когда мусульманин женится, первый вопрос, задаваемый женой своему мужу, таков: перед кем в семье она может убирать свою вуаль. Она не может убрать свою вуаль перед всеми членами семьи — лишь перед несколькими, по велению мужа.
Когда женился Мулла Насреддин, женщина задала тот же вопрос. Он сказал: «Сначала позволь мне увидеть твое лицо, тогда только я смогу решить, перед кем ты должна снимать свою вуаль, а перед кем не должна. Как могу я что-нибудь решить, не видя твоего лица?»
Тут она подняла свою вуаль, и он сказал: «Закрой! Закрой это! Кроме меня, можешь открываться перед кем угодно! Но прости меня: мсти всему миру, я же всего лишь твой несчастный муж — ты совершенно свободна с одним-единственным исключением — это я!»
Не следует быть слишком сильно осведомленным в своих добрых поступках, в противном случае сама эта осведомленность убивает их. Эту историю рассказывают об известном суфийском мистике из Египта, Джуннуне. Бог настолько заинтересовался Джуннуном — так повествует история, — что пришел увидеть его и спросил Джуннуна: «Можешь просить любую власть, и я обещаю, что ты получишь ее».
Джуннун сказал: «Я хочу только одного: везде, где я прохожу, голые деревья должны тотчас же покрыться зелеными листьями и цветами, пересохший колодец должен тотчас же наполниться водой, а бедные люди должны стать богатыми». Так он сказал, и продолжил: «Но есть одно условие: все это должно происходить позади меня, не перед моими глазами. Когда я прохожу, все эти чудеса должны происходить позади меня, чтобы я никогда не узнал, что я делаю, и чтобы никто другой не узнал, кто благословил их. Я хочу оставаться неизвестным.
Если же не можешь устроить такое, тогда дай мне власть творить добро, но я не должен сознавать того, что происходит, и никто не должен знать, что я причина этого. Я должен всегда оставаться в тени».
Я люблю эту историю. Это лишь история, но она несет тот же смысл, что и речь Альмустафы.
— Хорошо, Вимал?
— Да, Мастер.
9 февраля 1987.
Возлюбленный Мастер,
Некоторые из вас называли меня нелюдимым, опьяненным собственным одиночеством.
И вы говорили: Он держит совет с лесными деревьями, но не с людьми. Одиноко сидит он на вершинах холмов и смотрит на наш город».
Верно то, что я взбирался на холмы и бродил в отдалении.
Как еще было увидеть вас, если не с высоты и не издалека?
Как можно быть воистину близко, не будучи далеко?
А другие из вас звали меня, но безмолвно, и говорили:
«Незнакомец, возлюбивший недостойные выси, почему ты живешь среди вершин, где орлы вьют гнезда?
Почему ищешь ты недосягаемое? Какие бури хотел бы ты поймать в свои сети, и за какими призрачными птицами охотишься в небе?
Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином».
В одиночестве своих душ говорили они эти слова;
Но будь их одиночество глубже, они бы знали, что я искал лишь секрет вашей радости и вашей боли и охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах.
Но охотник был и добычей;
Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь.
И кто летал, тот и ползал;
Ибо когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой.
И я, верующий, предавался сомнению; Ибо часто я влагал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас.
И вот с этой верой и знанием я говорю:
Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля.
Все, что есть вы, обитает над горами и странствует с ветром.
Это не тварь, выползающая на солнце погреться или роющая ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности,
Но нечто свободное, дух, который объемлет землю и движется в эфире.
Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их. Смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их.
