Среди граждан и гостей Феспий одни смеялись, другие негодовали, взывая к гимнасиархам, в обязанности которых входит строжайший надзор над эфебами и их поведением. О состязаниях никто и не вспоминал, все покинули театр, а у дверей Исменодоры шло громкое обсуждение происшедшего, а иногда и возникали ожесточенные споры.
11. Когда знакомый Писия, продолжал отец, прискакал, словно с военной вестью, и в смятении рассказывал о похищении Вакхона Исменодорой, Зевксипп засмеялся и, как знаток Еврипида, продекламировал:
В богатстве смертной доли не забудь, жена.1193
Писий же, вскочив с места, воскликнул: «О боги, где же предел подрывающей наш город распущенности? Здесь вольнолюбие уже переходит в беззаконие. Впрочем, не смешно ли говорить о нарушении законов и справедливости, когда сама природа попирается произволом женщины. Видано ли нечто подобное на Лемносе?1194 Пойдем, пойдем, передадим женщинам и гимнасий и Совет, раз уж город пришел в окончательный упадок».
Сказав это, Писий ушел, а за ним последовал и Протоген, отчасти разделяя его негодование, отчасти стараясь его успокоить.
Антемион заметил: «Вот дерзостный поступок, поистине достойный Лемноса, поступок женщины, одержимой — мы можем это сказать между собой — непреодолимой страстью».
На это с улыбкой возразил Соклар: «Так ты думаешь, что тут действительно похищение и насилие, а не хитрая уловка разумного юноши, решившего вырваться из объятий своих поклонников и перебежать на сторону красивой и богатой женщины?» — «Не говори так, Соклар, — отвечал Антемион, — и отбрось эти подозрения против Вакхона. Ведь если бы даже он не был от природы так прямодушен и прост, то от меня он не скрыл бы этого, делясь со мной и всеми другими своими помыслами и зная, что в этом деле я самый искренний приверженец Исменодоры. С Эротом — а не «с сердцем», по слову Гераклита, — «бороться трудно: за то, чего он добивается, он отдаст и жизнь», и деньги, и добрую славу. Кто в нашем городе благонравнее Исменодоры? Когда коснулось ее злословие, когда пало на ее дом подозрение в чем-либо дурном? Поистине, приходится допустить, что эта женщина подверглась какому-то внушению свыше, превосходящему силу человеческого разума».
12. В разговор вступил Пемитид. «Есть ведь и телесная болезнь, — сказал он, улыбаясь, — называемая священной; ничего странного, если также и исступленнейшую душевную страсть иные назовут священной и божественной.
В Египте я как-то присутствовал при споре двух соседей, которым пересекла дорогу проползшая между ними змея: оба признали ее за доброго демона, но каждый хотел считать его своим; так и из вас одни ведут Эрота в места мужских собраний, а другие — в гинекей, но те и другие признают его за великое и божественное благо. Если эта страсть имеет такую силу и важность, то не удивительно, что ее возвеличивают и чтут те, кому подобало бы изгонять ее отовсюду и бороться с ней. Я до сих пор молчал, потому что спор велся более вокруг частных, чем общих вопросов, но теперь, после ухода Писия, я был бы рад услышать от вас, чем были принуждены счесть Эрота богом те люди, которые впервые пришли к этой мысли».
13. Такой вопрос задал Пемптид, и отец начал отвечать ему, когда из города прибыл второй гонец, посланный Исменодорой за Антемионом: в Феспиях продолжалось смятение, и не было согласия между самими гимнасиархами — одни считали необходимым затребовать Вакхона обратно, другие же советовали не вмешиваться.
Антемион поднялся и ушел, а отец снова обратился к Пемптиду. «Ты, Пемптид, — сказал он, — коснулся очень большого и трудного вопроса, можно даже сказать, что ты колеблешь непоколебимые основания наших понятий о богах, требуя для них отчета и доказательства. Достаточно унаследованной от предков древней веры, для которой ты не найдешь более убедительного подтверждения,
хотя бы все напряг ты силы разума.1195
Эта вера — опора и основа всего нашего благочестия, и если она подорвана и потеряла устойчивость в чем-то одном, то и вся становится зыбкой и полной сомнений.
Ты, конечно, знаешь, какой шум поднялся, когда Еврипид начал свою «Меланиппу» таким стихом:
Зевс, кто ты, только понаслышке знаю я.1196
Но получив вторично хор — ибо он очень дорожил этой трагедией, написанной в великолепном панегирическом стиле, — он изменил этот стих так, как он читается теперь:
Зевс — так вещает голос древней истины…
Какая же разница, относится ли к вере в Зевса, или в Афину, или в Эрота то, что мы станем подвергать сомнению идя отрицанию? Ведь не впервые ныне Эрот требует алтаря и жертвоприношения, он не пришелец, воспринятый нами от варварского суеверия, как какие-нибудь Аттисы1197 и Адонисы,1198 тайком пробравшиеся к нам под покровительством полумужей и женщин и присвоившие себе не подобающие им почести, за что они должны были бы подвергнуться судебному преследованию.
Когда Эмпедокл говорит о дружбе:
Разумом видима только она, а глазам недоступна, —
то это же надо отнести и к Эроту: он имеет не зримый, а только умопостигаемый образ, наравне с наиболее древними богами.
Если ты для каждого из них будешь добиваться доказательств существования, если будешь исследовать все священное и к каждому алтарю подходить с философской проверкой, то ни один из этих богов не останется за пределами твоих придирчивых подозрений. Не буду уклоняться далеко.
Величье Афродиты кто постигнуть мог?1199
Она всему на свете процветание,
Ее творенье все, что на земле живет.1200
Совершенно справедливо назвал ее Эмпедокл «дарящей жизнь», а Софокл — «благоплодной». И однако же, великое и удивительное дело Афродиты является и делом сопутствующего ей Эрота, без соучастия которого оно теряет всякую привлекательность, оставаясь
далеким от любви и почитания.1201
Действительно, чуждое Эроту телесное общение, имея своим пределом удовлетворение потребности, подобное удовлетворению голода и жажды, не приводит ни к чему прекрасному; но благодаря Эроту богиня, устраняя пресыщение, приносит дружескую любовь и душевное единение.
Поэтому Парменид в «Происхождении мира» говорит об Эроте как о старшем среди всех порождений Афродиты:
Первым Эрота она породила, древнейшего бога.
Гесиод, же с большей, по-моему, философской глубиной называет1202 Эрота старейшим из всех вообще богов, причастным к рождению всего существующего.
Итак, если мы лишим Эрота приносимых ему почестей, то не останутся незатронутыми и почести Афродиты, И тут нельзя ссылаться на то, что некоторые бранят Эрота, но воздерживаются от нападок на Афродиту; так с одной и той же трагической сцены мы слышим:
Эрот бездельник — божество бездельников,1203 —
а вместе с тем:
Киприда, дети, — это не только Киприда,
она может быть носительницей и многих других имен:
она и Аид, она и неистребимая жизнь,
она и исступленная Лисса.1204
Так и среди прочих богов нет, пожалуй, ни одного, который избегнул бы злословия со стороны злословящего невежества. Обратимся к примеру Ареса, как бы занимающего на чертеже противоположное Эроту место: сколько почестей уделяют ему люди, и ему же приходится слышать столько порицаний:
Слепой Арес с обличьем вепря дикого
какие беды нам сулит, о женщины!1205
Гомер называет его перебежчиком и запятнанным кровью.1206 Хрисипп, рассуждая об его имени, вводит в свое объяснение злой смысл: он называет Ареса «убийцей»,1207 и по этому пути идут те, которые полагают, что Арес — это наименование буйственного, раздражительного и злобного начала в нашей природе. Другие скажут, что Афродита — это любовное желание, Гермес — слово, Музы — искусства, Афина — разум. Ты видишь, какая пропасть безбожия разверзается перед нами, если мы сведем каждого бога к олицетворению той или иной из наших страстей, способностей или добродетелей».
«Я это вижу, — отвечал Пемптид, — но нечестиво не только считать богов нашими страстями, но и обратное — считать наши страсти богами». Тогда отец спросил: «Что же, считаешь ли ты Ареса богом или нашей страстью?» И когда Пемптид ответил, что Ареса, поддерживающего в нас гневливость и мужественность, он принимает за бога, отец воскликнул: «Значит, Пемптид, то, что в нас является началом буйства, воинственности, раздоров, имеет своего бога, а начало дружбы, общительности, сближения божеству непричастно? И когда люди убивают друг друга, то за ними: за их оружием, сражениями у стен, уводом добычи — имеет наблюдение какой-то бог Эниалий или Стратий,1208 судья и вершитель, а когда мы стремимся к душевной близости, завершающейся брачным общением, то нет бога, который был бы нашим свидетелем, надзирателем, руководителем и помощником?
