Самипп. Удираешь, Ликин, с военной службы, трус ты, а закон велит отсекать голову тому, кто оставит строй! Но вот мы уже на Евфрате, и на реке уже наведен мост; позади, в пройденных областях, все безопасно, и всеми делами вершат наместники, которых я назначил в каждом племени. Так вот, пока последние захватывают нам Финикию и Палестину, а затем присоединяют и Египет, мы перейдем Евфрат: ты первым, Ликин, ведя правое крыло, затем я, и после меня Тимолай, а после всех поведешь конницу ты, Адимант.
34. На всем протяжении Месопотамии никто не выступил против нас, но добровольно все сдались и передали крепости в наши руки. И вот, внезапно подступив к Вавилону, мы проникаем за стены и овладеваем городом. Царь, находясь у Ктесифонта, узнает про наше вторжение, затем, прибыв в Селевкию, снаряжает конницу в возможно большем числе, а также стрелков и пращников. И вот лазутчики сообщают, что собралось уже около миллиона бойцов, — из них двести тысяч конных стрелков, хотя нет еще ни армянского царя, ни живущих у Каспийского моря, ни тех, что в Бактрии, собрались же только из ближайших областей и из предместий столицы. Вот с какой быстротой собрал он такое множество. Итак, время нам решить, что делать.
35. Адимант. Ну, я за то, чтоб вам, пехоте, выступить на Ктесифонт, а нам, коннице, оставаться на месте для охраны Вавилона.
Самипп. И ты, Адимант, трусишь перед опасностью? А твое мнение, Тимолай?
Тимолай. Всем войскам идти на неприятелей, не выжидая, когда они еще более подготовятся благодаря притоку союзников: пока еще в пути часть неприятелей, следует сразиться с остальными.
Самипп. Правильно. А ты, Ликин, что одобряешь?
Ликин. Я вот что тебе скажу. Так как мы устали от усиленной ходьбы, поскольку утром отправились в Пирей, да и теперь уже прошли до тридцати стадий по солнцепеку в самый полуденный зной, не остановиться ли нам вот здесь где-либо под оливковыми деревьями, сесть на упавшую каменную плиту, а затем, передохнув, совершить остальной путь до города?
Самипп. Да неужели ты, чудак, думаешь, что находишься еще в Афинах, — ты, который стоишь с этаким войском на равнине перед стенами Вавилона и участвуешь в военном совете?
Ликин. Хорошо, что напомнил, а то я было решил оставаться трезвым и не подавать своего мнения.
36. Самипп. Ну, так мы выступаем, если ты не возражаешь! Будьте же храбры в опасностях, и не посрамим отечественной славы! Вот уж как будто и неприятели готовятся к нападению. Так пусть кличем будет «Эниалий», и вы по трубному знаку с криком «алала», ударив копьями в щиты, спешите сойтись с противниками, быстро пройдя на расстояние выстрелов: этим мы избежим ран, не дав неприятелям поражать нас издали. Вот сошлись мы уже врукопашную, наше левое крыло и Тимолай опрокинули противостоящих им мидян. Те, что против меня, еще держатся, они ведь персы, и царь находится среди них, а меж тем конница вся неприятельская несется на наше правое крыло, так что ты, Ликин, и сам прояви храбрость, и своим прикажи сдержать неприятельский напор.
37. Ликин. О горе! Мне противостоит вся конница, только меня и нашли достойным сразиться с ней, а у меня-то в намерении, если придется плохо, скрыться, удрав в палестру и предоставив вам продолжать войну.
Самипп. Наоборот, и ты в свою очередь осиливаешь их, а я, как видишь, вступаю в единоборство с царем, так как вызывает он меня, а уклониться будет мне крайне зазорно.
Ликин. Клянусь Зевсом, здорово же он тебя тотчас пронзит, такова ведь участь царей — получать раны в борьбе за власть.
Самипп. Правильно. Но рана у меня неглубока и в такой части тела, какая не на виду, чтоб впоследствии не быть мне обезображенным от шрама. Однако, видишь, как, устремившись, я метнул копье и одним ударом пронзил его и коня, затем отрубил голову, сорвал диадему, — я царь и принимаю от всех поклонение!
38. Пусть воздают поклонение варвары, а вами я буду править по греческому обычаю, только один называясь полководцем-стратегом. При этом подумайте только, сколько городов обосную я под своим именем, сколько разрушу, взяв силой, если посягнут на мою власть. А больше всех покараю Кидия — богача, что был моим соседом и вытеснил меня с моего поля, постепенно двигаясь внутрь его границ.
39. Ликин. Ты уже кончил, Самипп: пора тебе, победив в столь великой битве при Вавилоне, предаться ликованию. Думаю, что твоя власть вышла за пределы положенных тебе стадий, и очередь Тимолаю высказывать какие найдет нужным пожелания.
Самипп. Ну, все же каково твое мнение о моих пожеланиях?
Ликин. Они, дивнейший из царей, сулят еще больше тягостей и опасностей, чем желания Адиманта, так как тот в своей роскоши доходил лишь до того, что пил за здоровье гостей из золотых чаш в два таланта весом, а ты и ранен был на поединке, и в страхе и заботах проходили у тебя дни и ночи, так как страшна тебе была не только опасность от врагов, но и от множества козней, зависти со стороны приближенных, ненависти и притворства. Друга истинного у тебя не было ни одного, но все становились друзьями из нужды или надеясь на что-то, преданные лишь по виду. Даже и призрака нет у тебя услады, но одно самообольщение дают порфира и испещренная золотом белая повязка вокруг лба и шествующие впереди копьеносцы, а прочее — напряжение непосильное и множество беспокойств: то нужно договариваться с посланными от неприятелей, то творить суд, то рассылать подчиненным приказания, а то отложилось какое-нибудь племя, или кто-то за пределами государства грозит вторжением. Итак, всего приходится опасаться, все подозревать и вообще быть счастливым скорее по общему мнению, а не по своему собственному.
40. В самом деле, разве это не унизительно, что болеешь ты наравне с обыкновенными людьми, что лихорадка не считается с тем, что ты царь, и смерть не боится копьеносцев, но, представь, когда пожелает, поведет тебя, стонущего, не страшась твоей диадемы? И тебя, горделивого, низвергнет смерть с высоты, стащит с царского престола, и отойдешь ты тем же самым путем, что и чернь: с тем же почетом смерть погонит тебя, как и остальное стадо мертвецов. Высокий курган над равниной и широкую надгробную плиту или пирамиду с прекрасно расписанными углами оставишь ты на земле — запоздалые и уже безразличные для тебя памятники честолюбия, а твои изображения и храмы, которые воздвигают раболепствующие города, также величие твоего имени — все понемногу сгинет, преданное забвению. Если же что и уцелеет надолго, какая от того тебе услада, бесчувственному мертвецу? Видишь, сколько тягот будет у тебя при жизни, полной страхов, хлопот и усталости, и что останется после твоей кончины?
41. А теперь тебе пора высказывать пожелания, Тимолай, — постарайся превзойти их обоих, как подобает человеку рассудительному и знающему цену вещам.
Тимолай. Конечно, Ликин, наблюдай, найдется ли, что порицать в моих пожеланиях и можно ли будет в чем укорить меня. Так вот — золота, сокровищ, множество мер денег или царства, ужасных войн из-за власти, которые ты справедливо осудил, я не стану домогаться: ненадежно все это, порождает много козней, и мучений от него больше, чем наслаждения.
42. Я хочу просить у Гермеса, чтобы он даровал мне перстни, обладающие волшебной силой: один — чтобы придавал моему телу вечную крепость и здоровье, неуязвимость и нечувствительность; другой — чтоб быть незримым, если повернешь его, такой, какой был у Гига; также перстень, чтоб превосходить мне силой множество людей — одному легко подымать тяжесть, которую они все вместе сдвигают с трудом; еще и такой, чтоб летать, высоко поднявшись от земли, и для этого пусть у меня будет некий перстень; также в сон повергать всех, кого пожелаю, и всякую дверь отворять при своем приближении: сдвигать задвижки, засовы устранять — обоюдной властью пусть обладает особый перстень.
43. Но самым замечательным пусть будет другой, который даст мне наивысшее наслаждение — возбуждать к себе любовь, заставлять бегать за собой юношей пригожих, женщин и целые толпы народа: пусть не будет ни одного невлюбленного, который бы не вожделел меня, не имел бы на устах моего имени. Многие женщины даже вешаться пусть будут от любви, также отроки в любовном безумии будут считать блаженством, если взгляну я на кого из них, а если посмотрю презрительно, пусть они гибнут от горя. Словом, хочу быть выше Гиакинфа, Гила или Фаона-хиосца.
